Пионерск (полная версия)

Этот голос, словно мурлыканье довольного кота, что-то пробуждает во мне... я знала, я всегда знала...

Я рывком переворачиваюсь на спину, но солнце слепит, и я отвожу взгляд, но только черт с этим солнцем, и черт с этим расстегнутым купальником, который падает, словно смущаясь, потому что воздух вокруг искрится безмятежностью и счастьем, и это последнее, что успевает заметить мой гаснущий мозг перед тем, как темный силуэт протягивает мне руку и говорит...

* * *

Падаю на колени. Меня выворачивает наизнанку — зеленая желчь. Зрение неспешно теряет и набирает яркость, будто где-то наверху работает огромный стробоскоп. Я чувствую себя муравьем-нейроном посреди огромного пустого купола, сквозь которую неспешно и целеустремленно проходят шершавые лучи добра. Руки в мерзкой прозрачной слизи, и я вдруг понимаю и вспоминаю, как...

— Оставь ее.

Голос Человека смазывается в густеющем воздухе. В пространстве висит странная темная тишина, ни единой птице не захочется шумно почистить перышки, ни одному жуку в голову не придет пошевелить лапкой. Мои руки тоже неподвижны, в голове словно отключили свет, и тлеет единственная свечка из черного воска.

— В сторону... Дай мне.

Меня безапелляционно отбрасывают прочь, и я не могу пошевелиться, так и валяюсь на полу поломанной игрушкой, одна из кос обмоталась вокруг шеи, волосы лезут в рот, легкомысленная юбочка задралась уже совсем бесстыдно... Но не это меня сейчас беспокоит.

Мне страшно. Страшно до потери сознания, бой сердца в груди оглушает. И как еще его не слышит Человек?

Мне не позволено называть его иначе. Просто Человек. Аморфное застывшее название. И от этого почему-то становится еще страшнее.

Где мы? Комната. Неизвестная черная комната. В открытую форточку затекает ленивый ночной воздух, беззвучно колышутся темные силуэты деревьев. Но внутри нет ничего. Никакого воздуха, никакого движения. Никакой жизни. Только я, только неподвижное тело Лены, только черный глыбистый силуэт этого.

Он темной скалой нависает рядом над безвольной фигуркой в школьной форме. И кажется, улыбается — впрочем, мне этого почти не видно. Темно вокруг.

Совсем темно.

— Живая, — замечает Человек с чем-то вроде сожаления. Его глаза мерцают в темноте отраженным светом, как у кошки. — Еще живая, хоть и славно ты ее, все как я хотел... Ладно.

Резко трещит разрываемая одежда. Человек тяжело дышит, переворачивая Лену на живот.

Я, по-моему, не дышу совсем.

Почему я подчиняюсь ему? Он ведь простой гость, а я все-таки...

Дыхание перехватывает.

Останавливается сердце. Мерные ритмичные движения за спиной.

Я не помню, кто я такая.

Я не знаю, где я, и что происходит. Я забыла всё.

Темнота вокруг. Тьма кромешная, ни огонька, ни голоса.

Если бы не воздух в легких, я могла бы подумать, что мы в космосе.

— Я трахну тебя как сучку, — шипит Человек сзади. Он дышит уже неровно, прерывисто. — Сучка-школьница, чтоб тебя... я знаю, все вы там были шлюхами, в своих коротких платьицах... Юные, развратные, омерзительные шлюхи!

Он быстро кончает, хрипя и чертыхаясь. Я практически слышу, как с оскаленного рта падают клочья пены. Лена стонет, приходя в себя.

— Тварь! — срывается снова Человек. Слышен звук удара. И еще один. Его толстые кулаки работают как молоты, превращая в месиво лицо, череп, грудную клетку, ломая ребра и кости.

Слышен стрекот сверчков. Все перебивает тяжелый медицинский запах крови. Из-за туч, разрезая их бритвенно-острым глазом, показывается Луна.

И я вдруг понимаю, что сейчас будет.

Я ведь тоже "школьница". А какую судьбу Человек готовит для них, я только что слышала и даже чуть-чуть видела. А значит...

Возня и тяжелое дыхание рядом затихает. В поле зрения снова вдвигается массивный силуэт, и в заляпанных кровью руках у него что-то вроде... планшета?

— Ну-ка, девочка, — говорит он, отдуваясь, — давай теперь займемся тобой.

В глазах Человека плавает тьма. Она выгодно оттеняет блеклый серебристый свет Луны за его спиной. Квантовая физика говорит, что Луны не существует до тех пор, пока на нее не посмотрят. А можно, интересно, ту же самую штуку провернуть и с Человеком?

"Рут-авторизация".

"Выполнено".

Он начинает напевать что-то. Тихонько, почти неслышно, это даже и не песня вовсе, а проговаривание запомнившихся слов, вроде заклинания. Это пугает больше всего.

— Ты попала к настоящему колдуну, он загубил таких, как ты, не одну...

"Загрузка списка команд".

"Выполнено".

— Словно куклой в час ночной, теперь он может управлять тобой...

"Список приоритетов обновлен".

— Отлично же! А теперь давай-ка...

"Конфликт приоритетов. Ошибка управления".

— Что за...

"Откат до заводских настроек".

— Черт! — сипит Человек. Планшет дает на его перекошенное лицо дикие отблески. — Что с тобой не так, девочка?

Хотела бы я сама знать...

— Ладно. Ладно. Не так я хотел, не так... Но ладно. Пусть будет дольше... зато надежнее. — Человек ведет пальцем по экрану, словно что-то перетаскивая. — Это если ты не свихнешься по дороге, конечно.

Нет! Я не хочу...

— Не думай только, что я злодей. — Он откладывает электронику в сторону, подходит ко мне и опускается на корточки, как какой-то гопник из старых времен. — Меньше всего я хотел бы, чтобы вы воспринимали меня так. Не злодейство, но освобождение. От всего. Впрочем, скоро сама поймешь. Совсем скоро.

"Начато копирование. Осталось времени..."

— А ты пока отдохни.

На голову мне в который уже раз опускается кулак. Перекошенная рваная реальность вылетает сквозь стекла глаз; осыпается вниз блестящим ливнем.

Черное безмолвие.

* * *

Утро, солнце, чистое небо без единого облачка — Пионерск продолжает зарабатывать радостные деньги на любителях податливой юности. Толпы гостей растекаются по паркам, рощам и лужайкам, заполненных улыбчивыми девушками в пионерской форме. Никто ничего не помнит, никто не грустит о навсегда потерянном. "Совенок" — место без сожалений и памяти.

И я — его часть.

Семена я нахожу быстро, он хмуро и нелюдимо сидит на площади у Генды, видно, со вчерашнего дня так ни с кем и не сошелся. Разговорчивость Мику, ускользающий шарм Влады, нахальство Алисы и заводной характер Ульяны на нашем парне не сработали. И это сейчас очень кстати.

— Сема, привет! — машу рукой издалека. Парень переводит на меня тяжелый взгляд бессмысленных глаз... и во мгновение ока преображается. Честное слово, ни за что бы не подумала, что это возможно: в одну секунду мокрый щенок преобразился в молодцеватого воина, до завтрака уложившего мордой в землю роту спецназа. И это не говоря уже о дурацкой улыбке на пол-лица.

Впрочем, будем объективны: улыбка у него все-таки обаятельная.

— Славя! Ты!

— Я, — соглашаюсь. Тут главное не переборщить с эмоциями, иначе трудно будет потом перестраиваться. — Ты... ничем не занят?

Как будто я не вижу, что он буквально погибает от скуки смертной!

— Занят? — он энергично машет головой. — Да чем тут вообще можно быть...

Он хмурится и... краснеет? Нет, правда? Этот сидящий передо мной паренек в белой рубашке и синих шортах, все еще до ужаса неуверенный в себе и происходящем, но живущий посреди двадцать первого века — он краснеет?

Я чувствую что-то вроде гордости. Могу же, если как следует постараюсь!

— Нет, я ничем не занят, — наконец формулирует Семен. — Те способы развлечься, что здесь есть, довольно однообразны.

"Вот это да! Это следует понимать как скрытое признание? Парень решил сбросить маску забывчивого гостя?"

— Спорт, шахматы, музыка да закрытый кружок кибернетиков — вот и все варианты, — быстро перечисляет он. — Вчера вечером я ждал хотя бы пионерского костра вечером — но нет! Ваша вожатая, Славя, по-моему, недорабатывает. Ленится вожатая!

Ух!

— Может и ленится, — соглашаюсь я. Семен тактичен — не стал включать меня в список ленящихся, хоть я знает, что я по легенде помощница вожатой. — Но скорее, дело в другом. В общем... Семен, нам нужна твоя помощь.

Голосом я играю очень хорошо — здесь и внезапная собранная серьезность, и тень сомнения, и даже легкое подрагивание, словно мне нелегко справиться с эмоциями. Семен все это считывает мгновенно, умница. Смущение прошло, здоровый румянец тоже. Он собран и деловит.

— Как я могу помочь?

От избытка чувств я мотаю головой, косы дрожат — чистая воплощенная скорбь.

— У нас есть девочка, Лена... вчера ее принесли в медпункт, в очень плохом состоянии, и Виола говорит... она говорит, что ее обидел кто-то из пионеров здесь, в лагере — очень сильно обидел. И теперь нам нужно найти того, кто это сделал. Понимаешь, Сема? Тебе и мне.

— Я готов, — просто говорит Семен.

* * *

Часть 5

Быть андроидом нелепо и невесело. Теоретически говоря, тебя активируют рано утром и предоставляют самой себе. Формально ты можешь делать все, что угодно — хотя на деле выбор ограничен, а внутри тебя сидит маленький накопитель, соединенный со сверкающим серебристым облаком данных где-то под административным корпусом.

В накопителе лежат директивы. Они расскажут тебе, что ты можешь делать, а чего делать совершенно нельзя. А если техникам придет в голову их поменять, они сделают это быстро и удаленно, не вызывая тебя на ковер. И ты даже не узнаешь, что они, директивы эти, были изменены. Будешь считать, что ты всегда это знала и всегда думала именно так.

Я помню Олю, одну из наших ранних моделей. Платиновая блондинка с короткой стрижкой, много макияжа, голубые пронзительные глаза в черной кайме туши — не совсем по-пионерски, зато гости слетались на нее, как мухи на мед. Характер девушке сперва сделали добродушный, чувство юмора задрали до небес, решили, что нашли оптимальное сочетание. Хрен там! Смешливая, но податливая Олька начала получать все худшую обратную связь — гостям не нравилось, когда над ними подшучивали, и предпочитали использовать в ответ кулаки, техники ругались на постоянные поломки.

Можно было отправить ее на длительное хранение и признать опыт неудачным, но Ольга Дмитриевна поступила проще — выкрутила своей тезке стервозность на максимум. Получилась классическая безжалостная сука. И что вы думаете? Положительный отклик зашкалил, дефекты сошли на нет. Все любят жестоких девочек.

Я помню Надю — душу любой компании, русоволосую мечту всех пионеров лагеря, актрису и танцовщицу, умеющую к тому же прилично играть на гитаре. Очень приятная девочка, я и сама часто бывала на таких посиделках, и пела с удовольствием вместе с ней — и даже официально предлагала выдать разработчику ее матрицы премию в размере трехмесячного оклада. Личный счет у Нади был довольно средний — слишком уж идеальна, не все решались познакомиться — зато как второй номер, оттеняющий более перспективных кандидатов, она не знала себе равных.

Результат? В рамках оптимизации стерли ей личность, вместо этого записали что-то глупое, неглубокое, поверхностное — "мятущаяся двоечница с проблемами в семье" вроде бы. Отвратительная матрица, да еще и нестабильная к том же, потому и не продержалась долго — утилизировали.

Я всех их помню. А вот они меня — нет. Новые установки полностью заменяли список знакомств, наверное, во избежание программных конфликтов. Странно, да?

Андроидам не бывает стыдно или страшно, они не задумываются над смыслом жизни и бесцельностью своего существования. Нет, не совсем так: по особому запросу они могут имитировать все вышеперечисленное, притвориться испуганными или расстроенными. В этом существенная разница — изначально вышеперечисленное развилось у людей в качестве эволюционных механизмов, помогающих выжить и социализироваться. Страх повышал шансы на выживание, стыд определял социально приемлемые нормы, скромность...

Ну, в наших условиях это уж совсем лишнее.

Можно сказать, что андроиды "Совенка" — словно маленькие дети. Неприспособленные и необученные, потерянные в темноте и цинизме этого недоброго места, с обрезанными и слегка припудренными чувствами и переживаниями — Гензель и Гретель, брошенные очерствевшим отцом в одиночестве посреди дремучего леса. Неудивительно, что некоторые из них, говоря простым языком, постепенно сходили с ума и отправлялись на утилизацию. Удивительно, что на утилизацию отправлялись не все.

Впрочем, естественной убыли все равно никто не замечал — поток клиентов лился освобождающей Ниагарой, жадной на свежее мясо. Выбор был богат, и звенящие деньгами клиенты могли выбирать, не торопясь, только самое лучшее. Чем-то это напоминало древний рынок рабов и выглядело, по правде говоря, довольно мерзко.

Какое счастье, что у нас, людей, все иначе.

Верно?

* * *

— Я пришла к тебе с приветом, — сообщила я Ольге, врываясь в комнату. — Рассказать, что солнце встало.

— Мне уже докладывали, — взглянула на меня "вожатая" поверх своего планшета. Она с ним постоянно сидит, если не в людном месте. А если в людном — то накрывает сверху книгой и вроде бы как читает. — Где ты этой дряни нахваталась?

— Собака лает — ветер носит, — порадовала я ее очередной мудростью. Ольга удостоила меня теперь уже долгим взглядом исподлобья и села на кровати. — Имею вопрос общефилософского, а также юридического характера.

— Это интересно, — сказала сама себе "вожатая". На ней сегодня была ядовито-красная футболка с надписью "Вдарим по яблочному пирогу!", совсем новая. — Давай, жги.

— Ну вот "хозяйки" наши, так? Мы же их делаем практически неотличимыми от человека, и внешне, и внутри. И если предположить, что кто-то из них вдруг оказался за пределами лагеря, как мы сможем доказать, что это наша собственность? Или мы не сможем, и тогда ее, эту беглянку, просто отправят в приют какой-нибудь?

Ольга смотрит на меня задумчиво.

— Откуда дровишки? Кто-то из девчонок решился на побег? Колючая проволока в три ряда, взаперти хоть волком вой... Знаешь продолжение?

— Куда уж мне, я же даже не сидела, — мило улыбнулась я. Что с меня взять, дикий человек, дитя гор. — А мысль просто возникла, как это часто бывает с мыслями. Случись такое — что тогда? Расхлебывать-то нам наверняка придется. Точнее, даже мне.

— Это само собой. Директор мне задницу намажет скипидаром, а я — тебе, так оно и бывает обычно. Дерьмо всегда течет вниз, да и не царское это дело — поиски организовывать... Ладно. Тут все просто. Юридически наши девочки — вещи, статуса не имеющие.

— То есть рабы.

— Неверно, рабство официально запрещено, а мы соблюдаем законы. Так что проще будет, если они — просто вещи, неодушевленные предметы. Но и здесь имеется одна сложность. Вещи обязательно должны кому-то принадлежать — у нас тут, слава богу, не коммунизм — но поскольку анатомически девчонки, ты права, ничем не отличаются от стандартных хомо сапиенсов — то принадлежать никому не могут.

— Какие же они хомо, если в мозгах микросхемы...

— Как и у тридцати процентов людей по нынешним временам. Мы консультировались у юристов: замучаемся доказывать, что это достаточный критерий, микросхемы-то... В общем, сама видишь, получается коллизия. Как думаешь, решили мы ее?