"Химеры", книга вторая

Приветливая медсестра разрешила ему пять минут поговорить, наверное прельстилась капитанскими погонами.

Мать что-то обеспокоенно говорила в трубку, требовала немедленных доказательств того, что за ним, Гвалем, хорошо ухаживают и надлежаще лечат, ведь подумать только, какой-то захолустный городок, на северном побережье, разве здесь врачи, вот в Химере врачи, почему ты молчишь, сынок?

Он молчал, осторожно вдыхал больничный воздух, поглядывал на отваливающуюся штукатурку на стене.

Северный прибрежный город, что же, тоже старая крепость, никакого особенного значения не имел, рыбацкий порт, госпиталь и ратуша, союзники обошли его своим благодетельным вниманием, вот и штукатурка отваливается, а лампочки горят через одну...

Занимали его только две мысли — выживет ли король и уведут ли альды свои эскадрильи.

Принца Алисана, говорят, сбили в той кровавой кутерьме, которая началась после прорыва. В госпитале, по крайней мере, его нет.

Это теперь так говорят — "в день прорыва", "когда прорвалась Полночь".

Обычно, буднично.

Нарыв назревал, копился, потом лопнула тонкая пленка, и в Найфрагир плеснуло бедой.

Теперь каждый день воют сирены, ближе к ночи. По небу шарят прожектора.

На окна налеплены бумажные кресты — когда полуночные носятся по залитому алым небу, они раскачивают ветер, вызывают смерчи — чтобы перепады давления выдавили непрочные стекла. Потрепанный победоносный флот встал на приколе в Аннаэ, на рейде которого никогда не появлялись бронированные красавцы

— Да, мама, конечно у нас здесь тихо, — сказал он машинально. — Ты не беспокойся.

У них и впрямь было тихо — самых тяжелых раненых снесли в подвал, наспех переоборудовав там реанимацию. Окна заклеили желтоватыми полосками бумаги, нарезанными газетами. На подоконниках лежала свежесорванная рябина, кованые гвозди, пришедшие в негодность ланцеты — методы защиты от Полночи удачно сохранились в сказках и легендах. Вот только защититься от того, как сбоит сердце и гудит в ушах — никак нельзя. Вечерами носом идет кровь. С крыши и с улицы доносятся выстрелы. Вчера одному из врачей стало плохо прямо в операционной, Гваль видел, как его вынесли и положили на кушетку в коридоре.

В Химере творится тоже самое. Во всех городах — а нечисть рвется в города, что ей делать в бесплодных горах и в море — творится то же самое. Сирены, прожектора ночью, пулеметные очереди, улицы перегорожены. На ночь жители укрываются в подвалах.

Гваль подумал, пересиливая боль и обеспокоенное воркование в трубке, что мир похож на пятно с размытыми контурами и лучше в эти контуры не вглядываться. Потому что они могут оказаться очертаниями берегов моря Мертвых.

— Господин, — сестра обеспокоенно поглядела на него, коснулась плеча рукой. — Господин, вам надо вернуться в палату. Вам нельзя долго стоять.

— А? Да-да, конечно.

Он попрощался с матерью, велел целовать сестренок и небыстро пошел по коридору, чуть сутулясь и держа одно плечо выше другого. Ребра болели немилосердно. Хоть кто-то выжил в той кровавой кутерьме только потому, что полуночные, закрутив и подрав найлский флот, уничтожив несколько истребителей, вихрем понеслись к материку. Там им было интереснее — накрытый стол с едой. Еда, правда, сложная. Сопротивляется.

Около палаты, в которой разместили короля — его нельзя было транспортировать — замерли два охранника. Гваль бросил на них взгляд, но заговаривать не стал. Формально Корво Лаэрт все еще король — физически тело оставалось целым. По закону увечный король не может служить Нафрагиру.

Но в себя король так и не пришел.

5.

— Был очень вежлив, стервец. Чрезвычайно вежлив. Пригласил, усадил, кофе предложил. Слушал, гаденыш, не перебивая, — Креста в раздражении хлопнула ладонью по столу. Звякнуло кольцо. Густо подведенные глаза горели темным огнем.

— Целую минуточку слушал, а потом говорит: "Почему вы обратились ко мне, госпожа Карина? Это не в моей компетенции. Простите, но я ничем не могу вам помочь. По поводу вашего...гм, племянника, как бишь его? Рамиро Илен, да? Это не ко мне. Вам, наверное, его величеству нужно прошение подавать. Хотя чисто по-человечески я вам сочувствую". По-человечески он сочувствует, мать его! Воплощенная человечность, эталонная, я бы сказала. Нам всем до такой человечности, как до звезд!

Рамиро пожал плечами.

— Это и правда не денево дело.

— Я думала, он тебе друг!

Рамиро помрачнел.

— Даже у друзей однажды кончается терпение.

— Мне бы такое дролерийское терпение, — буркнула Лара. — Жила бы себе и не тужила. Вот, — она достала из сумки пачку писчей бумаги и новенькую ручку-самописку. Положила их на стол, рядом с пакетом с апельсинами. — Садись и пиши.

— Бумага! — восхитился Рамиро. — Вот спасибо!

— Пиши, говорю. Прошение. Не королю, а лорду Тени, сэну Кадору Маренгу.

— Прямо сейчас?

— А когда? Бери ручку, пиши.

— И заслуги свои не забудь перечислить, — Креста постучала железным пальцем по листу. — Свои и Кунрада.

— Я не помню! — Рамиро с тоской поглядел на женщин. Он терялся, когда дело доходило до заполнения бумаг, прошений, деловых писем и прочего. — Зачем это вообще нужно? Я и так в Карселине сижу, тут копают — будь здоров, зачем еще какие-то прошения? Я ведь не нобиль, даже не военный.

Лара вздохнула, на мгновение закатила глаза и снова порылась в сумке. Достала исписанный листок.

— Ты не нобиль, ты болван. Вот список твоих с отцом заслуг. Что-то мне подсказывало, что ты нихрена не помнишь. Кроме прочего, у твоего отца — Серебряное Сердце первой степени, у тебя — Серебряное Сердце второй степени, это рыцарские ордена. Рыцарь имеет право оправдаться перед лордом и перед королем. Это, — она постучала ногтем по списку, — реальный шанс, что тебя вообще выслушают, с твоим "особым случаем". Ты думал, где окажешься, когда к тебе потеряют интерес в Карселине? Ты думал, кто тебя будет судить? Ты представляешь, что сейчас творится в муниципальных судах? Ты знаешь, что сейчас гребут всех, кто где-то случайно пукнул, на кого кто-то стукнул? Ты в окно хоть смотришь иногда? Виселица не простаивает, Рамиро Илен. Не только четверг, но и всю неделю, кроме, слава кошкам, выходных.

— Головы тоже летят, — сурово кивнула Креста. — Но Лара права, в королевском суде у тебя больше шансов, чем в муниципальном.

— Мне положен защитник от Цеха, — сказал Рамиро. — Если муниципальные не справляются. У Цеха есть свои юристы.

Лара зло усмехнулась.

— Ты думаешь, мы с Крестой туда не стучались? Твой ...ный, — она выругалась так, что Рамиро поморщился, — Цех Живописцев и Графиков тянул две недели, а вчера разродился письмом, что, мол, Цех не вправе заниматься юридической защитой своих членов в суде, потому как эти права принадлежат исключительно государственным чиновникам. И даже статью какую-то приплели для убедительности.

— Погоди, — нахмурился Рамиро. — Но в уставе Цеха сказано...

— Пишите жалобу! На ежегодном собрании Цеха она будет рассмотрена! — Лара оскалилась как волчица. — Официальных представителей от Цеха на суде не будет, неофициальных тоже, ни одна ваша цеховая рожа за тебя не вступится.

— А мастер Весель? — Рамиро чувствовал себя оглушенным. — А Рив Каленг?

— Господин Варген болен, господин Каленг уехал, все остальные господа кто где, по горло заняты или страшно болеют. А этот ваш председатель цеховых мастеров, как его бишь, господин Сордо...

— Глухарь, — подсказал Рамиро.

— Натурально! Этот ваш Глухарь, отвел меня в уголок, и, заглядывая в декольте, посетовал, что не понимает, по какой причине Цех должен отвечать за выходки своего не самого лучшего художника. Извини, причину я ему не предоставила.

— Лара!

Рамиро выдохнул. Посмотрел на женщин затравленно. У Лары красные пятна гуляли по лицу, у Кресты лоб пересекла глубокая вертикальная морщинка.

— Спасибо, девочки, — сказал он со всей теплотой. — Постараюсь не попасть в расход. Правда, жалко ваших трудов.

— Твои жабки и тритоны их не стоят, — буркнула Лара. — Бери ручку и пиши.

Рамиро взял ручку и написал прошение лорду Тени, частично сам, частично под диктовку.

Он не знал, сколько жабок и тритонов спаслось из шумашинского отстойника. Остался ли вообще кто живой к моменту, как Рамиро там появился.

Когда сосредоточенный контактный заряд переломил запирающий брус, и железные воротца распахнулись под напором воды, в овраг хлынули грязь и пена, обломки и мусор, и бог весть, что там было еще, в темноте не разглядишь. Если там и были фолари, Рамиро их не увидел. Спросить у Лары с Крестой вернулись ли фолари на набережную, он не решился.

В камеру заглянул охранник:

— Прекрасные дамы, время посещения истекло.

На прощание женщины расцеловали Рамиро, а Креста сжала стальными пальцами рамирово ухо и больно покрутила — почти забытый, но в пору рамировой юности частенько практикуемый способ добавить племяннику ума.

Он прошел по камере два шага чтобы проводить их. В раскрытую дверь был виден коридор, крашеный на два ярда от пола скучной бежевенькой краской. Двое охранников вели заключенного в белой, с расстегнутыми рукавами и воротом — видно вынули запонки — рубахе, со скованными за спиной руками, высокого — на полголовы выше их — с белесым чубом и прозрачными глазами; даже без гербов и нашивок принадлежность господина макабринской фамилии была очевидна. Охрана остановилась, пропуская женщин, а заключенный учтиво им поклонился, не опустив глаз.

Рамиро неожиданно вспомнил, что уже видел эту морду, и даже вспомнил где — в парке, в день коронации, во время ритуальной потасовки с дролери из "Плазмы". Помнится, господин этот так обессилел от алкогольных подвигов, что его отливали водой из фонтана.

А теперь он сидит в соседней камере.

Дверь закрылась, щелкнул засов — Рамиро немного постоял, глядя на круглый стеклянный глазок, в который нельзя было посмотреть изнутри, а снаружи — можно, потом вздохнул и сел на кровать, облокотился на откидной стол.

Камеры Карселины напоминали смесь купе поезда и муниципальной больницы, вот только ему, Рамиро, тут было не место.

Карселина — это для нобилей. Это им приносят питательный диетический обед: первое, второе и компот, для них тут тюремный врач и даже, говорят, психолог, прогулки по крытому внутреннему двору, королевский портрет в каждой камере. Правда, они иногда выходят отсюда на эшафот. Герейн, юный и прекрасный, следил за ним укоризненным кошачьим взглядом с черно-белой, под стеклом, фотографии на стене напротив кровати.

Что это вы натворили, господин Илен. Совсем обезумели? Одно дело — рисовать нелюдей, это уж как вам заблагорассудится, другое дело — портить чужую собственность.

Портрет предусмотрительно висел так, что укрыться от царственного взора не представлялось возможным. Рамиро посмотрел в окно, где красным яблоком закатывалось и никак не могло закатиться солнце. Оно плыло в промежутке меж двумя домами, падая и одновременно не двигаясь с места. Рамиро придвинул к себе лист бумаги из принесенной Ларой пачки, и начал бездумно черкать.

Глубокие тени, почти черное в зените небо, угловатый белый силуэт виселицы на площади, дощатый помост — Рамиро машинально использовал его для светового акцента и даже подивился, как удачно вышло.

* * *

Анарен неторопливо поднялся по внутренней лестнице — она была построена позже тринадцатого века и не будила никаких воспоминаний. На серых, каменных, ничем не украшенных стенах в паре мест висели потрепанные штандарты. Ниши, пробитые под факелы, пустовали. Через скрытую в обшивке стены дверь можно было пройти сразу в приемные покои, минуя стражу — он уже устал от взглядов герейновых гвардейцев, полных ужаса, смешанного с отвращением и любопытством.

Как же, поднялся из гроба семисотлетний упырь, сосет кровушку из нашего короля, внушает ему кровожаднические идеи, того и гляди в могилу загонит... Врана вот уже чуть не прикончил, советника королевского.

Хорошо, хоть не бегают за ним с кольями по всей Коронаде.

Вчера Анарену сказали, что Вран зачем-то вызывает к себе ненавистного полуночного, и он поехал в Песий Двор, святая святых и оплот Сумерек, который раньше обходил за квартал. Встретила его сестра Вербена, строгая и спокойная, как всегда. Проводила в один из безликих кабинетов офисной части здания, усадила на стул для посетителей. Чай, кофе? Эмма, принеси нашему гостю кофе. Девушка в белой блузке, сидевшая в приемной за печатной машинкой, поклонилась и упорхнула.

— Вран серьезно ранен, — сказала Вербена, обходя стол и садясь на место хозяина кабинета. — Признаться, он в таком состоянии, что мы не рискуем оставлять его Серединном мире. Он сейчас в Сумерках.

Жалюзи прятали жаркое небо конца июля, а толстые стекла — шум улицы. В кабинете было темновато и душновато, но довольно прохладно. По скучным серым стенам бродила сеть огненной каустики — на столе, среди бумаг и канцелярских принадлежностей висел над эбонитовой подставкой стеклянный шар, в котором переплетались молнии, дролерийская игрушка или инструмент неведомого назначения.

— Я так понял, Вран собирался что-то мне сказать... или спросить, — Анарен плохо различал лицо женщины за беззвучным плетением электрических разрядов. — Не думаю, что меня пустят в Сумерки.

— Конечно, вы совершенно правы, — согласилась сестра Вербена из-за мерцающего клубка, — И вы понимаете причину, почему мы не можем проводить вас в Сумерки. Но Вран действительно желает задать вам пару вопросов, и поэтому вы здесь...

Она продолжала говорить ровным голосом очевидные вещи, а принц недоуменно слушал, гадая, к чему она клонит, а потом и слушать перестал. Обещанный кофе не несли. Молнии красиво сплетались и расплетались, пламенный кокон мерно вспыхивал, угасал, разгорался снова, в рыжем сумеречном сиянии по ту сторону едва угадывались очертания лица. Губы двигались, монотонно гудел голос, принц смотрел, смотрел, а потом не столько услышал, сколько узнал артикуляцию своего имени.

— Анарен, — окликали его. — Анарен, Энери, принц-мать-твою-звезда, прочисти уши, сколько можно звать!

Взгляд из-за пламени, тяжелый, настойчивый. Широкие брови хмурились, под скулами и на висках залегли тени. Ни единого отсвета в черных, как пропасть, глазах.

— Ты собираешься искать Сэнни, — то ли вопрос, то ли утверждение. — Хочу предупредить, это будет непросто.

— А я-то думал, что найду его в два счета, — огрызнулся Анарен.

— Тебе надо найти самолет. Если он не очень глубоко. Там, в воде, сейчас полно полуночных гадов, ты можешь посмотреть их глазами?

— Вран, я не маг, я не умею такого.

Лицо по ту сторону пламени скривилось, раздувая ноздри. Длинные веки прикрыли глаза.

Пауза.

Дролерийский колдун медленно, осторожно вздохнул. Открыл глаза — взгляд был прежний, тяжелый, неприязненный.

— Бессмысленные вы твари, Ножи. Дорогостоящее пушечное мясо. — Анарен мудро промолчал, и черный дролери еще раз осторожно вдохнул, выдохнул и продолжил: — Ладно, там шельф, самолет, скорее всего, упал на мелководье. Твое дело посмотреть, в каком состоянии кабина. Если тело там, достать и привезти. Если Сэнни там нет, думай, как он кабину покинул. Вылез сам, или мразь полуночная постаралась.