Хаме было уютно здесь, в космосе, в вакууме, вдали от вызывающего клаустрофобию помещения поста. Инопланетные существа плавали в его грудной клетке, незаметно питаясь отдаленными звонками комиссаров со всей Галактики. Хаме казалось, что он находится в огромной комнате, где в каждом темном углу звучат тихие голоса, серьезные и мудрые.
— Парадокс, — пробормотал Арлес Тран.
— Что это?
— Да, это так. Вы знаете, ваша перестройка вышла за рамки поверхностного. Вы были перестроены, из вас были сконструированы слои эволюционной случайности. Внутренние химические конфликты, унаследованные человечеством от прошлого, вас не беспокоят. Вы не слышите голосов в своей голове, вы не выдумываете богов, чтобы избавиться от своих внутренних мучений. Вы — одно из самых цельных человеческих существ, которые когда-либо жили.
— Если я все еще человек, — сказал Хама. — У нас нет искусства. Мы не ученые. Мы не танцуем.
— Да, — серьезно ответил Арлес. — Наши переделанные сердца слишком холодны для этого. Или для желания завести детей, чтобы заполнить образовавшиеся пустоты. И все же мы нужны, мы, долгожители.
— За всю человеческую жизнь невозможно осознать масштаб и сложность межзвездной войны. И все же краткость человеческой жизни является ключом к войне: мы сражаемся как паразиты, потому что для ксили мы и есть паразиты — это центральная неприятная истина Доктрин. Мы, те, кто не умирает, являемся парадоксальной необходимостью, поддерживающей концентрацию внимания всего вида.
— Но мы знаем свои недостатки, Хама. Мы знаем, что эти жестокие создания там, внизу, на посту, занятые борьбой, прелюбодеянием, размножением и смертью, они — истинное сердце человечества. И поэтому мы должны подчиниться им. — Он посмотрел на Хаму, ожидая его ответа.
Хама с трудом выговорил: — Я несчастлив.
— Вам обещали интеграцию, а не счастье.
— Мне не удалось найти девушку. Ла-ба.
Арлес улыбнулся в пустоту. — Я выследил ее. Она сбежала к сенсорной установке.
— Какой установке?
— На привязном астероиде. Там живет еще один ренегат. С какой целью, я не могу себе представить.
— Это место с изъянами, — с горечью сказал Хама.
— О, да. С большими изъянами. Существует сеть трутней, которые снабжают ренегата. И есть более тонкие проблемы: многоплодие, происходящее в чане; получение трофеев от убитых; танцы... Эти трутни ищут удовлетворения за пределами Доктрин. Произошел идеологический сдвиг. Это позор. Можно подумать, что в таком изолированном месте, как это, можно поддерживать определенную чистоту. Но человеческое сердце, похоже, полно спонтанного несовершенства.
— Они должны быть наказаны.
Арлес внимательно посмотрел на него. — Мы не наказываем, Хама. Мы только исправляем.
— Как? Программа идеологической обработки, перестройки...
Арлес покачал головой. — Для этого все зашло слишком далеко. Даже доводы в пользу полезности не могут перевесить очевидный доктринальный дрейф. Есть много других наблюдательных постов. Мы позволим этим ущербным трутням умереть.
Комиссары по всей Галактике пришли к единому мнению, все они были слабо связаны своим мышлением, все они были согласны с решением Арлеса.
Хама понял, что он потрясен. — Они исполняли свой долг здесь пять тысяч лет, и теперь вы готовы уничтожить их так небрежно, ради небольшого отклонения от нормы?
Арлес схватил Хаму за руки и повернул его так, чтобы они смотрели друг на друга. В глазах Хамы мелькнула холодная сила; Арлесу Трану было уже пять столетий. — Оглянитесь вокруг, Хама. Взгляните на Галактику, на огромную арену, раскинувшуюся глубоко в пространстве и времени, на которой мы сражаемся. Наш враг невообразимо древен и обладает невообразимыми силами. И кто мы такие, как не полуразвитые обезьяны с равнин какой-нибудь пыльной, затерянной планеты? Возможно, мы недостаточно умны, чтобы вести эту войну. И все же мы сражаемся, несмотря ни на что.
И чтобы сохранить единство в достижении нашей цели, у этого огромного множества людей, разбросанных по большему количеству галактик, чем любой из нас мог бы сосчитать, есть Доктрины, наше кредо о смертности. Позвольте мне кое-что вам сказать. Доктрины несовершенны. Возможно, они даже не позволят нам выиграть войну, как бы долго мы ни сражались. Но они завели нас так далеко, и это все, что у нас есть.
— И поэтому мы должны уничтожить этих трутней не ради войны...
— Но ради соблюдения Доктрин. Да. Теперь, наконец, вы начинаете понимать.
Арлес отпустил его, и они разошлись.
Ла-ба осталась со Стариком.
Она проснулась. Она лежала в тишине. Было странно не просыпаться под небом, полным людей. Она чувствовала, как ее ребенок внутри нее брыкается, словно ему не терпелось добраться до родильного чана.
Пол содрогнулся.
Старик подбежал к ней. Он рывком поставил ее на ноги. — Начинается, — сказал он.
— Что?
— Они перерезают трос. Ты должна вернуться. — Он подвел ее к люку, который вел к полому тросу.
Там, внутри троса был Ве-ку, его жирное лицо расплылось в ухмылке, а уши широко раскрылись.
Она подняла ногу и ударила Ве-ку в лоб. Он с воем рухнул на пол.
Старик оттащил ее назад. — Что ты сделала?
— Это Ве-ку.
— Смотри. — Старик показал пальцем.
Ве-ку поднимался на ноги и потирал голову. У него была сумка, набитая пайками. Теперь пакеты были разбросаны по полу, некоторые порвались.
Старик сказал: — Не обращай внимания на еду. Отведи ее обратно. — И он снова толкнул Ла-ба, подталкивая ее к тросу. Неохотно, следуя за Ве-ку, она начала спускаться.
Она почувствовала сильный толчок в бок. Весь этот огромный трос вибрировал взад-вперед, как будто его дергали огромным пальцем.
Она подняла глаза на круг света, обрамлявший лицо Старика. Она была смущена и напугана. — Я принесу тебе поесть.
Он горько рассмеялся. — Просто помни обо мне. Вот. — И он вложил что-то в ее ладонь. Затем захлопнул крышку люка.
Когда она разжала руку, то увидела, что в ней были вырезанные кости.
Трос оборвался, свет погас, и они с криками погрузились в темноту.
Хама стоял в камере лицом к Ка-си. Стены скрипели. Он услышал крики, бегущие шаги.
Из-за обрыва крепежного троса пост начал опускаться ниже расчетной высоты, все глубже погружаясь во мрак атмосферы горячего Юпитера. Задолго до того, как он достигнет мерцающего загадочного металлически-водородного ядра, он взорвется.
Рот Ка-си задвигался, как будто он хватал ртом воздух. Он сказал Хаме: — Отведи меня к шаттлам.
— Там нет шаттлов.
Ка-си закричал: — Почему ты здесь? Чего ты хочешь?
Хама прикоснулся посеребренной рукой к лицу мальчика. — Я люблю тебя, — сказал он. — Разве ты этого не видишь? Моя работа — любить тебя. — Но его посеребренная кожа не могла ощутить тепло мальчика, и Ка-си вздрогнул от его прикосновения, от запаха гари, оставшегося после вакуумной обработки.
— ...Я знаю, чего ты хочешь.
Ка-си ахнул. Хама обернулся.
В дверном проеме стояла Ла-ба. Она была грязной, окровавленной. В руках у нее был кусок разбитой перегородки. На экране мелькали отрывочные анимированные изображения великолепных сцен из прошлого человечества.
Хама сказал: — Ты.
Она провела ногтем по серебряному панцирю на его руке. — Ты ненавидишь быть таким. Ты хочешь быть похожим на нас. Вот почему ты пытался убить нас.
И она подняла обломок перегородки и ударила его в грудь. Соленая вода хлынула из живота Хамы, расплескивая крошечных серебристых рыбок, которые бились и умирали.
Хама упал на спину, согнувшись пополам. Его системы посылали ему сигналы тревоги и боли — и, что еще хуже, он чувствовал, что потерял связь с огромным количеством других комиссаров. — Что ты наделала? О, что ты наделала?
— Теперь ты такой же, как мы, — просто сказала Ла-ба.
Свет мигнул и погас. Выглянув из камеры, Хама увидел, что огромный родильный чан смещается со своего места в геометрическом центре поста. Вскоре он ударился об пол с ужасным влажным звуком.
— Я должен был пойти с Арлесом, — простонал он. — Не знаю, почему я медлил.
Ла-ба склонилась над Хамой и схватила его за руку. С кряхтением двое трутней подняли его на ноги.
Ла-ба спросила: — Почему вы убиваете нас?
— Это война. Только война.
— Почему мы воюем?
В отчаянии Хама быстро заговорил: — Мы сражались с ксили десять тысяч лет. Забыли, зачем начали. Не видим конца. Сражаемся, потому что должны. Не знаем, что еще делать. Не можем остановиться, так же как ты не можешь перестать дышать. Ты видишь?
— Возьми нас, — сказала Ла-ба.
— Взять вас? Куда? Ты можешь представить себе другое место?
Возможно, она не смогла. Но на застывшем лице Ла-ба была безжалостная решимость, воля к выживанию, которая рассеяла туман его собственного слабого мышления.
Доктрины верны, подумал он. Смертность придает силы. Короткая жизнь горит ярким светом. Ему стало стыдно за себя. Он попытался выпрямиться, не обращая внимания на пронзительную боль в разбитом животе.
Девушка сказала: — Это не Доктрина. Но я убила твою рыбу. Никто не узнает.
Он выдавил из себя смешок. — Так вот почему ты убила скримов?.. Ты наивна.
Она сильнее сжала его руку, словно пытаясь согнуть его металлическую плоть. — Доставь нас на Землю.
— Вы знаете, на что похожа Земля?
Ка-си сказал: — Это место, где ты живешь снаружи, а не внутри. Это место, где вода падает с неба, а не со скалы.
— Как вы будете жить?
Ла-ба сказала: — Ве-ку помогли Старику выжить. Другие помогут нам выжить.
Возможно, это было правдой, подумал Хама. Возможно, если бы эти двое выжили в каком-нибудь цивилизованном мире — мире, где другие граждане могли бы видеть, что делается во имя войны, — они могли бы объединить усилия для сопротивления. Нет, не сопротивления, а сомнения.
И сомнение может уничтожить их всех.
Он должен был оставить этих существ на верную смерть. Это был его прямой долг, его обязанность перед человечеством.
Раздался треск ломающейся перегородки. Пост повернулся, заставив их троих пошатнуться, прижатыми друг к другу.
Ка-си выказал свой страх. — Мы погибнем.
— Отведи нас на Землю, — настаивала Ла-ба.
— Мне пришлось бы прятать вас от Арлеса, — слабым голосом произнес Хама. — И ты разорвала мою связь с Комиссией. Возможно, я не смогу найти дорогу. Эта связь помогает мне ориентироваться. Понимаешь?
— Попытайся, — прошептала она. Она закрыла глаза и прижалась щекой к его холодной посеребренной груди.
Флиттер Хамы парил в вакууме.
Солнце светило невероятно ярко. Планета представляла собой полубесконечный слой бурлящего газа. Вверху Хама мог видеть сенсорную установку поста. Она уплывала в космос, болтаясь на привязи, как невероятно длинная пуповина. В ярком солнечном свете она была поразительно яркой, как скульптура.
Из-под клубящихся облаков планеты беззвучно вырвался луч света, который замерцал и погас. Пять тысяч лет истории закончились, это был второй этап запутанной эволюции человечества; долгая стража закончилась. Ла-ба в отчаянии заерзала, обхватив руками выпуклость на животе.
Хама крепко прижал к себе влюбленных.
Флиттер развернулся и устремился в гиперпространство, направляясь к Земле.
Гораздо позже изначальные космические мысли, обнаруженные трутнями этого наблюдательного поста, будут распознаны и оценены по достоинству — и монады, разумы с незапамятных времен, сыграют решающую роль в захвате человеком Ядра Галактики. Все это позже.
Забавно наблюдать, как поденки забывают и вновь находят, забывают и вновь находят, снова и снова. Такие комиссары, как Арлес и Хама, с их инопланетными симбионтами, вообразили, что их методы продления жизни — это что-то новое, а их долгая жизнь — это новая стратегия.
Для нас даже они были поденками.
Галактика полыхала войной. Время все еще тянулось, прошлое было забыто, будущее предугадано. Война стала бесконечной, превратив человечество в мясорубку.
И все же человечество победило.
ВЕРХОМ НА СКАЛЕ
23 479 г. н.э.
I
Когда Люка вошел в конференц-зал библиотеки, встреча комиссара Доло и капитана Тиил уже началась. Они сидели на стульях с жесткими спинками и тихо разговаривали, а у их локтей стояли подносы с напитками.
Над их головами, словно сны, проносились виртуальные диорамы, полупрозрачные, мимолетные. Это были возможные судьбы человечества, собранные из обломков межзвездной войны трудолюбивыми бюрократами здесь, в Земной библиотеке будущего, и выставленные на всеобщее обозрение для развлечения посетителей библиотеки. Но ни Доло, ни Тиил не обращали на это никакого внимания.
Люка ждал у двери. Он не был ни терпеливым, ни нетерпеливым. Он был всего лишь начинающим, в свои двадцать лет едва прошел половину формального срока посвящения в члены Комиссии, а начинающие привыкли ждать.
Но он знал, кто такая эта капитан Тиил. Офицер космического флота, она пришла со службы на Фронте — неофициальном названии огромного кольца укреплений людей, окружавшего Ядро Галактики, где скрывались ксили, непримиримые враги человечества. Военно-космический флот и Комиссия по установлению исторической правды, конечно же, тоже были давними и непримиримыми врагами. Поэтому Тиил ни за что не стала бы придерживаться аскетичного дресс-кода Комиссии, даже здесь, в ее штаб-квартире. Но ее униформа была темно-серого цвета с зелеными вкраплениями, а волосы, если и не были выбриты, то были коротко подстрижены; значит, этот боевой офицер проявила уважение к скопищу бюрократов, которых она приехала навестить.
Наконец Доло заметил Люку.
— Вы посылали за мной, комиссар, — сказал Люка.
Капитан Тиил повернула к нему голову. Она выглядела усталой, но Люка заметил, как сложный, изменчивый свет множества будущих смягчил выражение ее лица.
Доло наблюдал за Люкой, слегка приподняв уголок рта, как будто в ответ на какую-то шутку. У Доло не было бровей, и его череп был выбрит, как и у Люки. — Да, начинающий, я позвал вас. Думаю, мне понадобится ассистент для этого проекта, и Лета знает, что вам нужен опыт работы в полевых условиях.
— Проект, комиссар?
— Сядьте, помолчите, слушайте и учитесь. — Доло махнул рукой, и из угла комнаты появился третий стул.
Люка сел и рассеянно следил за их продолжающимся разговором.
Из разговоров в общежитиях он уже догадывался, зачем капитана Тиил вызвали сюда, на Землю. В подразделении солдат на каком-то пустынном участке фронта произошла вспышка анти-доктринального мышления, которое, как показалось плохо осведомленному Люке, могло даже носить религиозный характер. Если так, то, конечно, это было опасно для большей эффективности Третьей экспансии. Тогда это важный вопрос. Но не очень интересный.
Пока они разговаривали, он украдкой изучал Тиил.
Он полагал, что ожидал увидеть какого-нибудь закаленного в боях ветерана рейдов на позиции ксили. Но эта офицер флота была молода, наверняка примерно того же возраста, что и он сам, — двадцать лет. У нее было продолговатое лицо, узкий, четко очерченный нос, слегка раздувающиеся ноздри, расслабленный, но полный рот. Ее кожа была безупречной, хотя и бледной, почти бескровной; он напомнил себе, что из всех бесчисленных миров, населенных ныне человечеством, лишь на горстке из них человек мог выходить на открытый воздух без защитного скафандра. Но эта бледность придавала ее коже полупрозрачность. Но его привлекли не черты лица Тиил — ее едва ли можно было назвать красивой в общепринятом смысле этого слова, — а нечто более утонченное, присущее ей спокойствие, которое, казалось, притягивало его к ней подобно гравитационному полю. Она была солидной, подумал он, как будто была единственным реальным человеком в этом месте, кишащем бюрократами. Еще до того, как она заговорила с ним, он понял, что Тиил не похожа ни на кого из тех, кого он встречал раньше.
