Остаться человеком

— Я обещаю! Не умирай!

Я ещё что-то кричал, Старик меня уже не слышал. Лишь выцветшие глаза грустно смотрели сквозь меня.

— Ходок, — подала голос супруга. — Похоже, рыбари очухались, снова лезут. Пока медленно, но это не надолго. Знаю я это племя...

Я аккуратно закрыл старику глаза. Тяжело поднялся. Глянул было в сторону схрона, да вспомнил последнюю просьбу Старика, рванул на себя небольшую дверцу маленькой каморки.

Десять пар испуганных глаз в ужасе уставились на меня. Вот же, блин. У стариков тут целый выводок. Что-то ведь старые хрычи задумывали, не иначе. Ну, да ладно, дело прошлое.

Я склонился к ближайшему ребятёнку. Вроде как девка.

— Как тебя зовут-то, малявка?

Она на меня глазёнки испуганные таращит, страшно ей, видать, дальше некуда.

— Не молчи, — говорю. — Спрашиваю, как зовут, отвечай. А то оставлю тебя тут, и не видать тебе звёзд, как своих ушей.

Малявка вдруг просияла вся.

— Ребята, не бойтесь. Дедушка Преемника прислал, как и обещал. Пойдемте скорее. Скоро мы увидим звёздочки.

Она всё лопочет и лопочет, а я стою себе, и думаю: "Вот так старый, всё предусмотрел. Нет, ну ты подумай!"

* * *

Держу девчушку за руку да время от времени поглядываю на остальную ребятню.

Поднимаюсь себе, не спеша, по бесконечной этой лестнице, и весело насвистываю — чтоб не боялись, значит. Верка где-то пыхтит позади, ещё двоих, самых мелких, на руки взяла. Не, всё же молодец у меня жёнушка. Видать, счастливую я карту в своё время вытянул. Как там Старик говорил? "Фарт попер?" Да, кажется именно так.

А Надежда притихла. Но ничего, держится. Молодец она, можно сказать опять мне повезло. Опять же, грамотная. Вот пущай мальцов хитростям своим учит. Глядишь, и вырастит из них что путное. Это мне уже поздно всякой ерундой заниматься. А им в самый раз.

Забот теперь, стало быть, прибавилось. Некогда мне глупостями заниматься да пальцем по строчкам елозить.

Мне и так неплохо живется. Вон семья как разрослась.

Значит, будем жить!

А почему нет? Жизнь, она, как известно, штучка сложная.

Одно лишь мне покоя не даёт, словно червячок в голове трётся. Вот совсем скоро, если Старик не врал, мы увидим звёзды.

И любопытно мне до жути, а какие они — эти звёзды?

Лишь шорох листвы

Кроме свойства родины, есть в России

что-то еще выше родины, точно как бы это та земля,

откуда ближе к родине небесной.

Н.В. Гоголь; 1850 г.

Старенький ПАЗ, резко скрипнув тормозами, остановился. От неожиданного рывка Максим чуть не врезался лбом в спинку сидения перед собой.

Водитель постарался перекричать натужно ревущий двигатель:

— Вылазь, пацанята! Приехали.

Николай тихо выругался и принялся натягивать на себя все свои бесчисленные сумки-футляры.

— Вот, блин, идиот, — сквозь зубы пробурчал он. — Баранку крутит, словно у него не люди, а дрова в салоне.

— Успокойся, — Максим поднялся с обшарпанного сидения и потянулся, пытаясь размять затекшую спину. — Чего злишься? Все, почти доехали.

В этот момент двигатель автобуса как-то совсем уж мучительно взвыл, затем чихнул и заглох.

— Вот ведь зараза! — водитель что есть мочи саданул ладонью по рулевому колесу.

— Что случилось, уважаемый? — Максим уже набросил на плечо рюкзак и уже шел к дверям.

— Каждый раз одно и то же, — тихо матерясь, водитель распахнул дверцу и соскочил на землю. — Как до этого поворота доезжаю, глохнет, хоть тресни. Падла!

— Вылезай, задолбался я уже в этой духоте торчать, — Николай наконец-то совладал со своим оборудованием и теперь нервно переминался с ноги на ногу.

Максим понимающе улыбнулся:

— А я тебе говорил, нечего перед дорогой пивом накачиваться.

— Хватит умничать! — Николай умоляюще посмотрел на приятеля. — Ну!..

Максим легко спрыгнул с последней ступеньки и, щурясь от яркого солнца, осмотрел окрестности.

Высоченные сосны устремлялись в небо. И без того ухабистая проселочная дорога здесь вообще обрывалась, растворяясь в непроходимом лабиринте рытвин и камней. На проржавелом столбе кособоко устроилась выцветшая от времени табличка "Митрофаново 12 км".

И все же здесь было чертовски красиво. Автобус притулился на небольшой, небрежно выровненной площадке. О присутствии человека говорили разве что упомянутые выше грунтовка и дорожный указатель. А так — природа в своей самой что ни на есть первозданной красоте. И тебе здесь сосны, и тихое журчание протекающего где-то неподалеку ручейка, и медленно плывущие по небу облака. Короче, для иссушенной асфальтом и бетоном городской души — самые настоящие заповедные кущи. Максим споткнулся об это непривычное для горожанина слово. "Кущи ли?.. Да, наверное, именно так, "чаща" — это другое..."

Из размышлений Максима выдернул Николай:

— Ну, вот и слава Богу. Теперь можно и дальше.

— Да не спешите, передохните пока, — послышалось из недр ПАЗика. — Митрофановские всегда гостей здесь встречают. Сейчас подвода будет.

Словно подтверждая его слова, из ближайшего пролеска послышалось монотонное поскрипывание.

* * *

Странно. Максиму всегда казалось, что ездить на телеге очень неудобно. Сено колючее, колёса скрипят, от лошади пахнет. Нет, разумеется, все вышеперечисленное присутствовало. Что касательно лошади — иногда даже слишком. Но Максиму все почему-то нравилось. И скрип, и неспешное покачивание. Умиротворяло? Наверное.

— А чего, сынки, едем? — хрестоматийный некрасовский старикан, назвавшийся Петром, смачно затянулся донельзя вонючей самокруткой.

— Задание у нас, — Николай исступленно шарил объективом фотокамеры по проплывающему мимо пейзажу. — Редактор где-то вычитал, про ваши грозы. Говорит очень уж они у вас необычные. Есть такое?

— Что есть, то есть, — хмыкнул старик. — Только чего вам с грозы той толку?

Максим пожал плечами:

— Да кто его знает? Журнальчик у нас специфический, вроде как и научный, а частенько про всякую чушь статейки печатает. Поглядим-посмотрим, может у вас тут центр глобального потепления?

— Тема горячая. Народу нравится. Вот нас и отрядили, — Николай на мгновение оторвался от фотоаппарата. — Так сказать — предвосхитить.

— И чего все в Лэто потепление вцепились? — Петр хлёстко прошелся хворостиной по лошадиному крупу. — Ну, греми у нас тут, что с того? Нечасто и гремит, доложу я вам. А набежали-то, словно катаклизма какая. И районная газетка наведывалась, из областной приезжали тоже. Теперь вот, проснулись не пивши, московчане пожаловали.

— Что это вы так, уважаемый? Мы, может, ваше местечко на всю Россию прославим? — удивился Николай.

— А проку с этой славы? Жили себе спокойно. А тут, на тебе, счастье привалило. Суетно стало, а толку чуть, — Петр тихо выругался себе в бороду. — Всё пишут, пишут. У меня вот, знакомый есть, да вы его видали, шофёр что вас сюда доставил.

— Это вы о водиле? — Николай теряя интерес к разговору, вновь взялся за камеру.

— ну, да, — согласился Петр. — Был, понимаешь, нормальный мужик, а теперь, прости Господи, в писарчуки подался. Одним словом, срамота и недоразумение.

— Да почему срамота-то? — Николай выплюнул изъезженную получасовым пережевыванием соломинку.

— Не, ну сами посудите. Жил себе мужик, баранку свою крутил, никого не трогал, марал себе чегой-то втихомолку, мне почитать давал. А читать-то там нечего. Глупости одни. — Петр вновь, с явной неохотой, хлестнул лошаденку. — Вот! А ты говоришь... Написал-то хрень, сами небось знаете! Ни те колхозов, ни тебе немчуры, партизанами побитой. Да разве это литература?..

— Интересно, — Максим провел рукой по выморщеному ветром и дождем облогу телеги. — А фамилия у вашего писателя имеется?

Петр глянул на корреспондента как на тяжелобольного.

— Совсем вы там, в городе, одичали? Конечно имеется, как человеку без фамилии? Старов он.

— Да ты брешешь небось? — Максим изумленно вытаращился на старика. — Старов у вас тут водителем работает!?

— Знакомая фамилия? — Не отрываясь от объектива осведомился Николай.

Максим спрыгнул с телеги и забежав чуть вперед выкрикнул:

— Да вы чего, белены объелись? Это же Старов! Три бестселлера подряд. Последний тираж сто тысяч!

— Точно, — кивнул Петр. — Альтернативщик, хренов. Новый путь земли русской, упущенное царство, великий смысл... бредятина, одним словом.

Максим от такого заявления прямо-таки опешил:

— Да кто дал вам право такое говорить?

— Кто? — Петр резко остановил телегу. — Наука мне это право дала! У меня, милок, образование. Так-то. Да ты не дуйся на старика. Молод еще меня осуждать. Глянь лучше, какая у нас тут красота, вот про что писать нужно! А вы все "уки-пуки-пострелюки", потепление у них, прости Господи...

Телега замерла на самом въезде в село.

Несколько десятков аккуратненьких домиков уютно примостились на берегу реки. Ровные заборчики, ухоженные клумбы, свежевыкрашенные ставни... всё это никак не соответствовало привычному виду российской глубинки. Какое-то ненастоящее всё было — игрушечное, что ли?.. По всем разумениям Максима, куда более уместно здесь смотрелись бы грязная колея, ржавеющий трактор, да пьяный мужик на завалинке, а не этакая медовая картинка.

— Правда, красота! — Николай соскочил с телеги и увлеченно присел, ловя известный лишь ему ракурс. Камера весело пощелкивала в режиме фото-сессии.

Максим осторожно покосился на деда.

— Это и есть ваше Митрофаново?

— Не, что ты, сынок, — Петр весело ткнул журналиста в плечо. — Это страна Оз. Деревня Живунов. Слыхал небось?

Максим, морщась, потер ушибленное место. Надо же, сухонький кулачок старикана оказался неожиданно тяжелым.

— Знаете, уважаемый... Вы, конечно, не обижайтесь, но иногда мне кажется, что все деревенские немного больные.

Петр хмыкнул:

— Это от того, мил человек, что мы Родину свою действительно любим. В отличие от вас, городских. И красоту от паскудства очень даже хорошо отличаем.

Максиму стало неудобно за свою нечаянную грубость.

— Извините, я не так выразился...

— А тебе сынок, это вдвойне непростительно, — прервал молодого человека Петр. — Тебе по профессии твоей выражаться нужно обдуманно. Ты ж почти писатель. Архитектор душ человеческих.

Николай, прекратив съемку, приблизился к спорщикам.

— Да какие мы писатели. Так — папарацци.

— За себя говори! — резко вскинулся Максим.

Обреченно вздохнув, Николай порылся в сумке, и вытащил непочатую пачку сигарет.

— Слушайте, завязывайте вы свой "извечный конфликт города и деревни". Предлагаю выкурить трубку мира. Не против?

Дед одобряюще хмыкнул, и потянулся к дармовым цигаркам.

— И то верно, с молодёжью ругаться — последнее дело. Молодёжь, её учить и понимать нужно, а не поучать. Эх... пошла уже, мёртвая, — Петр легко тронул поводья.

Весело поскрипывая, подвода двинулась с пригорка.

— Зря ты это, — шепнул приятелю Николай.

Максим, насупившись, отвернулся.

Лишь спустя несколько мгновений, молодой журналист чуть слышно обронил:

— Конечно, зря. Что-то мне не по себе. Муторно как-то... он глянул на мерно раскачивающуюся спину старика.

Петр делал вид, что увлеченно правит телегой. И осанка деда, и бодро дымящаяся "цигарка", всё это подсказывало Максиму, что старик доволен. Интересно, чем? Чувствует, что прижал в споре столичного хлыста?.. Вот жучара.

Максим в сердцах сплюнул. Дед довольно хмыкнул. Николай убрал в пачку, так и не прикуренную сигарету, и улыбнулся.

Жизнь налаживалась.

* * *

А водочка была еще лучше. Особенно опосля бани.

Тихий ветерок нагонял с речки запах свежесваренной ушицы.

Максим блаженно привалился к срубу.

— Лепота...

Николай, вываливая на стол привезенную столичную снедь, понимающе хмыкнул:

— А то. Воздух, природа-погода, тепло опять же.

— И что немаловажно, полное отсутствие кровососов. Ни тебе комаров, ни редактора. Заметил, уже три часа как прибыли, и ни одного звонка. Чудеса.

— Да какие к чертям чудеса, — Николай наполнил две стопки, подумал, и достал из кожаного футляра ещё одну. — Ты на телефон смотрел?

— А чего на него смотреть, — нехотя отмахнулся Максим. — Молчит, и то ладно.

Фотограф неодобрительно покосился на компаньона.

— Связи здесь нет. Вообще никакой. Я уже и на лестницу забирался, повыше чтоб. Один хрен — пусто.

— Ну и ладно, — Максиму было хорошо, а сеть... Нет, так нет, чего теперь.

— Кому ладно, а кому и кирдык полный. Машка моя, небось, вся на нервах. Понапридумывает сейчас пьянку с доярками и всеми вытекающими. Домой вернемся — неделю, как минимум, ни тела, ни жратвы.

— Суровая она у тебя, — согласился Максим. — Но красивая...

— Что есть, то есть, — довольно ухмыльнулся фотограф. — Я как её на той сессии увидел, так сразу решил. Моя!

— Прям так, через видоискатель и решил? — ехидно поинтересовался Максим.

Николай даже чуть вперед подался.

— Прямо так...

Однако присмотревшись к лыбящемуся приятелю, осекся:

— Да ну тебя, знаешь же, как я её...

Улыбка Максима стала ещё шире.

— Ромео, блин, — он чуть приподнял наполненную стопку. — Ну, за любовь!

— Так! Отставить, — в дверях бани показался раскрасневшийся от пара Петр. — Хорош своим пойлом травиться. Сейчас хозяйка моя все сообразит. Эй, Ксана! Тащи харчи к бане. На природе посидим.

Корреспонденты неуверенно переглянулись, но возражать не стали. В дверях дома показалась Оксана — так Петр представил свою супругу.

— Ну как, — проворно накрывая на стол, обратилась к молодым людям хозяйка. — Отошли с дороги?

Максим утвердительно кивнул, с интересом разглядывая моложавую, не более сорока лет, женщину.

— Банька что надо. Я сам вообще-то не любитель, но тут...

Оксана понимающе кивнула.

— Вот и ладно. Петенька, чего к закуске поставить?

— Давай анисовую, что ли? — супруга согласно кивнула и скрылась в доме.

Николай, продолжавший до сего момента поглядывать на экран мобильника, вконец отчаялся. Бросив бесполезную игрушку в открытый кофр, обратился к Петру:

— Извините, а телефон в деревне есть?

— Вот чего нет, того нет, — отмахнулся Петр. — Лет десять назад протянули к нам линию, да толку чуть.

— В смысле? — поинтересовался Максим.

— Не работает у нас техника, — пояснил старик. — Что в Митрофаново ни появится, день-два покоптит, а затем пшик и всё.

— Перегорает? — понимающе кивнул Максим. — У вас, наверное, с напряжением проблемы? От того и горит всё.

— Да нет. Я не о том. Ничего у нас не горит. Стоит себе, с виду как новое, а не работает.

— Чинить-то пробовали? — включился в беседу Николай.

— А чего там чинить, — Петр поправил упавшую на лоб седую прядь. — Поначалу я, бывало, лазил. Интересно же, что там случилось. Потом интерес сам собой отвалился.

Старик задумался, словно решал, говорить или нет.

— И что? — не выдержал Максим.

— И то, — Петр засмолил самокрутку. — Труха там внутри, и ничего больше.