Как и обещала эльфийка, весь путь не занял много времени, с небольшими поездками на руках и сменой пути под ее магоформу, была пересечена и граница с Кастрией, и она сама, а когда деревья стали редеть и в просветах начало проступать пустое и безжизненное пространство, стало ясно, что мы, наконец, добрались. С рук слезала неохотна, не спеша, а потом еще и на трапезу напросилась, так что, пришлось делиться и с ней своими скудными запасами. Хотя чего это я, наоборот, благодарить ее за помощь должен, так что свертки были оприходованы за милую душу. Тем более, что в них оказались, как ни странно, куски пирога с ягодами. И как только не испортились и не засохли. В общем, прощальная трапеза удалась.

— Я тебе, как вернешься, настоящий пир закачу, — пообещала девушка, доедая свой кусок, — у нас тоже готовить умеют.

И вот, впереди, по сторонам и позади лишь пустыня, песок застывшими волнами простирается, куда только достает взгляд. И нигде не видно ни единой живой души, будто вымерло все, или спряталось, не знаю, но в радиусе обнаружения жизни не было никакой. Сплошные барханы и слегка припекающее солнце в небесах, без единого облачка или даже намека на что подобное. И это спустя час в Текки, дальше, небось, только хуже будет. И я не ошибся, с каждым пройденным километром с неба жарило все сильнее и сильнее, плети, свернутые блином, стали чаще проваливаться, непонятно как находя подземные ямы. Так что пришлось нарастить им радиус и воспользоваться проникающим зрением. В голову тут же хлынула масса ненужного хаоса, забивающего сознание и путающего мысли. Давненько я не практиковался в этом, навыки-то, поди, подрастерял уже. Но, нет, совсем скоро удалось справиться с нахлынувшей информацией и словно отгородиться, воспринимая как фон, дающий лишь представление об окружающем и не более. Вычленять из него теперь нужную информацию было не так уж и сложно, так что продвижение ускорилось. Проблемой было лишь то, что здесь невозможно было нормально ориентироваться, и я надеялся, что не так уж сильно и отклонился от заранее выбранного пути. Да и сама аномальная местность не такая уж и маленькая, хоть на край ее, но попаду обязательно. В общем, двигался, как мог, весь день, потом всю ночь, и снова день. И когда уже начало казаться, что вот оно, накаркал, потерялся, внезапно заметил изменения местности.

Барханы впереди и по бокам стали меньше, да и расстояние между ними увеличилось, песок перестал так сволочно ссыпаться под плетьми, затрудняя движение, только небо оставалось неизменным, с вечным остервенело жарящим светильником по самому центру. А так все указывало на то, что впереди явно будет нечто, отличающееся от ставшей уже привычной местности вокруг. И я не ошибся, спустя несколько часов, уставший и почти сварившийся в броне Фамильяра, с облегчением и удивлением наблюдал открывшуюся картину — передо мной зияла аномальная зона. Именно что зияла, так как чудовищных размеров кратер, в котором поместилось бы, наверное, несколько Академий, уходил глубоко вниз и заканчивался по центру кромешной чернотой уводящего еще дальше провала. И от всего этого веяло чем-то неестественным и пагубным, не предназначавшимся для живых, неестественным. Меня словно сковало оцепенение, охватывающее естество с каждым мгновением все больше и сильнее, и потребовалось приложить немало усилий, что бы сбросить нежданное наваждение.

— Бред какой-то, — прошептал вслух, сам не понимая зачем. Неужели для собственного успокоения, что бы голос услышать? Бред.

Земля здесь была спекшаяся и потрескавшаяся, как корж из духовки, покрытый множеством трещин и расколов, но передвигаться по такому оказалось существенно легче, чем по песку. А спустя какое-то время, добрался и до пропасти, черт, действительно как-то пугающе выглядит. Но взгляду кошмаров тьма, укрывшая проем, преградой не была, так что, не особо размышляя и не предаваясь сомнениям, шагнул в темноту. Плети без труда вбивались в жесткую твердь, фиксируясь и перебирая метр за метром уходящую вверх стену, а спуск все длился и длился. И ни души, никого, ни живых, ни кошмаров, лишь непроглядная тьма и круг кольцо стен. По жанру ужасов сейчас, наверное, все вокруг должно было задрожать, а из недр провала прийти жуткий, душераздирающий рев, а следом, вдруг, резко и неожиданно начать подъем чудовищная туша какого-то монстра. И нервы должны были бы не выдержать, руки соскользнуть, ноги потерять опору и истерически орущая фигурка человека полетела бы прямо в открывающуюся жуткую пасть.

Да только ноги и руки не касались стен, и сорваться я не смог бы даже при землетрясении баллов в пять. А если бы и полезло на верх какое чудо-юдо, думаю, с переработанными в фарш потрохами оно бы еще быстрее грохнулось назад, здоровенной и наверняка уже мертвой тушей. Так что ни страха, ни сомнений спустя первые несколько минут спуска я уже не испытывал. Стоило лишь напомнить себе о том, кто я такой и что здесь делаю. Но вот излишняя эмоциональность, проявившаяся в последнее время, меня изрядно волновала, ну, не было такого раньше, так с чего вдруг началось? И как всегда у меня такое бывает, если вопрос задается по многу раз, рано или поздно возникает объясняющая все догадка. Ничего не изменилось и в этот раз, я даже замер, перестав двигаться и обмозговывая пойманную мысль.

А ведь верно, чем черт не шутит, почему бы и нет? Ведь что делают со мной Тени — выжирают напрочь все эмоции, обезличивая и насквозь пропитывая равнодушием ко всему и вся. Так почему же не может быть, что мое естество начало бороться с этим, подстраиваясь и найдя-таки тот единый вариант решения или, если угодно, противодействия, какой только и смогло. Ведь, по идее, повышенная эмоциональность даст мне больше времени адекватно чувствовать и ощущать в Тенях, разве нет? Рассудок дольше остается человечным и эмоции, хоть и высасываются, теряясь в бесконечных просторах прожорливого мира, но их запас явно позволяет находиться в нем гораздо дольше, сохраняя при этом свои истинные качества и не предавая жизненные ценности.

Под это все, вновь начав движение, и не заметил, как внизу уже можно было разглядеть, что заменяло здесь пол. Сплошной кусок стекла, граненный, идущий застывшими волнами и абсолютно черный. Зрение кошмаров имело свои особенности и в сравнение с человеческим наверняка, казалось бы, дефектным, но, все же, имело и свои плюсы. Обширная гладь внизу простиралась от стены до стены и мела в толщину несколько метров, на глаз мог лишь судить примерно о трех, но, ни из чего она была, ни как образовалась, не имел ни малейшего представления. И что было хуже всего, в округе, куда достигал взор, из кошмаров присутствовали только мои. Белый облазил все стороны настолько далеко, насколько позволял его поводок, но тщетно. Захотелось взвыть от бессилия, столько усилий и все зря, когда внезапно на самом краю сознания замаячила искорка надежды. Низ, я ведь не смотрел внизу, там, за стеклом. И тут же, нырнув в Тень, ринулся насквозь, пожирая пласты пола метр за метром. И когда уже казалось, что и это окажется напрасным, увидел то, в чем с таким отчаянием нуждался.

Глава 17

Я даже затормозить не успел, как провалился в громаднейший грот и единственное, что сделал, так это покинул тени, начав стремительно падать. Мозг буквально оцепенел от увиденного, сковав тело прошившей его молнией страха и запретив даже попытки использования кошмаров. То, что сейчас находилось в нескольких десятках метрах впереди и справа, перечеркивало все мое понимание этого жуткого и чуждого человеку мира. Лишь перед самой поверхностью Фамильяр затянул голову, и я свернулся в позу эмбриона, по-прежнему не сводя глаз с чудовищной твари, замершей около одной из стен. Удар! Из легких выбило воздух, в глазах отчего-то заплясали черные пятна, а мотнувшаяся голова с силой впечаталась в твердь. Сперва показалось, что тело рассыплется на множество кусочков, а череп взорвется кровавыми брызгами и, пробив броню, разлетится по округе кровавыми осколками. Столкновение будто выключило на мгновение разум и тут же врубило снова, только какой-то заторможенный, мутный, внутри все тошнило и рвалось наружу, я еле успел открыть лицо, как тут же блеванул, избавляясь от остатков сухофруктов. И только потом в голову пришла мысль, какой же я баран, почему испугался, не стал задействовать Рой, плети, Фамильяра в конце концов. Гадина ведь не увидит их вне своего мира. Так какого ж рожна такое с собой творю?

По всему выходило, что жизнь мне спасли именно недавние наработки, смягчившие удар и отбросившие тело в сторону, затем вновь смягчившие и еще раз швырнувшие вверх. Но первое касание запомнилось навсегда и перекрыло все последующие, так меня еще никогда не прилаживало. И я поклялся себе, во что бы то ни стало доработать амортизационную суть фамильяра, с испытаниями и всем таким. А пока лишь лежал, свернувшись калачиком, и чуть не скулил от накатывающей волнами дурноты и крепко закрыв глаза, чтобы не сойти с ума от хоровода черных клякс, тут же выстраивающихся в очередь ради глумления над дураком. И, по-видимому, таки зря.

Очередной брошенный в пространство взгляд чуть не вырвал из горла истерический вскрик, жалобный, почти женский, но горло вовремя сжалось, а губы сомкнулись и не выпустили наружу свидетельство позора. Кошмарная тварь уже не была там, где и должна, нет, чудовище находилось около меня в каких-то пяти-шести метрах и с явным упорством разглядывало местность у себя под ногами. Меня оно пока не видело, но явно знало, где-то здесь.

И именно теперь мне удалось рассмотреть его получше. Ох, лучше бы я этого не делал, каждая секунда взгляда, оставленная на нем, зарождала в душе очередное зерно страха, буквально заполняя нутро липким, мерзким ощущением собственного бессилия и ничтожности. Монстр возвышался надо мной, как взрослое, многолетнее дерево над молодой незрелой травинкой, буквально пару дней назад пробившейся через последний пласт тверди к поверхности. В центре находилось нечто похожее на брюхо и по форме напоминающее деформированное яйцо, выгнутое и слегка сплющенное. Причем размеры имело такие, что, вполне могло вместить в себе небольшой автобус, а то и два. Во все стороны от него отходило вниз множество конечностей, как если бы сороконожку укоротить раз эдак в десять, но лапы оставить все, непонятным образом впихнув в общую кучу. И все это кошмарное хозяйство беспрестанно шевелилось, переступало, а то и вовсе задиралось с непонятной целью куда-то вверх, открывая свое отвратительное тело. Длина жутких лап достигала метров двадцати, а то и больше, мой больной разум уже не справлялся с подсчетами, даже прикинуть толком не получалось, переживая одну волну страха за другой. Иногда тварь опускала свои конечности в такой близости от моего бренного тела, что я, позабыв о несопоставимости наших миров, начинал прощаться с жизнью. Страхом из меня плескало дай бог, только и того, что хватало сил не орать, но и только.

Сколько так провалялся, понятия не имел, казалось, прошла целая вечность, и тело уже давно должно было истлеть и рассыпаться прахом. Даже к присутствию нереального монстра стал привыкать, не дергаясь при каждом его более-менее резком движении. И страх, он хоть не отступил, но стал более щадящим, что ли, по крайней мере, обмочился я всего лишь два раза, о чем даже вспоминать не хотелось. Даже сесть удалось со временем, когда внутри успокоилась буря, терзавшая нутро, и конечности вновь вернули себе былую чувствительность. А когда мозг, наконец, начал здраво мыслить, оказалось, что паниковал-то я зря, и ничто не мешает мне выпростать плети, подняться до потолка и быстро-быстро скользнуть прочь, вверх, подальше отсюда. Тварь ведь не настолько была прикормлена, что бы проявить меня в своем видении, не так ли?

Спустя секунду орал так, что должны были полопаться щеки, треснуть горло, выпустив наружу хлещущий поток крови, но все было тщетно, меня целенаправленно и безостановочно поднимали вверх, как какую-то букашку, случайно попавшую под руку и заинтересовавшую своим необычным видом. Я бы назвал это законом подлости, что накаркал, или, что просто нельзя упоминать лихо, пока все более-менее тихо. Но в тот самый момент, когда голову посетила мысль о прикорме, тварь словно включилась, дернулась всем своим множеством чудовищных конечностей, и одна из них тут же, молниеносно вцепилась в меня. Вернее, замерла над головой, а потом ее конец расслоился, образов нечто вроде кошмарного то ли рта, то ли сонма щупалец, но все это многообразие ужаса обвило по рукам и ногам в считанные мгновения и вознесло вверх. Вот тогда я и не выдержал, заорав во все горло и принявшись метаться в тщетных попытках ослабить чудовищную хватку. Но куда там, блохе нечего противопоставить слону, она может лишь пищать, прощаясь с жизнью, и остервенело моля о спасении всех своих богов.

А потом начался настоящий кошмар, просто ужас, я позабыл о Фамильяре, о Белом, о своей броне, ничего не значащей в таких масштабах, и просто испытывал дикий, душераздирающий страх, наблюдая, как в яйцевидном теле раскрывается невозможных размеров пасть. Собственно, все туловище этого чудовища и было пастью, сплетающегося сонмом щупалец в некое подобие брюха. И сейчас весь этот ужас расплетался мне навстречу, конец был близок.

Не знаю, откуда во мне это тогда взялось, позже сколько не ломал над этим голову, всегда приходил лишь к одному единственному выводу — эффект загнанной в угол крысы. Но в каком-то десятке метров от разверстывающегося чрева твари, изнутри вдруг хлынула нереальной волной ярость. Она не смыла страх, нет, меня по-прежнему трясло и колотило, и было бы чем, мочился бы безостановочно. Нет, она лилась параллельно, сначала ручейком, затем потоком, а далее хлынула и водопадом, вырываясь наружу и метя к одной единственной цели, туда, в кошмарную и жуткую пещеру пасти, словно раскаленная река, сжигающая все на своем пути, если бы только могла. И горло рвалось и надрывалось уже отнюдь не бессвязно, я грозил и проклинал тварь страшными муками, обещал грызть и жрать его изнутри живьем, доставляя столько боли и агонии, сколько вообще может вместить в себя эта вселенная.

— Убью тебя, сука! Разорву, сожру, тварь! Уничтожу! — а черный зев все приближался и приближался, неумолимо, безостановочно.

Под конец разъярился настолько, что неосознанно сформировал из Фамильяра челюсть и принялся грызть обвившие меня щупальца, впиваясь в них как своим кошмаром, так и собственными зубами. Они крошились, принося нестерпимую боль, и я ярился еще больше, ломая их один за другим. И отчетливо запомнил момент, когда сверху и снизу прошли края пасти чудовища, как они стали смыкаться, а сдерживающие меня путы ослабли, сначала немного, потом больше и, в конце концов, ощутил, что падаю куда-то вниз. И последнее, что запомнил, это собственный крик: