— Я в плену семьдесят лет отсидел!
— Вот именно! Тебе наверстывать надо, а не плакаться, какой ты бедный несчастный al'lil, которого злой Наставник заставляет учиться.
— И куда мне торопиться?!
— Куда? — медленно поднимаюсь со стула и закрываю крышку ноутбука, не сдвинувшись в воздухе ни на миллиметр. — Хочешь до трехсот лет птенцом быть?
— Медленно, но верно!
— Да? — прищуриваюсь. — А если у тебя твоя охота начнется завтра?
— В смысле? — вскидывает голову, теряет концентрацию и опять падает на пол. — Ты чего, Старший? Ты чего, прогоняешь?
— Нет, — встаю ногами на потолок. — Я просто не знаю дату своего ухода в Тень.
— И...
— Что, если она будет завтра?! Что, если завтра ты останешься один? Ты подумал? Тебя ж изловят через пару месяцев максимум. Или одичаешь еще быстрее.
Сидит на полу.
— Я...
— Время, Младший. В одну прекрасную ночь я не вернусь к тебе. И дай Тьма, чтобы в эту ночь и другие последующие ты вспоминал меня не с проклятиями, убегая от очередной несостоявшейся жертвы или же от какой-нибудь ловушки, а с благодарностями, понимая, что я успел тебе дать минимум. Необходимый минимум, Апрель. Что ты, хоть и летаешь, как пингвин, но летаешь. И можешь, пусть и с трудом волоча свою тушку, но свалить от людей внизу в недосягаемое место. Что хоть тебя и жжет солнце, но ты можешь выйти на открытое пространство и днем, и твое пребывание в схроне ограничивается пятью минутами восхода или заката, а не двенадцатью часами. Понимаешь? Пять минут — это намного меньше, чем половина суток. Их можно перетерпеть, даже завернувшись просто в плащ. А убегать по воздуху гораздо проще, нежели по земле, участвуя в "забеге с препятствиями". Хотя бы это, Младший.
Отрываюсь от потолка и, перевернувшись в воздухе, встаю на пол обеими ногами.
— Все твои умения, что ты выпьешь — ничто. Люди не летают. Люди не ведают проблемы солнца. Никто и никогда из людей не передаст тебе точные знания, как правильно перенаправить гравитацию. Даже если это и представимо теоретически — только я могу показать это на практике. Указать на ошибки, методы применения. Векторный щит — это наше изобретение. Одно из немногих, сделанных нашим видом. Твой яд — уникальная жидкость, способная не только убивать, но и лечить. Иногда даже возвращать к жизни. Ты можешь не подозревать, но иногда это вполне может понадобится. Например, усыпить еду и сохранить про запас. Поддерживать в ней жизнь ровно столько, сколько требуется. Ты знаешь, сколько я извел людей, прежде чем сумел мало-мальски верно изменить состав яда? Несколько тысяч. При чем это сейчас людей — как песка в пустыне. Раньше их было в миллионы раз меньше. И иногда приходилось заводить, как Аугусто, отдельные деревни. И каждый человек был на счету. А люди имеют свойство дохнуть со временем, просто так — в силу возраста. И ты должен уметь поддерживать в них жизнь пусть не идеально — но хоть как-то. Рисование, приготовление пищи, программирование и переводы — все это чушь, по большому счету. Это развлечение. Ты — не человек, Апрель. И будь добр, постигай науку для не-людей. Потому что люди тебе никогда не станут друзьями. Равными друзьями. Низшими — пожалуйста. Но никогда не равняй их с собой. Никогда.
Что-то я последнее время стал часто проникновенные речи произносить.
Апрель чешет в затылке, поднимается с пола.
— Понял.
Усаживаюсь обратно за ноутбук.
— А ты мог бы убить своего слугу? Я имею ввиду этого, который Андрей, — интересуется на кастильском диалекте спустя минуту.
— Конечно, — пожимаю плечами. — Что за вопросы?
— И что он должен для этого натворить?
— Он должен быть опасен для меня живым, — отвечаю.
— Хм... а пример можно?
— Пример... Несу я Андрея на приемлемой для него высоте, а за нами вдруг увязывается самонаводящаяся ракета. Или же с визуальным наведением — неважно. Если догонит и взорвется — будет хана нам обоим. Если я брошу Андрея и свалю в максимальном темпе — хана будет только Андрею. Сам понимаешь, из двух зол я выберу меньшее.
— Не, я не про это, — отодвигает ноутбук. — Я про другое. Я имею ввиду намеренно лишить жизни. Не выбор погибнуть вам обоим или только ему одному. А какой-нибудь... ну...
— Когда он может жить хорошо и счастливо, но при этом буду страдать я? — договариваю за птенца.
— Да, точно. Именно это!
Задумываюсь.
— Если он попадет в руки спецслужб, скорее всего.
— Но ведь ты можешь всегда выждать время. Лет сто. Через сто лет его уже не будет в живых однозначно, — возражает.
— Но информация, полученная от него, останется. Через сто лет люди будут намного интенсивнее обмениваться данными, чем сейчас. Раньше это было неопасно. Те же сто лет назад — какие были у людей носители? Бумажные в основном. Бумага портилась, терялась. Пересылка занимала время. Сейчас же пара секунд — и любые сведения могут оказаться в любой точке Земли. Я раньше мог, накосячив во Франции, перелететь в Японию и поселиться там без особых хлопот. Теперь же, будь уверен, об инциденте в Москве знают и в США, и в Европе... где угодно, разве что в каком-нибудь Занзибаре не ведают. А через сто лет и в Занзибаре будут узнавать мгновенно.
— И... что делать?
— Вариантов два. Первый — ничего не делать. Сидеть на попе ровно, с людьми общаться только в рамках питания. Второй — саботировать развитие цивилизации, чтобы техническое развитие замедлилось в приемлемых для нас рамках.
— Звучит пессимистично.
— Да, особенно второй вариант, — соглашаюсь. — Ибо нас очень мало, а Аугустовских птенцов еще надо учить. Двести лет — долгий срок, если не четыреста. Я могу заломать любого человека, но они легко задавят меня количеством. И даже если я смогу силой или ядом подчинить себе президента и верхушку страны — стран-то в мире не одна и не две. Договариваться? С людьми договариваться никогда нельзя, птенец. Люди всегда будут искать вариант, чтобы обмануть. Всегда.
— А обмануть их?
— Какая разница, птенец? Неважно, на чем будет основан наш договор, и сколько в нем будет лжи с моей стороны — меня будут хотеть обмануть. И, что самое противное, они будут пытаться, и не раз. И верить мне не будут все равно — буду ли я говорить правду или врать. Это раз. Два в том, что этот договор будет исходить от меня, хотя они будут думать, что сами хотят этого. Если al'lil не хочет, его невозможно заставить, ты помнишь. И я уже буду в заведомо ущербном положении. Мне придется делать вид, что я верю их лжи и иногда поддаваться... и не факт, что однажды я не поддамся настолько, что действительно окажусь побежденным.
— Это да, — вздыхает, кладет руки на стол. — Люди — твари еще те. Размножаются, как тараканы. Признавайся, твоя работа?
Непонимающе гляжу на птенца.
— Ну, ты из нас самый старый тут. Вся нынешняя цивилизация, считай, у тебя перед глазами прошла. Сам говорил, иногда людей приходилось разводить, как кроликов. Это ты им прокачал жизнеспособность и плодовитость?
— Я? — фыркаю. — Нет, они сами. Причем только последние лет сто. До этого смертность была мама не горюй, и даже без учета моих жалких усилий. Потом появилась медицина, и количество факторов, переставших быть смертельными, резко увеличилось.
Барабанит пальцами по столу.
— А если как-нибудь... подсократить их количество? Например, эпидемию какую начать.
— Можно, — киваю. — Только вирус вывести надо. Лаборатория нужна, эксперименты. Это работа не на десять лет. И не на четыре руки — с учетом твоих.
— Аугусто подключить?
— И даже не на шесть.
— Украсть готовый? У людей хранится множество штаммов, потенциально смертельных... если вдруг вырвутся.
— Размышляешь, как уничтожить человечество? — усмехаюсь.
— А почему нет?
...— Если твой птенец спросит тебя, как уничтожить всех людей разом, значит, пришло такое время, — Наставник лежит на гладкой каменной площадке и смотрит в небо. — Хотя лет сто-сто пятьдесят у тебя в запасе, может быть, и будет.
— Всех людей? — хмурюсь. — Зачем? А чем питаться?
Ничего не отвечает.
— Да и что их уничтожать, — пытаюсь развеять тишину. — Тут месяц работы максимум... Город можно разнести за пару дней... Потом...
— Идиот, — перебивает Наставник. — Лучше на Луну смотри.
— Но...
— Еще раз, — тон обманчиво-спокоен. — Заткнись. Ложись рядом и смотри на Луну.
Затыкаюсь. Растягиваюсь на жестком камне и послушно уставляюсь на круглый белый блин.
Спорить с Наставником — себе дороже...
— Шеш? — голос птенца выводит из воспоминаний.
— Мой Наставник говорил, — медленно произношу, — что если птенец спросит про то, как уничтожить человечество — значит, это время пришло. Тогда я не понимал, что он имеет ввиду. Теперь... теперь понимаю.
— И... что?
— Сто-сто пятьдесят лет в запасе у меня, может быть, и есть, — повторяю слова своего Старшего.
— А он... ему пришлось, да? Потому и Атлантида затонула?
— Возможно, — соглашаюсь. — Но он мне не говорил. Он вообще мало что рассказывал о себе и о времени до того, как обратил меня.
— Ты тоже мало рассказываешь, — пожимает плечами.
Усмехаюсь.
— Апрель, он мне действительно рассказывал мало. Я ничего не знаю о людях, среди которых он жил. Не знаю, сколько лет ему было до обращения, кто был его Старшим. Он никогда не говорил о нем. Я не знаю, были ли у него птенцы или у его Старшего. Он редко что объяснял — все его учение сводилось к приказам и правилам, которые должны были неукоснительно исполняться. Любые мои ошибки и промахи жестко наказывались. Иногда жестоко. Иногда очень жестоко. Я что-то стал понимать лишь спустя пару сотен лет после его исчезновения. И это, поверь, несколько... неприятно. Но я ему благодарен. Каждую ночь и день. За его науку.
Закусывает губы.
— Нелегко тебе пришлось.
— Возможно. Но я выжил. И это его заслуга. В первую очередь.
— Пусть Тьма будет к нему милостива.
— Пусть, — киваю.
* * *
Слава техническому прогрессу. Если раньше мне бы пришлось долго и муторно изготавливать учебные пособия для детей, то сейчас нужно всего лишь запрограммировать компьютер.
Но вопрос в том, какой компьютер лучше всего справится с поставленной задачей.
"Франкенштейна" переориентировать не буду — он куплен для другого, и лично мой.
Купить еще "железа" — не проблема.
Как и перепрошить два свежекупленных планшета.
Работы много. За день или два — не справлюсь.
К Новому Году — закончу.
* * *
Из кухни доносится звон посуды.
-...картошку сварим, — голос Андрея.
— И котлет! — вторит ему Аня.
Захожу в кухню.
— Доброе утро, Марк Витальевич! — здороваются оба слуги.
— Привет, люди, — отзываюсь. — Обед готовите?
— Да, — кивает Андрей. — Картошку пюре сделаем, да котлет пожарим.
— Хорошее дело, — соглашаюсь.
Смотрю, как девочка берет кастрюлю, наполненную водой, и пристраивается чистить картошку.
— Где Витя? — интересуюсь.
— Телевизор смотрит.
Вздергиваю бровь.
— Андрей, позови.
— Ага... — откладывает нож.
— "Да, хозяин", — поправляю.
Застывает.
— Мне, по большому счету, плевать на этикет, ты это знаешь, — поясняю. — Но я среди вашего круга общения уже не единственный al'lil. Кто знает, может, вы встретите и еще кого. И этот кто-то может оказаться не так лояльным к нарушению этикета. Мне не хочется каждый раз пояснять, что слуги-то у меня хорошие, только вот этикету не обучены, так что трогать их не стоит, и тому подобное. А если я не успею объяснить встреченному собрату нюансы общения с вами, то вы можете схлопотать нехилых оплеух. Не смертельно, но очень обидно. И даже больно.
Молчат оба.
— Андрей, тебе ясно?
— Да, хозяин.
— Молодец, — благосклонно киваю. — Зови Витю.
— Да, хозяин, — отвечает с секундной задержкой.
— Марк Витальевич зовет, — голос в гостиной.
Фраза волшебная. Витя тут же несется в кухню, опережая моего слугу.
Смотрю на возникшего в дверном проеме мальчика.
— Добрый день, Виктор Васильевич, — здороваюсь.
Дети часто очень чутко чуют перемену в настроении у взрослых. Даже с учетом того, что я al'lil.
— Здравствуйте...
— Скажите мне, Виктор Васильевич, будьте так добры, почему в кухне обедом занимаются двое людей, а не трое?
Молчит. В дверях появляется Андрей. Не знает, то ли обойти Витю, то ли стоять позади, пока мы беседуем.
Не обращаю на него внимания.
— В общем, так, — говорю мальчику. — Если ты не хочешь помогать с обедом, то можешь не помогать. Иди дальше смотреть телевизор. Но тогда обеда ты не получишь. Совсем.
— Я понял... — хмуро бурчит. — Что делать?
— Аня, тебе задание. Научить своего брата чистить картошку.
— Да, хозяин.
— Молодец.
— А вы будете с нами обедать? — интересуется Витя, ковыряя картофелину.
Вопрос с подвохом.
Как кажется ребенку.
— Нет, — улыбаюсь. — У меня дела есть. Я поем потом и не здесь.
Вздыхает.
Уесть меня не получилось.
* * *
— Будем учиться привыкать к свету, — заявляю птенцу после заката. — Прямо с сегодняшнего вечера.
— И как? На улице ж темнота, — хмыкает, демонстративно смотрит на блеклый луч света на полу коридора.
— Легко, — пожимаю плечами. — Знаешь, а после ночи всегда наступает утро. А после утра — день.
— А восход?
— Раздевайся, — командую вместо объяснений.
Стягивает футболку.
— Все снимай.
— А ты?
— И я, — киваю. — Там, где мы будем, одежда — лишняя.
— Татарский пролив, — комментирует из-за плеча Апрель.
Под нами — водная гладь.
— Именно, — соглашаюсь. — И нам аккурат сюда.
И отпускаю гравитацию.
Тонем с громким всплеском.
Толща воды давит.
Выпускаю воздух из легких. Рядом так же булькает Апрель.
— Смотри, — на глубине в две тысячи метров говорю птенцу на языке жестов, — это стартовая глубина. После восхода поднимемся, насколько ты можешь выдержать...
Апрель смотрит на меня странным взглядом.
— Что-то непонятно?
Дергается вверх, но я его останавливаю, ухватив за ногу.
— В чем дело? — повторяю жесты.
Изображает страдальческий вздох и, кое-как повиснув вертикально, начинает махать руками... морской семафорной азбукой.
— "Я.Н.Е.З.Н.А.Ю.Я.З.Ы.К.Г.Л.У.Х.И.Х", — "вымахивает" спустя десять минут старательной борьбы с гравитацией, плотной водой и силой Архимеда.
Хлопаю глазами.
Ладно.
— Морзе знаешь? — в такой же манере интересуюсь. Махать руками в воде — занятие трудоемкое.
