— О, это исключение. Я поясню несколько позже. Итак, ответь на мой вопрос, — менторским тоном потребовал Италл.
— Церковь и легионы справляются, — внезапно воскликнул Евсефий.
— Все два с когортой легиона? Все те попы, которые едва умеют читать и писать? — чуть ли не прорычал Италл. — Нет! Вспомните, что огнары четыре века назад едва не сокрушили Аркадию, тогда намного более сильную, чем ныне. И магов у них практически не было. Силой задавили. Теперь же у них на вооружении стоит целая Гильдия — но с поры основания её не было ни одной масштабной войны. Так что же? Каков ответ?
— Постоянные пограничные войны, междоусобицы, с недавних пор, да много что...— Филофей и сам был не уверен в своём ответе.
И вправду. Почему? Почему, казалось бы, огромная огнарская армия стоит практически без дела? За последние два века — только постепенное завоевание пограничных территорий...И всё...Хотя
— А как же их Договор братской крови? — хитро прищурился Ириник.
— О, ты почти нашёл ответ, — довольно улыбнулся Италл. — И всё же я вижу, что вы не в силах его найти...А Пселл, точнее, автор той книги, отыскал...
Он искал источник магии. Долго искал, трудно...Много раз бросал поиски и вновь к ним возвращался. Была в нём жажда познания, и утолить её мог только ответ. И вот — успех! Удача!
Долгое время он наблюдал за действиями магов, а возможно, сам не был лишён таланта. Главное — что позволяет воздействовать волшебника не некую субстанцию, эфир? Она была чем-то вроде проводника между колдуном и стихиями. Но что же было проводником между эфиром и колдуном?
Главное было распознать момент контакта субстанции и заклинателя. К сожалению, автор не рассказал подробностей тех исследований, но...
Но...
Италл закрыл глаза и принялся аплодировать. Он хлопал в ладоши долго, очень долго.
— Я безмерно уважаю автора книги. Признаться, самому бы мне до такого не дойти...Мой учитель говорил то же самое, но в ещё более восторженных выражениях...
Главное была — вера. Вера в то, что у тебя получится. И вера эта представала в некоем образе. Огнары представляли себе Тарика. Человек этого не понять, но их бог магии зависел от этой веры. Он был создан ею. А потом магия начала зависеть от Тарика. Но не только. Магия огнаров действовала только в их землях или неподалёку. Точнее, нет...Не так...Они могли творить волшбу только в землях, наполненных их верой, их культурой. Их образом жизни. Чем дальше от пределов этих территорий — тем слабее была их магия. Было лишь одно исключение — поход Огнара. Но тогда целый народ снялся с места и пошёл на Аркадию. И магия перекочевала вместе с ними.
На тех же принципах работало и волшебство других народов: действие только поблизости от их "сердца", от их земли, от их обители.
И всё же из этого правила было одно исключение — те, кто верил в Аркара. Почему? Потому что для аркарианства не было ни аркадца, ни огнара, ни мидрата, ни ксариата...Аркар шёл вместе с верующим повсюду...
— Почему? — резко прервав рассказ, спросил Италл.
Филофей понял по глазами учителя: этот ответ на многое повлияет...В нём, в ответе, объяснение Главному...
Почему...Почему...И вправду: почему?
— Потому что в сердце каждого из нас Аркар, а сердце каждый с собой носит, — в восторге от собственный догадки, воскликнул Евсефий.
Надо же: он дошёл до ответа быстрей, чем книжник Филофей. Вот что значит работать сразу и на "ночную стражу", и на Белую длань.
— Хвалю! — рассмеялся Италл. — Ответ верный. И в книге был дан этот ответ...
Пселл ушёл из монастыря, вернувшись в мир. Он стал историком, философом — и магом. Да-да, магом! Редко-редко, но Пселл пользовался могуществом, достигнутым через осознание простых истин книги. Между тем, инквизиторы как-то прознали об этом и попытались взяться за Пселла. Но уже тогда он имел обширные связи в определённых кругах, и никто тронуть его не посмел. Свои знания он передал Иоанну Италлу, своему ученику. Пселл также рассказал, что есть в империи ещё люди, именующие себя Нашедшими Знание. Но где они, кто они — ничего не было известно.
— И я собирался найти их. Пселл рассказывал, что его учитель искал полный вариант книги, подробно описал внешний вид...И умер вскоре после того, как напал на след Нашедших знание. Представляете, что было бы, прочти мой учитель последние главы? — Италл потёр руки. — Да, это было бы нечто из ряда вон...Как знать, не стал бы он сильнее огнарского мага? Однако Аркара рассудил иначе. На мои плечи легло бремя поиска. К сожалению, мне пришлось отказаться от него. Инквизиторы обвинили меня в ереси и заставили отречься. Одиннадцать пунктов — они выжимали их по одному, долго и упорно, выжигая из моего сердца и моего разума веру в собственные силы. Но я не сдавался!
Италл поднял лицо, будто бы желая пронзить взглядом каменную толщу и испепелить засевших сверху "ручников".
— И тогда они пригрозили уничтожить Ваших учеников? — сочувственно спросил Филофей.
— Да, именно так, — вздохнул Италл. — Мне пришлось отречься. Я потерял силу. Не всю, правда, кое-какие способности у меня остались.
Иоанн вновь принялся бродить меж стеллажами.
— Например, зажигать свет? — громком спросил Евсефий. — И заставлять пол исчезнуть?
— Про свет ты прав, прихлебатель палачей, — донёсся полный горделивого пренебрежения голос Италла из-за одной из полок. — Но это не я заставил пол провалиться. Это всё — барельеф.
— То есть? — удивлённо спросил Филофей.
Потихоньку он начал понимать, что перестаёт что-либо понимать. Нашедшие знание, маги, вера — всё смешалось в его голове, а ведь ей и без того досталось!
— Нашедшие Знание, если верить книге, любили подобные штуки. Символы их учения — а в барельефе запечатлены, к примеру, Первоначало, Смысл и Человек — нередко сообщают о близости каких-либо хранилищ или "сюрпризов". Ну вот я и решил последние искорки своего былого могущества использовать рядом с этим барельефом. Получилось, к сожалению, не сразу. Пришлось хлопать, как идиоту, — послышался сдавленный смешок. — Но это того стоило. И вот мы здесь. Как бы выбраться только...
— Учитель, могу я задать Вам вопрос? — и, не дожидаясь одобрения, Филофей продолжил. — Получается, что каждый, кто прочтёт книгу, даже неполный вариант, станет...
— Магом, — хрипло прошептал Евсефий.
— Да, ты верно понимаешь: станет магом. Я думаю, что Инквизиции нужен манускрипт для того, чтобы создать из "ручников" целую армию колдунов. Представьте себе: под сенью Белой длани служат люди, получившее благословение Аркара. Оно, кстати, будет очень и очень даже осязаемым. Получить молнией в голову — более чем осязаемая вещь, спешу вам сообщить.
— Нет, что Вы! Инквизиция не пойдёт на такое! Церковь не пойдёт! — возопил Евсефий.
Но не было уверенности в его словах. Ренегат сомневался: ведь кто упустит возможность получить такое могущество? Особенно сейчас, в дни борьбы за власть и влияние.
— Пойдёт. Сейчас — пойдёт, — горестно ответил Италл. — И ведь никто ей не помешает. Ну разве что император...Но его могут заставить закрыть глаза на вскармливание "проклятых колдунов" в недрах Церкви. Представьте только: Белая длань предлагает несколько сотен магов. Это мощный ударный кулак, который позволит выйти на бой с Королевством. Да что там оно! До последнего моря пройдут наши легионы, прикрываемые магией. День-ночь, день-ночь, день-ночь — они будут шагать и шагать, шагать и шагать. Падут крепости, могущественные до того враги станут рабами. Империя возродится. И всё благодаря тому, что магами станут люди, просто понявшие одну-единственную книгу.
— Разве так много найдётся способных на это? — не без ехидства спросил Филофей.
— Нашедшие Знание никогда и не говорили, что их знание — для миллионов. Несколько сотен человек, от силы тысяча — но даже такая кучка людей окажется невероятно могущественной. Я знаю это по себе, — Италл вновь возвращался к Филофею и Евсефию.
Шаги его приближались...И вдруг остановились. Воцарилось молчание.
— Учитель?
— Я нашёл выход отсюда! — радостно сообщил Италл. — Во всяком случае, эта дверь куда-нибудь да должна вести! Филофей, иди сюда!
— А я? — жалобно возопил Евсефий.
Его ждала незавидная судьба. Но даже самый плохенький провидец сразу бы сказал: недолго бедняжке мучиться. Недельку-другую в затхлом помещении, связанный, без еды: к сожалению, не насытишься научной пищей так же хорошо, как, скажем, простым яблоком.
Филофей остановился с занесённой для шага ногой. Да. Надо бы что-то сделать с ренегатом. Он хоть и гад, но оставлять его здесь умирать — слишком уж жестоко.
— Учитель, я думаю, надо воспользоваться случаем...
Зрелище было то ещё. Италл и Филофей вели по тёмной лестнице связанного Евсефия, сыпавшего благодарностями за то, что его не бросили на произвол судьбы. Связанный, но счастливый, он первым и упёрся в дверь, запертую на внушительного вида щеколду.
— Ну что, открываем? — предложил Ириник.
— Открывай, ренегат, — Италл подтолкнул Евсефия.
— Рад стараться! Только, кхе-м, со связанными руками...— замялся двойной агент.
— Ладно, ладно, я сам открою, — Ириник надавил на щеколду.
Та подалась и...
И позади них упал то ли камень, то ли ещё что-то такое. Зато дверь открылась!
— Лучше бы я остался там, в книгохранилище, — сглотнул Италл.
Они оказались в том самом зале с барельефом. Повсюду крутились инквизиторы, бросившие свои дела, едва завидев "дорогих гостей". В мгновение ока "ручники" обступили их плотным кольцом.
Оглядев радостные лица врагов, Италл сделал потрясающе глубокое умозаключение:
— Будут бить.
Филофей кивнул: трудно было поспорить с выводом учителя.
Ириник оглянулся: позади них была стена. Будто никакой двери и не было! Вот проклятье!
— Стоять! Всем стоять! — Италл прижал кинжал, который прихватил из Университета, к горлу Евсефия. — Я убью его, если вы не дадите нам уйти отсюда!
Инквизиторы сделали шаг вперёд. Проведя зрительное исследование лиц собравшихся, Филофей внёс свой вклад в выводы учителя:
— По-моему, им плевать на Евсефия.
— Ребятки! Помогите! Дайте им уйти отсюда, а?
Ещё час назад трудно было себе это представить, но ренегат жалобно заплакал. Кинжал Италла впился в его горло. "Ручники" подошли ещё ближе. Оружие в их руках выглядело угрожающе как никогда.
— В моём лице вы посягаете на "ночную стражу"! Император, да будет трижды благословенно имя его, не простит вам этого! — воскликнул Ириник.
Он надеялся на то, что у инквизиторов сработает инстинкт подчинения начальствующему лицу.
Ещё более неожиданным был вклад уже Евсефия в теорию Иоанна, развитую Филофеем:
— Отцы святые, ведь живодёры это! Убьют, как есть убьют, и себя, и меня! А умирать-то как не хочется...
— Сдавайтесь, Италл! Мы сохраним Вам и Вашему ученику жизнь! При одном условии! — донёсся из-за спин инквизиторов знакомый голос.
Да это же тот самый "ручник", который пришёл к руинам, когда Филофей уносил книгу. Ха! Как интересно!
— А Михаила Стратиота хотели выпустить из тюрьмы! Ага! Не выйдет! — зло ответил Италл, но кинжал его перестал давить на горло Евсефия.
Бисеринки пота собрались в ручей, широко растёкшийся по лицу Иоанна, — но тот, казалось, не обращал на это никакого внимания. Глаза его пылали той не ненавистью, на которую способно только человеческое сердце. Это чувство осознанное, продуманное даже, выстраданное от начала и до конца, очищенное от всех примесей. Глаза Италла выдавали ненависть лучшего качества, стократной перегонки и трёхкратной очистки, по сути своей идеальный образец.
И вот тогда-то Филофей впервые задумался, а так ли Иоанн Италл достоин уважения и обожания?
— Хочешь погубить своего ученика, отрёкшийся от природы своей философ?
Сделав шаг навстречу Италлу, боец за чистоту веры ухмыльнулся. Ухмыльнулся с издёвкой, с вызовом, зная и понимая, как больнее всего кольнуть противника.
Кинжал у шеи Евсефия задрожал, едва не впившись заточенным краешком в серую кожу.
— Палачи и мерзавцы, — рык вырвался из груди ученика великого Пселла с болью и гневом. — Душители!
— Ага, не хочешь, — ещё шире принялся ухмыляться инквизитор. — Ну же. Подумай, что для тебя лучше: сохранить жизнь и себя, и ученику — или погубить всё. А заодно лишить мир знания? Как тебе? Что ты выбираешь?
Голос инквизитора был насквозь пропитан уверенностью, подкреплённой крепостью стали. Как можно такому отказать, не правда ли? Но Италл — отказывал.
— Вы убиваете всё, к чему прикоснётесь. Вы травите всех, кто не повторяет, а думает! Вы ненавидите каждого, поднявшегося выше вас!
Италл вошёл в раж. Только инквизитор сейчас видел, как зрачки Иоанна расширились, ноздри раздулись непомерно, а на щеках выступил багряный румянец. Впервые за много лет философ получил возможность в лицо сказать "Длани" всё, что думает. Даже подушке — ей особенно — не поверял он этих слов, а ныне, избыв до дна чашу страха, принялся крыть Инквизицию.
— Вы сжигаете каждого, в ком теплится мизерная доля разума! Вы травите повинных лишь в мудрости, отдавая на растерзание толпе, знающей только похоть и злобу. Сея то, что зовёте вы верой, оставляете позади себя пепел и стылые угли, ибо не даёте даже искре тлеть! Но пламя возгорится да, оно возгорится!
Евсефий боялся сглотнуть, кожей ощущая дуновения от беспорядочно двигавшегося у его кадыка кинжала. Дальше — вдох, ближе — задержать дыхание, дальше — вдох...Эти качели смерти донельзя сильно отзывались на желании бедняги жить. С каждым дуновением ветерка любовь к жене и детям — и даже их крикам и дракам — просыпалась с невероятной силой. Уже и постоянные нравоучения и угрозы избить скалкой казались приятными и в чём-то даже романтичными. А уж когда кинжал оцарапал кожу чуть пониже правой скулы, так Евсефий представил, как он будет с радостью обнимать вопящую на него благим матом супругу. Вот какой она была, сила любви — любви к собственной жизни.
"Нет, нет, и к жене тоже" — пытался убедить самого себя бедняга, но получалось это с известным трудом.
Наконец, словесный поток Италла иссяк. Только воздух с диким свистом вырывался из его груди да руки нещадно дрожали, выписывая те ещё кренделя.
— Ну что, выговорился? — спросил инквизитор и, не дожидаясь ответа, продолжил. — А теперь слушай меня. Жизнь тебе и твоему ученику мы сохраним. Это раз.
Служитель "Длани" для пущей доходчивости поднял правую руку с загнутым большим пальцем.
— Дадим хорошую комнату и доступ к библиотеке. Это два.
Прежде чем инквизитор загнул указательный палец, Италл прекратил сопеть и принялся слушать в оба уха. Вот она, способность трезво мыслить!
— И новых учеников, которым нужно будет преподавать древний язык Знания. Это три, — и, без промедления, добавил: — Иначе мы уничтожим сию книгу. Это четыре.
Евсефий почувствовал, что кинжал застыл на волоске от его горла. В мысли затесалась тёща, которую "ночник" принялся обнимать и осыпать всевозможными ласковыми словами. Ещё бы мгновение, и дошла бы очередь до счетовода, распределявшего в начале месяца ругу между "ночными стражами". Евсефий, понимая, что дошёл до ручки, готов был попросить убить его! Прямо тут же! Только бы не видеть себя, возлюбившего позор аркадский! К счастью, Иоанн опередил "ночника" — и тот готов был пожать руку философу. Если бы не кинжал, конечно же, если бы не кинжал...