— Прошу прощения... — пробормотал Вальдфогель растерянно. — Историю города?! Вы хотите изучить историю Бамберга за полтора века, майстер Гессе? Сейчас?!
— Знанию всегда есть время, — нарочито благодушно улыбнулся он, и Бём, поморщившись, поспешно кивнул вверх:
— Это прямо над нами, майстер инквизитор. Третья от лестницы дверь. Там сейчас находится наш канцлер, он окажет вам всю необходимую помощь.
— Должность канцлера, как я понимаю, с основными обязанностями совмещает ваш нотариус Клаус Хопп — тот, что заменил собой прежнего, безвременно утопшего?
— Да, — всеми силами стараясь сдерживать раздражение, подтвердил бюргермайстер. — Но смею вас заверить, он знает свое дело и сможет вам помочь, что бы вы там ни желали узнать.
— Надеюсь, — кивнул Курт, подчеркнуто учтиво кивнув присутствующим, и направился к выходу, потянув Нессель за собою.
Глава 22
По его внутреннему ощущению прошло часа два с половиной; солнце за окном уже заметно скатилось к горизонту, падающий из проема свет приобрел какой-то неестественный рдяный оттенок, словно проем был забран сплошным красным стеклом, и оттого лицо спящей Нессель казалось воспаленным и больным. Ведьма лежала на боку на узкой скамье, вытянув ноги и подложив ладони под голову, и на довольно громкое, хрусткое шуршание старых страниц под пальцами Курта не реагировала.
Когда канцлер Хопп, выдав ему всю требуемую документацию, удалился, Нессель сначала сидела в ожидании у той же стены, потом бродила по комнате, рассматривая книги, оклады, чернильницы, выглядывая в окно и снова начиная наворачивать круги по небольшой комнатушке, потом опять уселась на скамью, потом прилегла и, наконец, уснула. Заглянувший спустя час канцлер молча бросил взгляд на спящую, на майстера инквизитора, погруженного в чтение, вздохнул и так же безмолвно удалился снова — наверняка докладывать господам ратманам о текущей обстановке и гадать вместе с ними, что же могло понадобиться этому докучливому настырному сукину сыну.
Сукин сын переворачивал хрустящие листы клятвенных книг и разрозненных записей хроник, мысленно матеря прежних канцлеров и самодеятельных хронистов за сумбурность и косноязычность, а также за привычку дописывать данные о событиях, произошедших прежде тех, что были описаны на предыдущих страницах, а также порой гнать сплошной текст, не разделяя его ни пустотами, ни отчерками...
Нессель проснулась, когда Курт в сердцах хлопнул обложкой просмотренной книги, закрыв ее; открывши глаза, ведьма несколько мгновений смотрела перед собою, словно не понимая, где находится, потом перевела взгляд за окно, на солнце, заливающее комнату алым, и, наконец, села, подавляя зевок.
— Я уснула, — пробормотала она чуть растерянно; Курт натянуто улыбнулся:
— Вот и хорошо; хоть немного отдохнула.
— А у тебя какие успехи? — кивнув на заваленный документами стол, поинтересовалась Нессель, и его без того натужная улыбка превратилась в унылую гримасу.
— Никаких. Вообще. Об этой скульптуре нет ни слова — ни в клятвенных книгах, ни в хрониках, ни в канцлерской бюджетной документации, вообще нигде. Просто однажды Всадник начинает упоминаться как уже стоящий в соборе — и всё.
— А этого не должно быть? — осторожно уточнила Нессель; Курт вздохнул, потирая ладонями глаза, и медленно качнул головой:
— Нет. Скульптура — это ведь не медный подсвечник... Если нечто подобное мастерится по договору с самим собором — об этом как правило становится известно задолго до водружения статуи. Ходят разговоры, ближе к концу работы — особенно; если же мастер не местный и работает не в городе — сам факт доставки статуи был бы событием, которое не могло не быть отражено в хронике. Это дорогая, необычная и de facto уникальная штука. Но ничего подобного здесь нет. Если скульптура была где-то выполнена тайно (по любой причине; скажем, мастер до конца не был уверен, что у него получится) и потом подарена собору — тем паче где-то должно быть об этом сказано, должно быть имя мастера или хотя бы дарителя. Даритель явно не может быть простым горожанином — слишком это дорогое удовольствие, а стало быть, им был кто-то из состоятельных и известных людей. А такие люди, Готтер, не упускают возможности раздуть подобные дела до уровня спасения Гроба Господня, а себя прославить как благочестивейшего из благочестивых.
— А вдруг это был действительно благочестивый человек? — не особенно пытаясь скрыть скепсис, предположила ведьма. — И он правда не хотел, чтобы его прославляли за его поступок?
— Хронистов это мало волнует, — хмыкнул Курт, складывая листы и книги в стопки. — Все равно запись была бы, разве что с припиской 'господин такой-то в скромности своей не пожелал...' — и множество похвал его истинно христианскому смирению и прочим добродетелям.
— А может, страницы с этими записями просто вырвали почему-то? Например, даритель оказался потом каким-нибудь буйным пьяницей или убийцей, и вообще недостойным человеком, и бамбержцам стало неприятно связывать его имя и такую реликвию.
— Нет, удаленных страниц нет, я бы это заметил.
— Так... что это всё значит? Почему нет записей?
— Ни малейшего представления, — вздохнул он, вставая, и Нессель поднялась тоже, расправляя примявшееся платье. — Никогда не имел дела с подобным, не знаю, что и предположить... Но, откровенно говоря, меня это настораживает. Если сложить отсутствие каких-либо сведений о Всаднике в архивах Бамберга, увиденную тобою сеть и все странности, творящиеся в городе — получается нечто непонятное, но точно неприятное... Идем.
— Куда теперь? — спросила Нессель, когда, покинув комнату, они вышли в коридор и направились к лестнице; Курт кивнул в сторону:
— В собор. Не может же быть, чтобы и священнослужители не знали, откуда и как в их храме оказалась настолько дорогая и приметная реликвия; быть может, от них удастся услышать что-то, хотя бы местные предания, легенды, байки, что угодно, даже самое невероятное и сказочное. Как показывает опыт, порой эти байки на поверку выходят сильно подзабытыми фактами.
Ответить Нессель, если и намеревалась, то не успела — из-за поворота короткой и тесной винтовой лестницы, едва не сбив ведьму с ног, вывалился канцлер, явно спешащий в свою рабочую комнату, дабы в очередной раз проверить, не закончил ли майстер инквизитор свои малопонятные изыскания.
— Майстер Хопп, — отметил Курт, когда тот, торопливо извинившись, попытался обойти Нессель по стеночке, — хорошо, что вы нам повстречались... Ответьте мне на один вопрос.
Канцлер застыл на месте, недовольно поджав губы и глядя на майстера инквизитора с явной настороженностью и неприязнью, каковую не слишком-то и пытался скрыть.
— Бамбергский Всадник, — проговорил Курт, пытаясь отследить хоть какую-то перемену в лице Хоппа, однако выражение осталось прежним, разве что настороженность сменилась удивлением и непониманием. — Откуда он в соборе? Когда и кто его там установил?
— Всадник?.. — переспросил канцлер растерянно. — Он... всегда там был. Я хочу сказать, разумеется, не с начала времен, но уж вторую сотню лет он там.
— Это я знаю, — усердно преодолевая раздражение, кивнул Курт. — Но я спрашивал о другом. Кто установил его, кто создал его? Собор заказывал эту работу какому-то мастеру? Кто-то из влиятельных горожан сделал подношение таким образом? Подарил кто-то из королей, герцогов, сам Император?
— Этого я не знаю, — передернул плечами Хопп. — Этого никто не знает. Вероятно, документы были утрачены, а свидетелей и даже потомков их потомков давно уж нет в живых, преданий не сохранилось... Просто он там стоит, и всё. Давно стоит.
— Давно стоит, — повторил Курт недовольно и, не прощаясь, развернулся и двинулся по лестнице дальше.
Канцлер за его спиною пробурчал нечто неразборчивое, но явно недовольное, однако сейчас было не до того, чтобы ввязываться в дискуссии о подобающем отношении к обладателю Сигнума.
Толпа перед ратушей не поредела, невзирая на близящийся вечер, витающее в воздухе напряжение стало еще ощутимей, и Курт скосился на свою спутницу, невольно пытаясь представить, каково сейчас ей, если даже он, не обладающий никакими сверхобычными способностями, чувствует это напряжение всем своим существом. Ведьма шла рядом, сжав губы в тонкую полоску — бледные, словно обмерзшие; розарий она держала так, словно это было ее самой ценной вещью или амулетом, могущим укрыть от бедствий.
Идти сквозь толпу Курт не стал: развернувшись под аркой ратуши, сошел с мостика на другой берег, где бесцельно шаталось всего несколько человек, и, не оглядываясь, тут же свернул в проулок между двумя ближайшими домами. Отсюда до собора было дальше, но в этой части города, уходящей все дальше от зданий Официума, магистрата и вообще каких-либо управленчески-надзорных служб, было почти безлюдно и тихо. Так же пустынно выглядела и соборная площадь; в воскресный день обыкновенно в любом городе и распоследней деревеньке прихожане тянутся в церкви, наверстывая пренебрежение домом Господним в прошедшую неделю, однако сегодня у входа не было ни души, и внутри собора тоже царила совершенная, какая-то могильная тишина.
Священника, на удивление, не было тоже — тот обнаружился лишь после долгих поисков и уже откровенно не приличествующих святому месту призывных возглашений майстера инквизитора. Отец Людвиг выглядел подавленно и явно был не в восторге от творящегося в городе, а из дальнейшего разговора Курт понял, что святой отец и сам не знает, чего ему надлежит бояться больше — причин и последствий невероятных мистических событий у ратуши или же вполне объяснимого и посюстороннего народного бунта. Более всего отца Людвига удручало то, что он понятия не имел, на чью сторону становиться и какие объяснения давать хотя бы себе самому, не говоря уж о прихожанах; впрочем, от таковой необходимости он был избавлен в силу того, что прихожане его откровенно игнорировали, и даже сегодняшняя служба, по словам святого отца, более походила на молитву в камере смертников, когда каждый молится сам с собою в своем углу, не обращая внимания на окружающий его мир.
На вопрос о Всаднике отец Людвиг поначалу ответил оторопелым молчанием: судя по выражению его лица, он рассчитывал на то, что майстер инквизитор либо проводит расследование утреннего происшествия и будет спрашивать о чем-либо, связанном с оным, либо явился сообщить о его результатах, дабы святой отец оповестил о них прихожан. Того, что Курт будет интересоваться достопримечательностями города и собора, он явно не ожидал.
— Всадник? — переспросил священник растерянно. — Я... не знаю, он всегда тут был.
— Его же не выстроили тут вместе с собором, — терпеливо, словно ребенку, пояснил Курт, косясь в витражное окно и с раздражением отмечая, что солнце почти скатилось к горизонту, и время уходит. — Когда-то кто-то эту скульптуру сюда поместил. С каким-то пояснением, с какими-то надеждами или благодарностью, кого-то подразумевая в этом образе... В городских хрониках мне не удалось найти никакой информации, и из тех, с кем я говорил, никому ничего не известно. Но ведь вы служитель в этом соборе, так? Не может же быть, чтобы и вы знали не более прочих.
— И всё же это так, — удрученно отозвался отец Людвиг. — В документах собора тоже нет ни слова о Всаднике — ни кто заказывал скульптуру, ни кто устанавливал, ни даже кого она изображает. Версий несколько, но ни одна из них не считается каноничной. Поэтому мы почитаем его как воплощение христианской добродетели — воина Христова, каковым является каждый из нас в невидимой брани с грехом — и защитника Бамберга... но это уже лишь местная легенда. Никаких преданий, говорящих о том, что некий святой избрал город для своего покровительства ему, не имеется.
— Легенда, — повторил Курт, кивнув. — Отлично, отец Людвиг. Давайте легенды. Байки, бродячие истории, слухи, сплетни, что угодно — всё, что касается этой скульптуры, личности, в ней отраженной, мастера, дарителя; все, что вам известно и что сможете вспомнить.
— Вы серьезно? — недоверчиво уточнил священник; он кивнул:
— Я слушаю.
— Ну... — нерешительно начал тот, покосившись на молчаливую задумчивую Нессель, — что касается самого образа — говорят, что это Генрих Святой, основатель сего собора. В этом есть смысл, на мой взгляд. Говорят также, что это император Конрад, что это один из волхвов, что...
— Один из волхвов? — переспросил Курт с расстановкой, и отец Людвиг запнулся, осторожно переспросив:
— Да, а что?
— Который?
— Об этом не сказано, но, если судить по его летам[79] — думаю, скорее Мельхиор. Почему именно он... Полагаю, потому что он покровитель Европы[80], а Бамберг во время оно был городом не из последних и в церковной жизни, и в политике... Это уж даже не слухи, это мои домыслы. А слухов нет. 'Один из трех царей' — вот и все, что говорят; но мне все ж мнится, что образ Генриха Святого здесь видеть логичнее.
— А что его появление здесь? На этот счет какие-то слухи имеются?
Отец Людвиг замялся, на мгновение опустив взгляд, и Курт поторопил, стараясь все же держать голос в узде и не позволить себе сорваться, хотя солнце за окнами уже, казалось, скатывалось за крыши города со скоростью валуна, сброшенного с горы:
— Говорите, святой отец, говорите. Ни смеяться над вами, ни придираться к услышанному я не стану.
— Слух-то глупый, — неловко передернул плечами священник. — Говорят, что однажды горожане вспомнили, что Всадника в соборе прежде не было, а потом вдруг появился, причем давно.
— Дайте уточню, — непонимающе нахмурился Курт. — Люди помнили, что когда-то был собор без скульптуры, но не смогли вспомнить, когда и благодаря кому она появилась, хотя помнили, что это случилось уже давно?
— Да, если кратко, то так, — согласился отец Людвиг. — Я ж ведь сказал — слух глупый... Говорят, что прихожане посещали собор, возносили молитвы у подножия Всадника, а потом постепенно стали вспоминать, что когда-то не было его. Когда именно — никто не смог сказать, кто и по чьему дозволению установил его — тоже... Вероятно, именно потому позже появилась даже байка, что он сам сюда явился и встал на консоли, а однажды, когда придет время, сгонит с нее своего коня и помчится по городу.
— Зачем?
— Что — зачем? — растерянно переспросил священник; Курт кивнул назад, где стояла не видимая отсюда скульптура:
— Зачем он помчится и куда? Как вестник? Кого-то убивать? Кого-то защищать? Кого и от кого? И что означает 'придет время' — какое время?
— Майстер инквизитор, — смятенно улыбнулся отец Людвиг, — ведь это не каноничная легенда, даже не людское предание, а устаревший слух, никем никогда не записанный и придуманный, полагаю, не шибко образованными горожанами. Вы пытаетесь найти логику в слухе, которому уж полтора века?
— В слухах как раз логика есть всегда, даже пусть извращенная, ибо слухи проистекают из какой-либо предпосылки, из чего-то развиваются и на чем-то основаны, даже если основание это глупо. Должна быть логика и здесь, должно быть объяснение; ведь не покинет же Всадник свое место просто для того, чтобы ездить на каменном коне по Бамбергу туда-сюда... Это самое 'время' — с чем оно увязывается? С атакой языческих орд, древних чудищ, демонов, с Концом Света?
