| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Я растолкала всех, собрались все у репродуктора. Левитан второй раз прочел сводку. Ждали мы этого, конечно, ждали, а все равно, как снег на голову.
А у нас с Сереженькой на сегодня уже были куплены билеты на теплоход в Заволжск, должны ехать к моим сестрам. Билеты на это воскресенье были взяты давно, когда Сереженька был еще в детском санатории в Закарпатье. У него оказалась при очередной проверке положительная реакция Перке, вот врачи и посоветовали послать его в легочный детский санаторий в Карпаты. Миша смог с трудом устроить его туда. Слава Богу, что Сережа вернулся за два дня до начала войны, а то говорят, что немцы продвигаются очень быстро и уже к середине дня захватили и часть Западной Белоруссии, и часть Закарпатской Украины...
А чтобы закрепить Сережино лечение, меня решили послать с ним сразу, как он вернется, на Волгу. И вчера мы уже были в полном сборе. Да и сборы-то у нас простые: пара моих платьев да пара летних Сережиных костюмчиков... И вот на тебе — война!
Но Миша по-деловому сказал, что надо обязательно ехать, в Москве может быть опасно. У немцев хорошая авиация и они наверняка начнут бомбить Москву. Хорошо, что билеты на утренний рейс, пока еще не началась паника.
К одиннадцати утра мы уже были на теплоходе. Вот сидим мы в каюте. С нами едет еще одна пара, видимо, из
важных персон: мамаша с сыночком. Мальчик сверстник Сережи, капризный, избалованный. Вечно всем недовольный. Мамаша этакая краля, при длиннющих наманикюренных ногтях, с перманентом. Кормит сыночка своего вареной курицей чуть не силком, помидоры откуда-то ранние... Это в июне-то!
Кто же такие? Миша хоть и военный, а на его зарплату не больно-то разгуляешься. Вот и в дорогу нам дали по бутерброду с вареной колбаской да картошки отваренной в небольшой кастрюльке. Как было раньше, так и осталось: у кого густо, а у кого пусто! Какой там коммунизм! Правда, радио послушать так все мы живем прям-таки в Царствии Небесном! Ну, да Бог с ними! Не в том ведь счастье, чтоб брюхо набить!
Думаю все про Катерину с Михаилом. Жаль мне его... Такой хороший человек: вон ведь какую семью на себя взвалил и тянет, улыбается, всем доволен. За Катю мне иногда так больно и стыдно становится, что едва сдерживаю себя. Но что поделать? Одна надежда — прости, Господи, за грешные мысли! — может, бедствие это всеобщее повлияет, образумит. Ведь пошлют обоих на фронт — и Мишу, и Павла. Будет время и Кате подумать, какую она для себя жизнь выбирает. А так ведь с двумя братьями напересменку спать — это же негожее дело! Ох, Миша, Миша! Святой ты человек...
Я вся в своих мыслях, а Сережа взялся читать. Хороший мальчик, я его так люблю! Не зря говорят: "Первый внучонок — последний ребёнок". Он и зовет-то меня "Мама". Это еще с детства пошло. Когда мы с ним в Озерках под Ленинградом на даче жили. У всех детей мамы, ну и у него, значит, я стала мамой! Так и начал меня мамой называть, а Катя приезжает — и она мама! Пытались ему растолковать, да мал еще был: решил, что у него две мамы — одна большая, а другая — маленькая. Так и звал нас поначалу: меня — "Мама О-о", а Катю — "Мама А-а", как он тогда выговаривал "большая" и "маленькая" на своем птичьем языке.
Сидит и читает "Дона Кихота"! Это ж надо представить — первая книга в жизни и сразу Сервантес. Сейчас бьется над первой страницей. Перечитывает предложения по несколько раз, меня про слова новые спрашивает. И я уверена,
что ведь осилит! Он упорный. Ну, а мне вот и делать нечего: отобрал книгу внучек!
Что дальше-то будет? Когда нас провожали, сказали, чтобы мы не торопились обратно. Надо дождаться, пока наши немца в шею выгонят из Советского Союза. Думаю, долго ждать не придется: ведь у наших армия хорошая, самолетов-танков полно, да и в Сталина мы верим. С таким вождем не пропадем!
Катерина. 1941, 25 июня
Что за напасти! Ну, почему все так происходит?! Только вернулся Павлуша с финской, слава Богу, здоровый— невредимый — ему опять повестка из военкомата! Просила я Михаила: помоги, постучись в двери к своим знакомым. Он сначала молчал, а потом мне сказал: "Катя, началась война. Серьезная война. Вопрос о том жить нам свободными людьми или попасть под фашистское иго. У нас с Павлом есть долг — защищать Родину, свой дом, вас... Я ничего не буду делать, если бы я даже и смог... Как мы будем смотреть другим в глаза? Я и сам жду повестку со дня на день".
Павлика забрали еще вчера. Я, провожая его, не плакала, только в каком-то истерическом порыве при всех, даже при Михаиле, обняла его и крепко-крепко поцеловала в губы. У меня предчувствие, что я больше никогда его не увижу...
А плакала я уже потом, вечером. Даже не плакала, а полубеззвучно выла, стиснув зубы. Я ушла на улицу и бродила вдали от дома по пустырю.
По-моему, Михаил о чем-то догадался, что это больше, чем просто сестринская любовь к его брату. Да ну и пусть... Мне не до этого сейчас. А спросит — все ему расскажу, как на духу!
Чуть было не рассказала обо всем ему сегодня, когда он пришел домой. Но он был чем-то сильно огорченный. Я спросила его, в чем дело. Он ответил: "Меня не взяли... Подожди, Катя, не спрашивай меня пока ни о чем... Сказали, им здоровые нужны..."
Михаил. 1941, 13 августа
Получили сегодня первый солдатский "треугольник" от Павла. Он пишет, что уже на передовой. Его, как и на финской определили вестовым — видимо, посмотрели где-то его личное дело. Я порадовался за него: на войне везде опасно, но все же вестовой — это не в окопе под пулями лежать. Катя сегодня опять устроила сцену с упреками, что я не уберег Павла.
А как уберечь? И чем мой брат лучше сотен и тысяч таких же, как он? Я ведь тоже еще раз попытался: пошел к начальнику академии, в которой сейчас работаю, и попросился на фронт. А что мне сказали? "Мы высоко ценим ваш патриотический порыв. Но пока берут только совершенно здоровых. А вы еще от прежней контузии не совсем отошли. Придется подождать. К тому же вы здесь нужнее. Вы понимаете, как важно сейчас подготовить как можно быстрее и как можно больше опытных летчиков? Вы ведь по образованию специалист по электрооборудованию? Нам сейчас такие специалисты нужны позарез!"
Сказали, что буквально на днях академия эвакуируется в Приуральск. Уж скорее бы. Соскучился по Сережке, наверное, уже здоровый вымахал — в этом возрасте тянутся вверх быстро! Да и без Елены Степановны пусто... А особенно по ней Ксеничка скучает. Как только обоснуемся в Приуральске, тут же вызову Елену Степановну с Сережей из Заволжска.
А пройдет полгодика — опять на фронт попрошусь. Я же вполне смогу служить в авиачасти техобслугой.
Павел. 1942, 19 ноября
Лежу я в госпитале в Приуральске, куда меня перевели из прифронтового госпиталя. Это Михаил похлопотал об этом, а то могли в Казахстан послать. А здесь хорошо, со своими!
Врачи удивляются, каким чудом я выкарабкался! А дело было так. Уже входил я в землянку к командиру полка с очередным донесением от комбата, как сзади — шарах! Больше ничего не помню. Очнулся только на вторые
сутки уже в медсанбате. Открыл глаза, надо мной улыбающееся лицо Вари — медсестры... И какими судьбами она тут-то оказалась?
С Варей у нас был еще до того небольшой роман. Ну, что значит роман? Ничего особенного: там не разгуляешься — она в санчасти, я — вестовым при штабе полка. Ну, целовались по укромным местечкам да обнимались, вот и всё. Варя — хорошая девушка. Ей всего-то едва восемнадцать стукнуло, пошла добровольцем на фронт. Сама из какой-то сибирской глухомани, из деревенской семьи. И десяти классов даже не кончила, обманула в военкомате, чтобы записали.
— Ну, что, милок? Ожил? А врачи уж и не чаяли! Тебя же осколком со спины насквозь прошило! На полтора сантиметра выше сердца, слава Богу, а то бы каюк! Говорят, пол-легкого потерял, но жить будешь. Ты у меня живучий!
Она часто приходила ко мне, вся такая прямо светящаяся. С ней было так хорошо... Сядет, бывало, около койки на стул, возьмет мою руку в свои руки и болтает всякую милую чепуху.
Однажды, когда меня уже собрались выписывать, пришла, села, как всегда рядом, да как заплачет навзрыд. Мои соседи по палате деликатно отвернулись. А она стала целовать мое лицо, мокрое от ее же слез, и сбивчиво зашептала:
— Ты меня не забывай, родной мой! Я свыклась с тобой. Ты мне пиши, вот тебе адресок мой. И вот фоточка моя тебе на память. А ты мне свою пришли, когда на ноги совсем встанешь. Отвоевался ты, поди. Посылают тебя в тыловой госпиталь на поправку. Приедешь туда — не забывай меня, хорошо? И пиши мне, пиши! А я тебе обязательно отвечать буду... Полюбился ты мне.
Я молчал, в горле у меня ком стоял. Я тоже чувствовал к Варе какое-то возвышенное, почти святое чувство. Я представлял себе, как было бы хорошо уехать с ней после войны в далекую Сибирь, начать жить вместе с ней, нарожать кучу детей, жить легко и свободно, без чувства вины, без презрения к самому себе!
Тут она опять сбилась на скороговорку:
-Я тебя буду ждать, всю войну буду ждать. Я себя сохраню для тебя. Я ведь и с тобой девичества своего не потеряла, а уж как я тебя люблю! И ты меня жди, хорошо? Я знаю, там, в тылу, полно всяких кралей, но ты жди меня, жди! Ведь мы поженимся с тобой, правда, Павлушенька ты мой ненаглядный... Правда?..
Пишет она мне, часто пишет, в госпитале все удивляются — никто столько солдатских "треугольничков" не получает! И когда время-то выкраивает там, на фронте? Я-то здесь лежебокой, а и то не успеваю отвечать. Послал ей свое фото, как она просила.
А тут опять попал, как в водоворот... Как из него выплыть? Как только появился я в приуральском госпитале, у меня каждый день то Катя, то Ксеня, то Елена Степановна. И Михаил заходит навещать. Я, конечно, им безумно рад всем. А вот как вести себя с Катей и не представляю. Она, когда мы одни остаемся, плачет от радости, что я вернулся. Говорит, что вот только Сережа вырастет, она ему все объяснит и разведется с Михаилом... Говорит, что она с ним все равно жить не может. Я пытаюсь ее урезонить, сказать, что надо бы нам прекратить наши отношения ради всех: ради Михаила, ради мамы, ради сына... А она на это резко так спрашивает меня: "Уж не связался ли ты с какой "фронтовой подругой"? Больно рассудительный стал!"
Да, запутался я совсем... И Кате прямо ничего сказать не могу, и с Варей не знаю, что делать...
Катерина. 1942, 10 декабря
На прошлой неделе Павла, наконец, под расписку отпустили домой. Будет долеживать дома. Он уже довольно хорошо себя чувствует, ходит, даже на улицу выходит, когда надо идти на процедуры в госпиталь. Правда, без посторонней помощи он это делает только последнее время. Обычно я хожу с ним. Пытаюсь поцеловать, приласкать, но он какой-то холодный...
Вчера стала я его гимнастерку перевешивать в гардеробе, чувствую, что-то у него в нагрудном кармане. Достаю, смотрю — фотография какой-то школьницы. Думала, наверное, из школы какая подружка ему прислала в письме.
А потом случайно нашла его планшетку, которую он привез с войны — вестовому такая положена. Открыла планшетку, а там!.. Огромная пачка писем! Стала я их читать и у меня аж волосы на голове зашевелились! Он, оказывается, роман крутил с медсанбатовской сестрой! Ну, и тихоня! А мне ни гу-гу. А письма-то не только в прифронтовой госпиталь, но и на этот адрес, в Приуральск! Значит, он ей и отсюда писал! Прочитала я письма и поняла, что у них это всерьез.
Ну, уж нет! Я своей семейной жизнью, можно сказать, пожертвовала, с матерью отношения испортила... Вот только Михаил пока ничего не знает и, может, даже ни о чем не догадывается. А Павел Платонович, видите ли, решил искать счастья на стороне! Нет уж! Забудешь у меня свою фронтовую б...дь!
Павел. 1942, 12 декабря
Сегодня, когда мы остались с Катей вдвоем, она устроила мне страшную сцену ревности, с криками и даже с матерными словами. Такого с ней никогда не случалось, хотя и поводов я никаких раньше не подавал.
Она нашла Варины письма, ее фотографию... Она при мне разорвала фотографию на мелкие кусочки, а письма бросила мне в лицо:
— Что, связался с малолеткой на фронте? Там что, помоложе б...ей выбирают, чтобы за вами ухаживать? Скоро папочкой надеешься стать? На каком она уже месяце? И может, ты не один у нее муженек? Может, усыновишь "сына полка"? Как это там: "Нам не страшен серый волк, нас ведь делал целый полк", да?
А про меня подумал? Я ради тебя всем пожертвовала...
Тут она совсем разревелась... Я не знал, что мне делать. Я стал ее утешать, что-то обещать... Я проклинал себя за слабохарактерность...
Катерина сказала, чтобы я поклялся, что больше не буду переписываться с Варей. И я пообещал... Да какая там, к чертовой матери, слабохарактерность! Это просто полное
отсутствие характера! И из-за этого станет несчастным еще один человек... Опять предательство... Что же у меня за судьбина такая?.. Я же не хочу никому зла...
Катерина. 1943, 8 января
Сегодня была я дома одна, вдруг стук в дверь. Открываю и вижу: стоит молодая девушка, в холодном демисезонном пальтишке, в береточке, с небольшим чемоданом, перевязанным брезентовым жгутом. Я сразу догадалась, вспомнив фото: это Варвара, фронтовая Павлова любовница. У меня и мысли не возникло ее в квартиру впустить. Спрашиваю:
— Вам кого?
— Мне ваш адрес дали... Здесь живет Павел Макаров?
— Здесь... А вы кто?
— Я его знакомая... Мы вместе воевали, в одной части... И переписывались... Он мне из госпиталя писал. Я вообще-то медсестра.
— Ну, а я его жена. Приятно познакомиться! Меня зовут
Екатерина, а вас?
— Варвара... Варвара Белкина...
Смотрю, девушка растерялась, не ожидала такого оборота. Ну, думаю, нужно побыстрее все кончать, пока Павел из госпиталя не пришел, где он был на процедурах.
— Понаслышана я про вас от Павла. Он тут каялся, просил прощения за свои фронтовые грешки... И о чем же таком вы с ним мечтали, милочка моя?
— Да как сказать... Мы хотели пожениться после войны...
— Ну, дорогуша, во-первых, война еще не кончилась, а во-вторых, он женат. До войны еще был женат! Так что обманул он вас!
Варвара стояла, будто громом пораженная. На глазах у нее заблестели слезы отчаяния.
— Так что, дорогая фронтовая подруга, — я нарочно выбрала слова пообиднее, — забудьте про Павла и навсегда, забудьте этот адрес, не пишите больше ему никаких писем. У нас с ним сыну уже почти пять лет, а вы про "поженимся после войны"! Так что прощайте. Дай вам Бог, как говорится,
удачи на вашем, извините, женском фронте. Но про Павла забудьте!
Я захлопнула перед Варварой дверь. Боялась только одного: вдруг она не успеет уйти, и ей встретится Павел... Я прислонилась ухом к фанерной двери и с облегчением услышала, удаляющиеся шаги. Я быстренько оделась и побежала к госпиталю, чтобы задержать там Павла, а потом повести его домой какой-нибудь окружной дорогой, чтобы, не дай Бог, не встретился бы он с Варварой! Главное успеть до Сережиного прихода из школы, а то у него ключа нет, а мама стоит в длиннющей очереди в каптерку отовариваться по карточкам, когда она придет, неизвестно.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
