По лету, Алексеев устроил меня на модифицированный "проект-376" и находился я, под самую макушку, по горько соленой воде, то сочно-синей, а то — черной, как самые лучшие чернила.
Местный "ныряла", научил меня плавать с аквалангом, а потом и просто — плавать.
Неторопливое парение в толще совершенно не теплой воды, красный бакен, обросший слоем рыжих, мелких водорослей и дикая паника, что я, что-нибудь да забуду или сделаю не так — вот что сохранилось у меня в голове от моего первого погружения.
Потом было второе, третье и даже десятое — понырять мне удалось вволю: работы в тот год было много у всех в нашем городе.
Как-то не заметно для себя я стал называть город "своим", изредка сравнивая с городом детства и убогой юности, потраченной на сожаления и метания.
В общагу я вернулся в трескающихся от раздавшихся вширь плеч, шмотках.
Пришлось менять гардероб.
Из принципа, вещи взял светлые и яркие.
Чем и привлек к себе внимание первокурсницы Анастасии, ругавшейся с Синицыным, не пускавшим ее на кафедру.
Ничего не придумав умнее, она апеллировала к моему голосу разума.
Вот только разум, в тот момент тихо плыл по гладким волнам, любуясь 17-ти летней девчонкой, с отличной фигуркой и зелеными глазами, метающими молнии праведного гнева в моего преподавателя.
Выслушав наши совместные "доводы разума", Павел Перлович ткнул меня указательным пальцем в грудь и дальнейшая моя жизнь круто изменилась после его слов.
— Умный такой? Так вот и бери шефство... Только помни, умник — вылетит она и ты следом полетишь, банным веником!
Именно за бурную фантазию и словесные изыски, прозвали Павла Петровича Синицына, Павлом Перловичем.
Настька оказалась совершеннейшей и невозможнейшей, авантюристкой.
Пробивная, до разваливания несущих стен, упрямее осла в достижении цели, она достала меня уже через неделю! Оказавшись заселенной в комнату прямо над нами, умудрилась дважды залезть к нам в комнату, через открытое окно, когда я пытался честно взять тайм-аут и привести конспекты в порядок.
Между прочим, я ведь и для нее старался, подозревая, что Синицын развернется от всей души, устроив девочке полную погрузку.
На мое счастье, была у Насти и самая большая слабость, которая была мне искренне симпатична, глубоко мною понимаема, но очень отрицательно, я бы даже сказал, в штыки встречаемая всеми кадровыми морскими офицерами нашего института.
Настена оказалась самой зловредной "совой", что я встречал в своей жизни!
К ноябрю, нас с ней, уже кроме как "женихом и невестой" никто и не называл, а "залетных", что распушили перед ней перья на Татьянин день, вежливо предупредили, что девушка занята.
В тот же день Настька устроила мне скандал, обозвала "замшелым патриархистом, то есть патриархаиком и вообще" и вышла вон из собственной комнаты в общаге, громко хлопнув дверью.
На следующий день я познакомился с ее милыми братьями-погодками и комендант, милейшей души человек, сперва свернул мне, слегка, челюсть, а потом обеими братьями пошкреб стены и помыл пыльные полы, приводя наше состояние к единому знаменателю.
Оба мичмана, чертыхаясь, бегали на улицу за снегом и льдом и мучительно долго, на пальцах, объясняли мне политику партии и правительства, в отношении их младшей сестры.
Едва за ними закрылась дверь, на пороге нарисовался Синицын, с чайником очень горячего и темного.
И, под "рюмочку чая", рассказал мне, слабоумному, кто такая Настя, кто у нее родители и что со мной будет, если принять во внимание, что папа — не малый чин в отделе "организованной преступности", а мама не рядовой специалист в здравоохранении, и тоже с немалыми погонами военврача на плечах.
— Так что, Олежек, если после папы ты и выживешь, то после мамы, женщины тебя будут интересовать только гипотетически! — Хлопнул меня по плечу Павел Петрович и весело подмигнул. — Тем более, что у них, на тебя и так зуб имеется: они Настену, в наш институт совсем не прочили... Девчонка сама, своим ходом, собрала документы, сдала тесты... В пику родителям, все делала, на принцип пошла... А тут ты подвернулся и все мечты родительские, что дочурке надоест и она вильнет в первопрестольную, на покорение вершин, покатились под откос... Так что, с братьями ты уже, познакомился, шапочно, о родителях я тебя предупредил, а остался лишь маленький нюанс...
Синицын потянулся, хрустнув всеми суставами и заглянул на дно чайника.
— И зовут этот нюанс Роман Степнов, любимый дядя Насти... Который за любимую племянницу, упакует тебя в контейнер и перешлет своим островным коллегам, на корм для собачек...
Вот тут мне действительно сплохело — "Сервис Степнова" таскал с островов новенькие и не очень, автомобили узкоглазых производителей, распродавая их, разбирая на запчасти и растаскивая по всей необъятной стране и далеко за ее пределы. Даже в нашем каганате, "СС" очень хорошо знали и очень уважали за адекватные цены, честное качество и быструю доставку.
Пришлось идти мириться.
А на Новый год — знакомиться с родителями...
* * *
Летать на ковре-самолете Аркану понравилось. Понравилось даже больше, чем прыгать с парашютом или чесать кулаки в родном до боли баре морских пехотинцев, на теперь уже давным-давно разваленной базе.
Легкость управления, легкое жужжание и чудесные виды сверху убаюкивали взбудораженное сознание, отгоняя на дальний задний план лихие проблемы.
"А не плохой подарочек я себе отхватил..." — Довольно улыбнулся Аркан, устраиваясь поудобнее на теплом покрытии ковра-самолета. — "Тепло, светло, не капает и не дует. И до земли, по которой всякие бегают, далеко..."
Мысль, побывать на старой базе, показалась военному очень занимательной и даже чем-то мистической, словно заглянуть на огонек в прошлое, побродить по месту квартирования его бригады, прикоснуться к посаженным, собственноручно, деревьям и посидеть на сделанных всем отделением, в свободное время, скамейках.
А, может быть и не увидеть всего этого...
Особый склад ума военного человека, имеющего за плечами не один тяжелый бой, позволяет ему ловить минуту отдыха везде, где это только возможно.
Через несколько минут, глаза морпеха сомкнулись, на губах заиграл довольная улыбка и раздался богатырский храп, пугающий летящих птиц совсем не хуже ультразвука.
Ковер-самолет, разобравшись в управлении человеком, поймал последние, самые четкие, мысли перед засыпанием и подкорректировал курс.
Пока новый хозяин сладко спит, можно и ускориться, тем более что свечи не бесконечны, а довольный хозяин — это добрый хозяин.
Новый хозяин очень нравился ковру-самолету. Большой, сильный, добрый, уверенный, запасливый и с капелькой той волшебной крови, что у прошлого отсутствовала вовсе, превращая в странное, полуразумное, животное. Очень неприятно, полуразумное. Словно лишенное самой главной малости — доброты, без которой человек и не человек вовсе, но и животным не назовешь, оскорбляя животное.
Еще раз обратившись к снам хозяина, ковер-самолет потрясенно затрясся, едва его не разбудив: его хозяин — Воин! Причем не тупоголовый топорщик, хитрый лучник, пронырливый мечник или тяжелый рыцарь, нет! Именно Воин, прошедший не одну битву, умеющий не только командовать, но и подчиняться, когда это необходимо!
"Щедра Судьба на подарки!" — Решил ковер-самолет, старательно подворачивая борта и изучая небо по курсу. — "Стоило пропылиться 2300 лет в сундуке старого хрыча и два года в кармане молодого недоумка, так и не сумевшего открыть потайной замок..."
Любая вещь, любой артефакт, созданные с любовью или ненавистью, рано или поздно обретают свою душу. Чаще всего — поздно, превращаясь в сухую пыль, разлетающуюся тихим писком боли, неслышимым человеческому уху.
Этот писк слышат кошки, оттого их уши-локаторы постоянно находятся в движении, предупреждая своего владельца о том, стоит ли ему дрыхнуть дальше или пора брать лапы в зубы и рвать когти, технично предупредив псевдоразумное животное под названием "человек", о надвигающейся угрозе.
Ковер-самолет, созданный в те прекрасные времена когда о Синдбаде еще и слыхом не слыхивали, царь Соломон не создал свое замечательное кольцо, а Средиземье встречало робких эльфов, припершихся лакать наши сливки на своих птицеподобных кораблях.
Создавший его "Властитель Молочного Цвета", кипенно-белый ящер Фарут, долго ругался на всех языках, включая новомодный эльфийский — создавал он, нечто пригодное для переноса 500 гатамов живого веса до ближайшей планетной системы, в которую удрала от него возлюбленная, получив заслуженную взбучку и ничего не видя от слез радости, что шкура осталась цела, а драгоценный супруг просто отпустил ее, вместо того, чтобы снять с нее, ее замечательную, синюю шкуру и прибить ее пустой череп, к соседнему гнезду дружественных термитов, на прокорм.
Бежала Назелла так быстро, что прихватила с собой сущую безделицу — маленький шарик абердола, что лежал на его журнальном столике в момент начала ссоры.
Абердол, загадочное вещество, выдаваемое Советом Цветов (не тех, которые пахнут, а тех, которые украшают радугу) один раз в сто оборотов планеты вокруг светила, самому хитрому и дотошному, в целях научных изысканий и раскрытия тайн Вселенной, появлялось из-за края галактического рукава, привлекало к себе внимание и совершенно не жаждало давать ответов на задаваемые вопросы.
Зато очень хорошо принимало в себя потоки всевозможных энергий и прочих "энергетик-шменергетик", выпуливая своего владельца за сотни и даже миллионы световых лет, всегда точнехонько подбирая планету под нужды летящего сквозь пустоту, неудачника. Ну, или счастливчика, если смотреть на все это дело с другого отростка.
Отчего-то, Фарут был очень уверен, что его... Бывшая супруга, очень даже отлично сейчас развлекается с молоденьким самцом, блаженно распуская рудиментарные крылышки, а может быть, даже и порхая на них, вопреки всем законам природы, гласящим, что: "Бизели не птица, самка — не креннат, а весь мир плохой липенок!"
Повертев в своих шершавых лапах полученное творение, ящер пожал шипастыми плечами, почесал хвостом кончик носа и задумчиво облизал брови своим длинным, раздвоенным, языком.
— Пихачч! — Подозвал он своего ученика, купленного пару десятилетий назад, длинноухого, тупого как пробка, вечно пихающего свои отростки черт знает куда и так до конца и не освоившего чудесный язык волшебного Цвета.
А вот двух самочек, купленных ему по дешевке, успел обрюхатить по восьмому разу, заставив ящера придумать ему хоть что-то, от чего дети не заводятся так быстро.
От усекновения, как самого простого, быстрого и результативного варианта, эльф отказался, повалившись на колени и запричитав, едва до его прямой извилины дошло, что ему предложили.
Только кляп дал ушам ящера блаженные минуты тишины.
— Премудрый Фарут звал своего ученика? — Пихачч одергивал свои короткие штаны и мучительно соображал, успел ли он застегнуть ширинку. Нет, проблема была не в том, заметит проблемное место или нет, учитель. Проблема была в том, что эльф был уже довольно стар, вечные удары по голове когтистой лапой, действовали на него совершенно не благотворно, а слух и зрение просились на покой.
Если что и работало у эльфа, как часы, то это то, что находилось ниже пояса.
Мочевой пузырь.
— Да, Пихачч. Возьми этот "шедевр", спустись к подножию и продай, кому-нибудь, подороже. По своему весу бери, не продешеви! Вещица редкая и второй такой точно не будет... — Ящер развлекался в меру своих сил, точно зная, что хорошая реклама, посредственному изделию совсем не помеха. — Можешь сказать, что на ее изготовление пошло два шарика абердола...
Эльф, точно знающий, сколько стоит один шарик, навострил уши, подранные и украшенные золотыми скобами, по месту разрыва: ящер постоянно забывал, что уши эльфов, самое их слабое место, за исключением мозгов, забитых тремя "по...".
— Премудрый Фарут должен понимать, что "быстро", за такую вещь, могут дать только очень, очень низкую цену! — Эльф прятал глаза и готовился лишиться своей жизни прямо здесь, на этом месте. — И, о Премудрейший, Вы так и не сказали, что это именно!
— "Кокон перемещения". — Вздохнул-буркнул себе под нос, ящер, жалея, что не успел придумать какое-нибудь туманное и возвышенное, название, для своего "агрегата". — Для тупиц, подобных тебе, я вкладываю в футляр карту с пожеланиями и описание процесса перемещения, даже в картинках, на всякий случай... И, как защиту от дикаря, зачаровываю футляр от непогоды и детских рук... А то, мало ли... Ищи потом, свищи... Ветра в поле...
Быстро подобрав миленький футлярчик, Фарут написал инструкцию, сделал в ней с десяток рисунков и, обернув стартовые чаши сперва нежнейшей тканью, цвета эльфийской артериальной крови, а затем — тончайшим свитком с инструкциями, сунул все это хозяйство в футляр.
Помянул, в очередной раз, сбежавшую супругу, когда футляр оказался великоват. Пришлось все вытаскивать и переделывать по новой, добавив, для веса и объема, несколько свечных огарков, в расчете на полеты в темное время суток.
Наложив заклинание защиты от детей, слабоумных и самок, ящер передал футляр эльфу и сделав знак хвостом, что более его не задерживает, вернулся к своим делам.
Через пару месяцев, до Фарута дошло, что в его замке, на песочном пике Антории, как-то пустовато... Ни Пихачча, с его брюхатыми самками, ни его ушастых детишек, вечно лезущих под ноги и норовящих сотворить что-нибудь взрывающееся, ядовитое или блестящее, если все остальное не получается.
Пройдясь по замку-норе, Властитель Молочного Цвета тихонько качал головой и клацал, в задумчивости, когтями по драгоценным ишамским плиткам, с таким трудом украденным у Властителя Алмаза.
Когти царапали плитки и в такт царапающему звуку, текли неспешные мысли хладнокровного существа.
"Съесть я их не мог — самки бы орали так, что я и под трансом услышал. Мор на них напасть не мог — тел нигде нет. Может быть, я слишком долго был в себе?!" — Ящер обратился взглядом к астрономическому календарю и вновь пожал плечами — "Даже сезон не сменился!"
Решив, что делу время, а надо и в свет выйти, Фарут натянул свой самый дорогой плащ, вышел из замка и потопал по идеально чистой дорожке, связывающей его магическое обиталище и подножие, у которого постоянно звенел людскими и не совсем людскими голосами, не закрываемый ни на минуту, торг.
По дороге, Властитель вспомнил и о "Коконе...", и о своей просьбе продать столь неудачное творение.
— Ну, если они убили моего слугу! — Ящер тут же, не откладывая дел в долгий ящик, принялся распихивать по полочкам памяти неоконченные заклинания, готовясь к тяжелому и разрушительному бою.
Судя по внешнему виду, торг еще только отстраивали, поднимая из пепелища торговые дома, матерчатые палатки и обкладывая камнем недавно вырытые колодцы, в одном из которых, вода вырывалась вверх веселым, солоноватым, гейзером.
Утолив жажду, Фарут нашел седого и одноглазого старика, одетого в безобразно дорогие одежды, украшенные защитной вышивкой и с десятком амулетов, на загорелой дочерна, шее.
