Кайнозой

Первые даже вступали в контакт с самыми развитыми, самыми организованными обществами, однако это не только не помогло последним, но и усугубило положение. Каресан не уточнил, как именно, но Кирилл и сам догадывался. Поняв свою беспомощность и осознав превосходство Первых, люди начинали бояться, поддавались панике, сходили с ума.

Разброд и шатания среди элит, бесконтрольный ужас простых граждан — все это приводило к внезапно вспыхнувшим разногласиям, а те быстро переходили в войны на уничтожение и откату, а то и исчезновению целых цивилизаций. Было решено никогда больше не контактировать с потомками 'пустышек', никогда не выходить с ними на связь и не позволять себя обнаружить.

Стало ясно, что полностью вылохостить человека невозможно. Если не он, то его внуки и правнуки начнут быстро вспоминать и смутно догадываться, кто они. Люди начнут развиваться, и скорость разивития будет неуклонно нарастать. Разум всегда есть в людях, только и всего. Он не появился в них, но был изначально.

После этого открытия Первые впали в самую тяжелую, самую разрушительную депрессию. Они тысячелетиями жили тем, что искали ответы. Им казалось, что они нащупали верную дорожку и плавно, но неотвратимо подходят к истине, но получилось ровно наоборот. Старания Первых пошли насмарку, они так и не поняли, кто они и как появились на свете.

10.

Как уже было сказано выше, прошедшие эксперимент 'пустышки' оказались не совсем пустыми. Мозг и память чудесным образом сохраняли в себе необходимый объем знаний, рано или поздно помаленьку выпуская их из тайного хранилища. Это позволяло закинутым в далекие миры людям быстро учиться, приспосабливаться и подстраиваться под окружающую среду, а позже — изменять ее по своему усмотрению.

Конечно, в откровенно враждебных и жестоких мирах, как на той же Тайе, шансов выжить у безоружного двуногого, лишенного к тому же памяти, языка и самосознания, немного. Желающие слопать его будут повсюду, и скрыться от них некуда. Такие печальные примеры имело место быть.

Однако если забросить таких вот подопытных на сравнительно малонаселенную планету или просто на более или менее безопасный клочок земли, все пойдет, как по маслу. Люди быстро сообразят, что к чему, и спустя пару сотен лет значительно умножат как свое количество, так и знания.

Но все это было не то. Сама суть эксперимента — изучение появления разума — провалилась с треском. Разум не появлялся у пустышек, он просто никуда и не уходил. В среднем в течение первых пяти лет люди вспоминали часть того, что их заставили забыть. Далеко не все, конечно, имени своего они никогда бы не назвали, но какие-то более абстрактные или, наоборот, простые вещи все равно всплывали в памяти. А уж их дети умнели и того быстрее.

Итак, Первых охватила страшная тоска. Им казалось, что они уперлись в потолок, который невозможно пробить и уйти выше. Мир стал им тесен. Вся Вселенная представлялась им темным чуланом, где их, как непослушных детей, заперли неведомые взрослые.

Возможно, и самих Первых ждало бы саморазрушение, не произойди чуда. Молодой ученый случайно совершил невероятное открытие, какое вовсе не планировал совершать. Больше того, он был занят совершенно другой работой, однако грандиозное озарение только и ждало такой замечательной возможности.

Ученый открыл принцип, на котором держится абсолютно все сущее. Принцип, определяющий все законы природы, все аксиомы, все случайности и совпадения. Он оказался таким простым, что даже среди Первых его поняли единицы.

Люди привыкли к сложным решениям, они привыкли кропотливо трудиться, и, когда им на блюдечко положили совершенно элементарный ответ, растерялись. В полном смятении они пытались понять, как же никто не дошел до этого прежде. Как же они все сумели добиться такого прогресса, взлететь на самую вершину, но упустить главное. Как? Так же, как муха упрямо шмякается о стекло, не замечая рядышком открытого окна. Наше сознание всегда ограничено, причем исключительно нами.

Так или иначе, растерянность и досада быстро сменились сметающей все на своей пути надеждой, и Первые бросили все силы на постройку того, что Каресан называл словом 'табал'. Кирилл не знал, как можно перевести это на любой из известных ему языков. Для порталов табал слишком огромен и мощен, да и назначение у него было иным. Каким именно, Каресан сказать не мог, поскольку и сам не ведал. Он говорил, что табал чувствует человека, помогает ему, показывает все так, чтобы каждый мог понять. В общем, этакая волшебная машина исполнения желаний, к тому же учитывающая особенности индивидуального восприятия.

Возведение табала заняло полтора десятилетия. Пользуясь случаем, Кирилл уточнил и узнал, что год здесь длится триста семьдесят два дня и состоит из трех примерно равных по продолжительности сезонов — сезон холода, сезон ветров и сезон тепла. Ребята попали сюда на стыке сезонов ветра и тепла, когда днем воздух становится теплым и даже горячим, и люди наслаждаются полным штилем, а ночами повсюду проносятся порывы ледяного воздуха, и все живое прячется, где может — в лесах, в норах, в горах, за холмами.

День длится почти двадцать пять часов. Услыхав это, Кирилл блаженно улыбнулся — вот он где, лишний час на здоровый сон!

Каресан, не разделив восторга гостя, быстро вернулся к главной теме. Старику не очень-то хотелось попусту болтать и отвечать на расспросы, не связанные с делом, тем более, когда каждое слово давалось непросто. Губы едва ворочались, тонкие, словно бумажные веки подрагивали, когда он моргал, а дыхание у старика было таким тяжелым, надсадным, что Кирилл всерьез опасался, не умрет ли Каресан здесь, на их глазах? Последствия кажутся очевидными. Ведь, как признался старик, он — городской голова, уже тридцать шесть лет как, с самой смерти отца.

Итак, табал был построен. Люди изготовились к принятию Истины. Теперь свой путь они видели как бесконечно долгое испытание, где нужно было отыскать заветную форточку и выпорхнуть туда, из душной старой квартиры в огромный бесконечный мир.

И люди выпорхнули, да не все. На четыре миллиарда Первых нашлось несколько сотен тех, кто, увидав, что их ждет по ту сторону, зареклись покидать родную планету. Что-то огорчило их, отвратило, и они, подавленные, отправились восвояси. Что именно — опять же неизвестно, потому как эти самые отчаявшиеся дали себе обещание никогда и ни за что не говорить никому, что предстало их глазам за кулисами Вселенной.

Больше того, вернувшиеся приняли решение оставить прогресс, сохранив лишь ту его часть, какая позволяет им быть счастливыми и свободными. Горстка людей не могла удержать в своих руках весь мир, пронизанный бесчисленными нитями научных открытий, технологических решений и культурных достижений. Обреченные на неизбежную деградацию, люди ускорили этот процесс. Они бросили это все и отправились на Двенадцатый материк — единственный, откуда давно ушли люди и никогда больше не возвращались. Материк специально держали закрытым от желающих там поселиться, чтобы не нарушать его изначальной гармонии, природного равновесия.

Конечно, кто-то когда-то обитал там, но впоследствии, с появлением более развитой цивилизации, огромный кусок земли объявили заповедной зоной, вход в которую строго-настрого воспрещался всем, кроме животных . Словно знали, что рано или поздно он понадобится.

11.

Добравшись до Двенадцатого материка, люди затопили суда и начали жить так, как живут теперь. И, подчеркнул Каресан, бед они не знали и не знают, хоть и боялись по-первости давно забытых хворей, неурожаев и катаклизмов. Ничего страшного с ними не случилось, откат произошел плавно, щадяще. Самые нужные знания, конечно, были сохранены. Но только самые нужные, поистине незаменимые.

Минуло несколько тысяч лет, и естественно, что потомков первых обитателей материка становилось все меньше. Они передавали свои знания дальше, объясняли, почему вернулись и отваживали желающих отправиться на Хмурый остров — так стали звать табал в честь того, что сооружение находилось ровно посередине огромного озера, где по забытой жителями Двенадцатого материка причине почему-то было очень много пасмурных, но при этом не дождливых дней.

Впрочем, если кто очень уж хотел попасть на заброшенные земли Первых, ему не препятствовали. Люди уходили и, как правило, никогда уже не возвращались. Что сталось с ними в дороге, у пешего странника отнимающей до нескольких недель, неизвестно. Может, кто и добрался. В любом случае, однажды ушедший никогда не станет снова своим. Сложно это объяснить, вздыхал Каресан, но так уж есть.

Табал работает и по сей день. Он создан так, что будет работать всегда, если только планету не расколет на куски какая-нибудь безумная сила. Например, острая секира воинственной богини Рыйзы. На этих словах Каресан криво, едва заметно усмехнулся, ясно показав свое отношение к этому.

Он был бездетен и не знал супружеского счастья. Передавать вверенные ему знания было некому, и Каресан счел, что его миссия как раз в этом и заключается — похоронить тысячелетнюю память поколений. Людям больше не нужно указывать, что делать. Они обойдутся без предостережений и чрезмерной опеки.

Конечно, спустя годы после смерти последнего обладателя Знания в людях все одно проснется жажда открытий. Она и не засыпала, в общем-то — потомки Первых успешно заселили весь материк, несколько сотен жителей превратились в десятки, а то уже и сотни тысяч. Города, городки и поселки были разбросаны всюду. Шла торговля, изредка случались непродолжительные войны, и в целом жизнь протекала, как выразился Каресан, самым прекрасным, самым естественным чередом.

Они закопали каналы и вернули реки в прежнее русло. Равновесие помалу восстановилось. Оно пошатнется, как только люди начнут покидать материк, как только они доберутся до давно оставленных городов своих высокоразвитых предшественников. Но и тогда, рано или поздно, равновесие вновь будет обретено. Чтобы в очередной раз нарушиться, а затем — возникнуть опять.

— Вам повезло, что я еще жив, — прокряхтел Каресан. — Если я доживу хотя бы до середины сезона тепла, то буду самым счастливым человеком, который когда-либо ходил под этим небом. Очень хочу увидеть синекрылок. Они всегда возвращаются из южных краев накануне самого теплого, самого ясного дня...

Горак просил меня ждать. Я каждый день отправлял смотровых туда, откуда пришел Горак. Он — хороший человек. Он понял нас, хотел вернуться однажды. И стал первым, кто ушел к Хмурому острову, добрался, но, не польстившись, возвратился. Он долго жил с нами, думал, что кто-то явится по его следу, однако этого не произошло. А остаться он не пожелал, хоть у него здесь все было замечательно...

Если ты не лжешь, если ты его сын — я желаю тебе удачи, какой бы выбор ты не совершил. Возьми эту карту, она поможет. Доверяй ей. Ее рисовал не я и даже не мой прапрадед, но те, кто покидал земли, кажущиеся им отравленными, и напоследок решил запечатлеть их на бумаге. Конечно, многое изменилось со временем, однако лишним не будет.

Дрожащими от старческого тремора руками Каресан нырнул под столешницу, со скрипом выдвинул ящик и выудил оттуда самую что ни на есть классическую карту из компьютерных игр. Толстая шероховатая бумага, свернутая в тугой рулон и обхваченная кожаной тесьмой. Она приятно пахла, Кириллу сразу понравилось держать ее в руках. Покопавшись, старик отыскал для нее деревянный тубус и велел Кириллу убрать карту внутрь. Тот с неохотой подчинился, но признал, что это необходимо для сохранности древнего путеводителя.

— Сколько нам идти? — спросил Кирилл, спохватился и поспешно добавил. — Спасибо вам огромное, господин Каресан.

— Ступайте на юг, никуда не сворачивая. Вам нужно выйти на мыс Кейли, оттуда уже будет видна соседняя земля. Там точно так же двигайтесь к югу, а затем, когда потянутся густые леса, возьмите чуть западнее, и вы придете к озеру. Оно похоже на море, такое невозможно пропустить. Сверяйтесь с картой. Да и, поверь, направление — прощу уж и не куда. Шагай себе прямо и шагай. Правда, на озере я вам помочь не могую. Табал лежит в самом сердце, и до него как-то придется плыть. Думаю, вам предстоит подумать над этим на месте. Горак ведь сообразил, и ты должен быть смышленым.

До мыса дня три пешего пути, и это если идти много и споро. До озера подальше будет — все двадцать. Но я могу дать вам тарбанов. Тарбан за полдня пройдет столько, сколько человек проползет за три, а то и за четыре. И я говорю об очень сильном человеке.

— Тарбаны? Это лошади, как у Крю?

— Лошади? — Каресан хмыкнул. — Лошадей на нашей земле никогда не водилось. Вот на Седьмой или Четвертой — там их тьма тьмущая, лошадей... Но да, в целом верно. Тарбаны куда сильнее, быстрее и выносливее. Они могут легко нести даже очень крупного седока. Но учтите, что у тарбанов дурной нрав. Если кто-то из вас вызовет у них отторжение — пеняйте на себя. Тарбан убежит, и это в самом лучшем случае. Относитесь с уважением и благодарностью, но не льстите им. Они чуют подхалимство и всем своим могучим сердцем презирают такого седока, а при случае сбрасывают его со спины, себе на потеху. Тарбаны — злые животные, ценящие только твердую руку. Взгляд их может быть кротким, вводящим в заблуждение, но с такими плутами расслабляться нельзя — и лягаются, и плюются...

Зато их не нужно кормить, они находят себе пропитание сами, прямо в дороге. Поить намеренно тоже не обязательно, они напиваются впрок, когда есть тому возможность.

Кирилл улыбнулся — кто ж откажется от такого предложения? Да и с животными уж кто-кто, а он точно поладит без проблем.

— Будем вам признательны, господин...

— Не господин я, — резко прервал его Каресан. — У нас господ нет, имейте в виду.

— Хорошо, будем.

— Вам лучше выступить сегодня, через два дня погода сильно испортится — так всегда бывает, когда ветра сменяются теплом. Несколько дней бушуют грозы. Но на другом берегу вам это будет не страшно. Там действуют несколько другие правила, и не спрашивай, почему. Не исключаю, что наши предки как-то поспособствовали этому. Им нравилось жить в удобстве.

Я уже велел собрать вам в дорогу все необходимое. Обращаться с луком вы, я уверен, не обучены?

— Не обучены, — признался Кирилл. — Но такой же кинжал, как у Крю, нам точно бы не помешал.

— Будет вам кинжал, — кивнул Каресан. — Идемте, я вас провожу.

Как и в прошлый раз, Кирилл вызвался помогать старику. Самое сложное для бургомистра Хавы было просто подняться на ноги, шагать он худо-бедно шагал.

Торопливо Кирилл пересказывал друзьям, что их ждет, опустив пока долгий рассказ Каресана о прошлом Первых. Это Кирилл прибережет на десерт, а пока пусть Милан и Сеня помучаются догадками — меньше будут думать о келенкенах и прочей дребедени.

— Дивный язык у вас, — качал головой Каресан, маленькими шагами ступая по коридору и опираясь на руку Кириллу. — Я даже будто что-то узнаю в нем. Правы были наши отцы. Рано или поздно вы все вспоминали забытое, возвращали утраченное и, так или иначе, повторяли наш путь. Просто с большим опозданием...