Сказать, что Людовик был в ужасе, это значит сильно преуменьшить его чувства.
"Когда мадам де Монтеспан начинала сомневаться в расположении короля, — читал он в показаниях Мовуазен, — Она давала знать моей матери, и та посылала ей какие-то снадобья для его величества. Обычно мать сама относила их. А я первый раз встретилась с мадам де Монтеспан два с половиной года назад. Маркиза пришла к матери, долго беседовала с ней с глазу на глаз, потом позвали меня. Это было в четверг. Мы договорились встретиться в понедельник в условленном месте, где я должна быть в маске, которую сниму, увидев мадам де Монтеспан. Я все выполнила. И проходя мимо маркизы, я сунула ей в руку маленький пакетик с порошком, приготовленным матерью... Состав этих снадобий я не знаю, мать никогда не доверяла мне приготовление их, но я уверена, что туда входила кровь летучей мыши и истолченные облатки, смоченные в жертвенной крови. И еще, конечно, жир повешенного... Маркиза подмешивала снадобья в питье короля, и тот вскоре возвращал ей свою любовь".
Как раз в этот момент Людовик припомнил, что не далее как вчера вечером, принял из рук возлюбленной удивительно мерзкую на вкус "микстуру от кашля" и его скрутил приступ жестокой рвоты. Только чрез час с небольшим он смог продолжить чтение:
"Но не всегда снадобий было достаточно. Если король обращал свой взор на другую женщину, необходимы были особенные магические ритуалы. Черные мессы. Для исполнения их мать приглашала священника... Я не знаю его имени, при мне никогда не называли его, и лицо его было скрыто маской... Я видела его только один раз, когда мать приказала мне прислуживать на черной мессе. Это было незадолго до ее ареста. Священник принес младенца, явно родившегося раньше срока, он купил его за экю у какой-то проститутки. Уложив ребенка на живот мадам де Монтеспан, обнаженной лежавшей на алтаре, он перерезал ему горло и собрал кровь в чашу, после чего освятил в ней облатку и дал причаститься маркизе. В свою очередь мадам де Монтеспан произнесла следующие слова: "Астарот, Асмодей, вы, князья любви, я заклинаю вас жертвой этого ребенка и прошу дружбы короля и дофина, и чтобы она не кончалась. Пусть королева будет бесплодна, пусть король покинет ее постель и стол ради меня, пусть я получу от него все, что попрошу для себя или для родственников, пусть мои друзья и слуги будут ему приятны; пусть я буду уважаема вельможами; пусть меня призовут на королевский совет, чтобы я знала, что там происходит; пусть дружба и любовь короля ко мне удвоится; пусть король покинет и даже не взглянет на Фонтанж — имя женщины каждый раз менялось по необходимости; пусть король разведется с женой, и я стану королевой". Так же мать дала маркизе яд, из-за которого новая фаворитка короля потеряла ребенка".
Ознакомившись со всеми материалами дела, Людовик на некоторое время впал в прострацию, однако, немного придя в себя, приказал сохранить в тайне последнее признание дочери казненной ведьмы, и саму ее как можно быстрее предать огню. Преступления мадам де Монтеспан должны были остаться в тайне, потому что бросали тень и на короля и на их общих детей, которых его величество не так давно официально признал.
Маркизу де Монтеспан никто не обвинял, но король раз и навсегда отправил ее в отставку, переселив из огромных покоев, состоявших из двадцати комнат, в скромные апартаменты где-то на задворках Версаля, и отказался даже видеться с ней. Одно только упоминание о бывшей возлюбленной вызывало у его величества приступ тошноты.
Утаить что-либо от придворных сплетников было чрезвычайно непросто. Никто ничего не знал наверняка, но каждый считал своим долгом строить догадки и, несмотря на всю тщательность хранимой тайны, имя маркизы де Монтеспан вскоре стали связывать с делом ведьмы Лавуазен.
Филипп старался следить за процессом о колдовстве из опасения, как бы не всплыло чего-то опасного лично для него, и новый всплеск интереса к этому делу побудил его отправиться к королю. Паче чаяния тот не отправил Филиппа восвояси, сославшись на очередные неотложные дела, а молча протянул ему протоколы допроса Маргариты Мовуазен, которые хранил у себя в запертом бюро. Такой приступ откровенности немало удивил Филиппа, ведь Людовик всегда считал своего брата совершенно неспособным хранить секреты. Может быть, иногда и ему была нужна поддержка кого-то по-настоящему близкого? А кто, в сущности, был у него, кроме Филиппа? Разве что Франсуаза д`Обинье, воспитательница его детей, но она была женщиной, к тому же благочестивой. Она пришла бы в ужас... Филипп благочестивым не был. Но все равно пришел в ужас.
— Вот черт, — пробормотал принц, дочитав протокол, — Кровь летучих мышей и жир повешенного... А ты еще назвал чудовищем Лоррена! Он хотя бы не травил меня всякой гадостью!
— Не напоминай мне об этом, — поморщился король, — Должно быть, причиной всех моих странных болезней являлись эти дьявольские снадобья. Меня тоже окружают чудовища. Видно, таков наш с тобой удел.
— Это не удивительно, невинные агнцы не имеют ни намерений, ни сил выбиваться в фавориты. Твоя Атенаис... Ты сам знаешь, что она предпринимала, чтобы обратить на себя твое внимание. Чему удивляться?
Людовик смотрел на него мрачно.
— С нынешних пор и не взгляну в сторону придворных кокеток.
— И на кого ты будешь смотреть? На скучных серых мышек вроде этой вечной страдалицы Луизы Лавальер? Только не это. Лучше уж возвращайся к жене.
— Возможно, это и впрямь будет лучше всего, — согласился король.
Людовик выглядел таким удрученным, что Филиппу стало жаль его. Бедный-бедный король, каково ему будет узнать, что его брат обратился в нежить? А ведь скоро придется рассказать ему... А заодно еще и о другом чудовище, которое желает ему зла. Чудовище, куда более опасном, чем маркиза де Монтеспан.
Уже тогда, в процессе чтения допроса юной ведьмы Филипп задумался, кто тот таинственный священник, проводивший черные мессы для предприимчивой фаворитки короля. Сомнений в том, что это был Гибур, у него практически не было.
— Он резал младенцев на животе у шлюхи Монтеспан! — рассказывал он позже Лоррену, — И произносил какие-то заклинания, направленные во вред моему брату!
Лоррен отнесся к его возмущению довольно прохладно.
— Какой же был в них вред? Разве маркиза желала королю смерти?
— Она хотела поработить его волю!
— Вот уж, поработить... Она хотела, чтобы ее любили, и не бросили ради очередной смазливой девки. Да и потом, ничего бы у нее не вышло. Я думаю и Гибур и эта Лавуазен просто водили бедняжку за нос, вытягивая из нее деньги. Маркиза мерзла, лежа на алтаре голышом, Гибур, по своему обыкновению, пил через нее силу Тьмы, только и всего. А жир повешенного, конечно, страшная гадость, но большого вреда здоровью нанести не может.
— Откуда тебе знать? Ты пил жир повешенных?
— Не приходилось, но могу предположить. Впрочем, если жир успел подтухнуть...
— Прекрати, Лоррен! Меня сейчас стошнит!
— Вампиров не тошнит.
— Я буду первым! Теперь я понимаю, почему мастер не хочет обращать Гибура, — он омерзителен. У кого будет желание иметь такого птенца?!
Лоррен пожал плечами.
— По-моему, он не хуже нас с вами.
— Он резал младенцев!
— Да и черт бы с ними. Парижское отребье размножается, как крысы, и их потомство все равно дохнет в первые дни жизни. Никогда не понимал, чего их жалеть. Другое дело, что возиться с ними не интересно. Им не страшно. Они ничего не понимают.
— С чего это ты так защищаешь Гибура? — подозрительно спросил Филипп.
— Плевать я хотел на Гибура, — с чувством сказал Лоррен, — Но у нас с вами есть более насущные проблемы, чем разбираться с тем, почему он не посвятил нас в свои делишки на стороне.
— Напрасно ты так думаешь. Гибуровы делишки могут сослужить нам добрую службу. Я, кажется, придумал, как их использовать для наших целей...
2.
Филипп явился к королю как всегда около полуночи, чем привел его в крайнее раздражение. Уставший от трудов долгого дня, его величество собирался отправиться на покой и вломившегося в его кабинет брата очень хотел выставить восвояси.
— Я устал от твоих выходок! — заявил он, — Когда уже тебе надоест бродить по ночам? Впрочем, — делай это сколько тебе вздумается, но уволь меня от своего общества!
— Хочешь, я расскажу тебе, почему брожу по ночам? — вкрадчиво спросил Филипп, игнорируя монарший гнев и располагаясь в кресле напротив его заваленного бумагами стола.
— Не имею ни малейшего желания!
Полагая, что на том разговор окончен, король отправился к дверям.
— Куда ты так торопишься? — догнал его ироничный голос принца, — Неужели все-таки обзавелся новой фавориткой?
Людовик игнорировал его вопрос, он уже взялся за ручку двери, когда брат непостижимым образом оказался вдруг рядом с ним и перехватил его руку. Пальцы Филиппа были холодны как лед.
— Я нисколько не сомневаюсь, что тебе нет до меня никакого дела, — прошипел принц, — Но на сей раз ты выслушаешь меня. Хотя бы ради своей безопасности. Полагаю, собственная драгоценная особа пока еще тебе не безразлична?
Король еще не вполне пришел в себя после стремительного перемещения Филиппа через комнату, и не мог собраться с мыслями.
— Чего ты хочешь? — спросил он.
— Поговорить. И разговор наш будет долгим, поэтому можешь послать кого-нибудь к этой юной дурочке, чтобы не ждала тебя сегодня ночью.
Людовик досадливо поморщился, но все же оставил попытки спастись бегством. Отцепив от себя Филиппа, он вернулся к своему похожему на трон креслу.
— Приказать затопить камин? — спросил он, — Ты замерз.
— Не утруждайся, я больше не мерзну. Никогда не мерзну.
Они посмотрели друг на друга, и Филипп добавил:
— Я больше не человек.
— И кто ты? — флегматично спросил Людовик.
— Вампир.
Король возвел очи к небесам, словно призывая их в свидетели своего мученичества.
— Я тоже не поверил бы в такое, — криво улыбнулся Филипп, — Я и не верил, поэтому угодил в ловушку. Я умер, Луи, уже более трех лет назад.
В глазах короля мелькнуло замешательство.
— Я понимаю, что это звучит дико, — продолжал Филипп, — Однако мне очень просто доказать, что слова мои правда.
Он снова в одно мгновение ока переместился к королю, и Людовик увидел, как во рту его брата вдруг появились длинные острые клыки. Невольно вскрикнув, король отшатнулся в сторону, и Филипп отпрянул от него. Глаза принца все еще горели багровым отсветом, и Людовик, глядя в них, побледнел, как смерть.
— Господь всемогущий, — пробормотал он, — Как это случилось с тобой?!
— Я здесь для того, чтобы рассказать.
— Как ты мог? — выдохнул король, — Как ты мог дать на это свое согласие?!
Теперь была очередь Филиппа удивляться.
— Ты знаешь о существовании вампиров?!
— Боже... — король утер ладонью капли холодного пота, выступившие на лбу, и постарался отодвинуться от брата еще дальше. Тот был похож сейчас на какое-то чудовище в человеческом обличии, и королю было страшно.
— Мне говорили... Но я не верил. Не совсем верил.
— Кто рассказал тебе?
Филипп снова уселся в кресло — подальше от короля, ему было обидно и одновременно забавно видеть страх в глазах брата.
— Я узнал об этом несколько лет назад... — Людовик попытался припомнить, — Впрочем, уже довольно давно. Это случилось незадолго до смерти Мазарини. Будучи уже очень больным, кардинал как-то раз попросил меня принять одного человека и заставил дать обещание, что я отнесусь со всем вниманием к тому, что тот скажет мне. И буду верить всему, даже если мне покажется, что рассказ его похож на бред умалишенного. Имя этого человека де Камброн. Вряд ли ты знаешь его... Хотя он всю жизнь прожил при дворе, и у него даже имеется должность. Не припомню, какая именно, но это и не важно. Этот де Камброн, как до него его отец, дед и прочие предки является хранителем договора между королевским домом Франции и фэйри.
— Что?! — изумился Филипп, — У нас договор с фэйри?!
— Этому договору много сотен лет, — продолжал король, — Если я верно помню, заключил его еще Хлодвиг. И суть его состоит в том, что фэйри могут беспрепятственно перемещаться по землям Франции, и селиться здесь, если им вздумается. Взамен они предоставляют некоторые услуги правящему монарху, защищают его, а еще — дарят что-то новорожденному наследнику престола. Долголетие, мудрость, красоту, полководческий талант, но не все сразу, а только что-то одно, на выбор родителя.
— И что просил для тебя наш отец? — хмыкнул Филипп.
— Наш отец хотел, чтобы я стал великим королем. — ответил Луи серьезно, — Что именно он вкладывал в понятие "великий" остается загадкой, но это и не имеет большого значения, — важно то, что вложат в свой подарок фэйри. А они хитры и коварны. Наш дед, Генрих IV, просил для сына целомудрия, в итоге Людовик XIII вообще не мог иметь детей... Памятуя об этом, я не стал ничего просить для своих детей.
— Почему ты ничего не рассказал мне?! — воскликнул Филипп горестно.
— Я не думал, что для тебя это может быть важно.
— Черт возьми, Луи! Если бы только я знал раньше, что мир не таков, каким кажется!..
— Хочешь сказать, что ты поверил бы в существование сказочных фей?
— Я попытался бы вызвать кого-то из них.
— Вот именно этого мне и не хотелось! — зло воскликнул король, — Твое порочное любопытство всегда приводит к неприятностям!
С этим трудно было не согласиться.
— Вызвать фей, — пробормотал король, — Ты не понимаешь, о чем говоришь... Это не какие-нибудь эфемерные создания, пляшущие на лепестках цветов, они могущественны и опасны.
— Ты видел их?
— Видел, когда заключал договор. Мы ничтожны перед ними, Филипп. Как ничтожны перед нами какие-нибудь букашки, которых мы давим ногами, не замечая.
— Однако мы не заключаем договоров с букашками.
— Фэйри заключили бы и с букашками, если бы от них, а не от нас зависела их возможность пребывания в этом мире. Полагаю, для них нет большой разницы. Одно радует, в нашем мире фэйри ведут себя скрытно, и, надеюсь, до конца моих дней мне больше не придется ничего слышать о них.
— А что ты знаешь о вампирах? — спросил Филипп через мгновение.
— Почти ничего, — признался король, — Только то, что они якобы существуют. Я спросил Камброна о том, что если в мире живут феи и эльфы, то может ли быть такое, что наличествуют и другие твари, которых мы считаем сказочными. Камброн подтвердил мне, что такие твари есть. И в числе прочих назвал вампиров и оборотней.
— Тебя не беспокоит, что Франция населена существами не подвластными тебе?
— Я никогда не видел никого из них... до сего дня. И, как я уже сказал тебе, — предпочитал о них не думать! У меня хватает забот и без сверхъестественных тварей, главное, что я уяснил, — вампиры не могут обратить человека без его согласия и не вмешиваются в дела людей!
— Они вмешиваются...
— Теперь я это вижу, — помрачнел король, — Как смел кто-то из них превратить в себе подобного принца Франции?!
