Отчаянно боялся заблудиться в наших, совсем не маленьких лесах, прекрасных горах и бескрайних степях своей Родины, бесконечно многоликой, полной сюрпризов и богатств. Пошаливали у нас и волки, видели медведей, а пару раз наблюдали и барса, хотя, скорей всего, врали нам, школьникам, чтобы приобщить к таинствам природы родного края.
Лично мне хватило собственной встречи с волчицей, чей череп только что распрощался со вторым клыком, превратившись в желтую пыль, уже засыпанную снегом.
В институте, в голову вбили, что север сверху, юг снизу, а восток и запад, соответственно — слева и справа. Или справа и слева?
На первом же "рабочем выходе" за акваторию, едва берег стал дымкой, вся наука вылетела у меня из головы, оставляя очень важное знание — до ближайшей земли две сотни метров вниз и если не хочешь там оказаться — слушайся старших и... Просто закрой глаза.
Это ничем не объяснимое "чувство дома", запрятано в каждом человеке. Только пробуждается оно, у каждого по разному. И в разное время.
Капитан Краев на полном серьезе ругался с Федоровым, призывая меня утопить, как абсолютно не способного к навигации.
Они помирились на берегу, после "Шален-Гра".
Но Краев старался никогда не подпускать меня к мостику, особенно на вахту старпома.
Снег все валил и валил, лыжи скользили, а я шевелил руками-ногами, уже не наблюдая за дорогой и не разыскивая глазами припорошенные, точнее — заваленные — следы лыжни.
До паники еще далеко — пока идет снег — тепло, а моя туша, хоть и лишившаяся большей части сала, все еще обладает запасом подкожного жира. Вот когда облака уронят последнюю свою снежинку, на белую простыню расстилающуюся под моими ногами, вот тогда дело станет плохо: за снегом идет мороз, трескучий и кусачий, которому мой комбез, хоть он трижды армейский — на пару укусов.
Лыжник и ныряльщик, на мой взгляд, братья-близнецы. Оба знают, что такое холод, и каково это, рассчитывать силы, просчитывать каждое свое действие и движение. Ныряльщика-аквалангиста поджидает эйфория глубинного опьянения, лыжника — предательское тепло медленного замерзания. Переохлаждение и там, и там. И, вместо барокамеры — отдельная палата для тех, кто обморозился или просто простыл, "поймав" воспаление легких или еще какую другую, прелесть. Волки сойдут за акул, а крапива — ну чем не стрекательные щупальца медуз!
Нашу скалу заметил случайно, почти пролетев мимо, так я задумался над своими сравнениями и ощущениями. Снег почти завалил вход, пришлось изображать из себя собачку, разыскивающую косточку там, где она ее не закапывала.
Пещера встретила меня прогоревшим очагом, холодом и пустотой — прогулка моя явно подзатянулась, как бы эти "человекоподобные", не кинулись на мои поиски, с них станется.
Главное, чтобы они сами куда не вляпались. У меня их нюха и внимательности нет, так что даже пройдя в шаге, я просто пройду мимо и не надо кивать на интуицию и телепатию. И то и другое прекрасно работает ровно до того момента, когда становится жизненно необходимо!
Через полчаса пещера засверкала светом, наполнилась теплом и запахами пищи.
Корабельный кок Олег Петрович, чуть полноватый, но не потерявший ловкости, с желтыми, прокуренными усами и острым взглядом серо-голубых глаз, всегда твердил одну фразу, простую в своей сути: "Море не любит голодных!" И заставлял меня в очередной раз чистить картошку, да не новомодными "чистилками", а здоровенным тесаком, весом в добрый килограмм, отточенным до бритвенной остроты. Под его руководством я освоил готовку "макарон по-флотски" и возненавидел картофельное пюре — самое печальное на свете блюдо! Та же картошка, только подавленная-подавленная. Обменялись мы с ним рецептами бесбармака, рыбных пирогов и лагмана.
Экипаж лопал, расстегивал ремни и поминал кока добрым словом, запираясь в курилках и сыто цыкая зубом.
Уже по первым теням, предвестникам скорой ночи, вернулись оборотни, молчком спитонили все, что было в котелке, вылизали тарелки и замерли тремя серыми, мохнатыми кучами, подергивая во сне ушами и лапами.
Через пару часов они проснуться и отправятся мыть посуду — договор был еще на берегу: я готовлю. Они — моют! Ну и бегают на охоту, им все едино надо тренироваться!
Мне бы тоже не помешало, но вот не хочу. Весь мой организм сопротивляется, сжимая мышцы в пучок и заставляя с отвращением думать о том, что надо выйти на чистый воздух, размяться, устроить себе неспешную пробежку по снежной целине, а затем... Тьфу, по снегу глубиной в метр, очень неспешная пробежка!
— Олег! — Рядом со мной стоял Франц, слегка опухший со сна и зевающий. — Мы следы видели. Лыжник, один. Старший сказал, что это твои...
— Да, Франц, я выбирался размяться. — Не стал отпираться, я.
— А куда ты пропал? — Пацан уселся рядом со мной. — Я прошел по следам и они обрывались у ствола дерева, словно ты вошел в него. И не вышел.
— Знаешь, Франц... — Я полез во внутренний карман и достал оттуда клык. — О дереве я тебе ничего не скажу, а вот пропал я за этим... Нырнул в самую круговерть снега и...
— Я слышал о таком, там... — Франц мотнул головой в сторону оставшегося за километры и километры, Траннуика, а может быть и еще дальше. — Хозяева рассказывали, что... Снег — это граница между временами. Можно попасть в прошлое или будущее, только надо знать снег и чувствовать его власть над временем. Оттого и боятся они снега и холода, что снег сильнее самого времени, ведь даже растаяв и испарившись — он остается снегом.
— Думаю, что они не просто так рассказали эту историю в присутствии вас. — Я скривился. — Непонятное внушает страх, Франц. А тем, кто напуган, легко управлять.
— Они нам лгали? — Изумился ребенок, за какой-то месяц привыкший к совершенно другому поведению взрослых. — Лгали, только ради того, чтобы — управлять? Но ведь проще объяснить, научить...
Я помотал головой, не соглашаясь.
Учить это безумно тяжело, это адская работа, при которой на себя не остается сил. Именно потому самые лучшие за всю историю учителя, своих семей словно бы и не имели. Не имели и собственных детей.
Честно рассказав все пацану, "загрузил" его на добрый час. Да еще и оправил посуду мыть — под монотонное движение легче думается.
Минут через десять к нему присоединился волчонок, норовя облизать тарелку, вместо того, чтобы ее вымыть.
Пискнула рация, которую я, больше из принципа, чем от надежды, держал включенной.
В радиусе десяти километров появился некто...
Догадываюсь я, кто этот некто, под снегопадом шарохается.
— "Толстый" — "Тонкому", не нас ищешь? — Поинтересовался я, не надеясь на ответ.
Мало ли... Может уже успел выйти из радиуса, а может и вовсе не он.
Не дождавшись ответа, со вздохом, вновь вернул рацию на "ожидание".
Жаль.
Очередная возня двух молодых волков, играющих в старую, как мир игру — догонялки, развлекла и отвлекла меня от невеселых мыслей.
Как ни крути, а по Бену я скучал. Много пройдено, много сказано и много пережито.
Завернувшись в свой спальный мешок, пожелал всем спокойной ночи и уткнулся носом в согретую собственным дыханием, ткань.
Здравствуй, сон!
Во сне Менделеев увидел таблицу.
А я хочу увидеть сон... Не затейливый, обычный сон, каких мне не снится уже давно. Не хочу ни "порнухи", ни дикого и бессмысленного боевика. Хочу теплой, солнечной поляны. Нежного солнца хочу. И легкого ветра, что овевает, а не выстуживает насмерть. Я хочу того, что мне противопоказано.
Утро подарило чистое небо и звенящий от мороза, воздух.
Волки честно выполнили утренний моцион, вернувшись с добычей — заледеневшими тушками трех зайцев и десятка птичьего племени, от мороза закопавшегося не слишком глубоко.
Я даже представить себе не могу, как эта троица смогла дотащить все это богатство, видимо занимались "челночным бегом".
Пришлось расстараться, соображая что повкуснее и сытнее, приготовить.
После обеда, оставив серую братию отмывать посуду, выбрался по дрова. Запас еще был, но маловат, маловат запасец!
Из принципа, срубил два небольших деревца и по очереди, волоком, дотащил до пещеры, демаскируя ее, ко всем, не к ночи будь помянутыми. Мороз уже прихватил верхний слой снега так, что тот вполне спокойно держал мой вес, лишь слегка проминаясь под ногой.
У самой пещеры, принялся обрубать ветви, засыпая снег пахучими, желтыми щепками, отлетающими от топора во все стороны.
Вродек и Франц сперва таскали сучья, а когда замерзли, отжали у меня топор и сами увлеклись этим не сложным, на первый взгляд, действием.
Волчонок бегал вокруг, то ныряя в сугробы, а то, замирая и принюхиваясь, словно штиль донес до его чуткого носа неведомый запах и теперь он решал, опасен ли этот запах или можно его игнорировать с чистой душой.
Пока, все приносимые запахи можно было игнорировать и просто играть, радуясь набитому животу, теплой пещере и холодному, чистому воздуху.
Деревца я специально подбирал не особо толстые, так что к ночи управились, полностью затащив все в пещеру и сложив вдоль стены — пусть сохнут.
— "Тонкий" — "Толстому". — Рация перешла из режима ожидания, испугав всех присутствующих своих хриплым писком и пением помех. — Ты куда запрятался, Олег?
— Пещера, недалеко от сосны, Бен! Совсем не далеко... — Хохотнул я.
— Ага. Скалы я пролетал. Ждите, скоро буду! — Морпех, судя по звуку, положил свою рацию на что-то мягкое.
— Идем встречать? — Вродек широко улыбался, предвкушая теплую встречу. — Подсветим?
— Иди. — Махнул я рукой, набирая в чайник, воду. — Я здесь побуду...
К моему удивлению, оба волчонка предпочли остаться в пещере, демонстрируя полнейшее пренебрежение церемониями. Тепло и уют пещеры намного больше для них значили, чем новые люди, гости или новости. Как знать, обладая их нюхом, слухом и видением мира, наверное, тоже больше интересовался набитым животом, чем странными двуногими, разрушающими все, к чему прикоснуться их верхние лапы.
Чайник на огонь, почесать затылок, чем угощать старого друга и полезть в кубышку, за вареньем. Вот не могу я без сладкого! Хоть шоколадка, но должна быть! Не факт, что я ее съем прямо сейчас, через день или неделю. Она может месяцами лежать в холодильнике! Но, вот когда ее там нет — все, изведусь, пока не пойду и не добуду это сильно вредное, сильно сладкое!
Что-то меня на философию потянуло! Видимо совсем скучно стало...
Или совсем дела плохие вокруг творятся!
Философский настрой сдуло ветром, рука привычно расстегнула кобуру с "Когтем", а ноги отнесли в сторону от входа, становясь под прикрытие горящего костра, слепящего входящих.
Первым в пещеру проскользнул Бен, а вот второму гостю я был совсем не рад.
Заворчал самый молодой из волчат, демонстрируя, что он тоже совершенно не счастлив видеть Картера Керпера...
Щелчок снимаемого с предохранителя "Глока" и оглушающий выстрел, совершенно отчетливо дали понять, что Франц "Оклахоме" не рад совсем.
— Не... Ну, он мне тоже давно не нравился... — Обалдевший Вродек лупал глазами оттираясь от крови и серого вещества, разлетевшегося во все стороны, после встречи 9-ти миллиметровой пули с черепом. — Но так экспрессивно выражать свои чувства!
Бен только тяжело сглотнул, наблюдая, как пистолет в руках пацана развернулся в его сторону и поднял руки.
— Этот чистый. — Франц убрал оружие в кобуру. — А Тот... На нем печать Хозяина.
— Кто дал ребенку оружие?! — Возмутился морпех.
— Что за печать и кто — Хозяин? — Вродек насторожился, в отличии от Бена, ухватив самую суть.
— Старший может поставить свою печать на любого смертного. — Франц шмыгнул носом. — Почти. Например, на Олега, печать поставить нельзя. А с... Него — пацан ткнул пальцем в "Стекло", — печать сняли.
— И, что можно сделать с помощью печати? — Насторожился я, готовясь к неприятностям. — Управлять человеком?
— Да, если "Печать" поставлена добровольно, как этому... Если "помечают" тайно, то могут только подсмотреть или подслушать, и то, если человек находится в нервном возбуждении. — Язык Франца совершенно перестал напоминать язык маленького существа, только-только познающего мир, не добавляя мне спокойствия.
Один раз я уже прокололся, посчитав Вродека совсем "зеленым".
— Его Хозяин тот, в клетке? Что был вместе с вами? — Бен, понимая, что убивать его не будут, решил отложить вопрос о том, кто вооружил ребенка на дальнее будущее и взялся за то, что лежало под носом. Точнее — под ногами.
— Нет. — Франц почесал свою вихрастую голову, обернулся к волчонку и что-то тихо проворчал. Малыш поставил серое ухо торчком и открыл пасть, издав странное сопение.
— Нет. Кто-то, более старший. Намного, старший. — Франц. — Наш не любил людей и не считал нужным плодить среди них шпионов. Следили не за вами. Следили за ним.
— И, так как он в клетке и никуда не денется... То решили присмотреть за мной. — Бен ухмыльнулся. — Знаешь, Олег, каждый раз убеждаюсь в золотом правиле: "Хорошо только тогда, когда ты ничего не знаешь"!
— Хочешь, я тебя "дорадую"? — Я склонился над телом, выворачивая карманы и складывая все рядом с собой. — Ты только представь, сколько там таких, "опечатанных", может болтаться по всему городу! И, совершенно не факт, что многоуважаемый Эрнест Талль — не один из них...
В карманах убитого было совсем не густо: ключи от квартиры с веселым брелоком в виде красного дракона; зажигалка с фонариком, три магазина на, жутко не любимый мной, "Пустынный орел" и сам пистолет, в роскошной, кожаной кобуре.
— Чур, мой! — Обрадовался Вродек. — Всегда мечтал о карманной артиллерии!
— Держи. — Я отстегнул кобуру. — "USP" младшому отдашь?
— Отдам. — Чех принялся перетягивать кобуру. — Сразу, как оборачиваться начнет. А пока, побудет вторым стволом.
— Ага. Понятно, откуда у ребенка оружие. — Бен коротко хохотнул. — И этот человек называл меня "оголтелым милитаристом"!
— Жизнь такая, — пожал я плечами в ответ, продолжая мародерку.
— Похоронить бы... — Аркан меня очень часто поражал своим человеколюбием. Особенно к усопшим.
Снова раздалось тихое ворчание младшего и Франц напрягся, ворча в ответ.
Пока они ворчали друг на друга, к ужасу морпеха, мы с Вродеком раздели безголовый труп и вытащили его вон из пещеры.
Ничего не поделаешь, "за бортом" минус тридцать, снега выше метра, а из копательных приборов-инструментов, у нас только волчьи когти, которые я лучше приберегу для охоты, чем для захоронения предателя рода человеческого. И не важно, что толкнуло его на предательство — страх за себя, семью или жадность.
— Отвлеки Бена, я все сделаю... — Попросил оборотень, давая понять, что собирается поступить точно так же, как и с тагриссами.
И будет совершенно прав.
Мертвым все едино, а могилы нужны лишь живым.
В памяти Бена, я совершенно уверен, через пару лет убитый "Оклахома" станет "мировым парнем", павшим в борьбе за свободу человечества.
— Спасибо, Вродек.
Я вернулся в пещеру, к кипящему чайнику, банке варенья на импровизированном столе и старому другу. Ведь надо думать и возвращаться только для хорошего.
