— Ну же, Куколка, неужели не обнимешь меня? — и раскрыл руки, приглашая в его объятия.
Неуверенный шаг. Еще один и еще... И вот крепкие руки подхватили меня за талию и закружили по комнате.
Мне три с половиной года...
— Ёби писёла, — я бегу по холлу и прыгаю на руки моему брату, а он подхватывает меня за подмышки и кружит по холлу. Мы весело смеемся. Наконец-то Робин приехал. Я так скучала и ждала. Прилипаю к нему и целую в щеку, он меня в ответ чмокает в губки. — А ти мине сто пивез?
— Я себя привез, — и мы снова смеемся.
— Роби, — прошептала я, вспоминая данное мной в детстве прозвище.
— Вспомнила, — почти счастливо спрашивает он меня.
— Только мгновение, — все еще неверным голосом ответила я.
Вроде бы и радоваться должна от встречи, но что-то необъяснимое заставляло меня напрягаться и ждать подвоха. Интуиция ничего определенного сейчас мне не подкидывала, скорее стресс сказывался на моих возможностях, а начинающаяся головная боль сбивала с настроя.
Робин дернул меня за прядку волос и хитро посмотрел в мои глаза.
Мне почти пять лет...
— Ну же, Эляна, давай, чего ты боишься? — стоя на коленях и упираясь руками в пол, подбадривает меня брат. — Обещаю бешенного скакуна больше не изображать, — и дергается всем телом, изображая этого мифического скакуна.
Я все-таки решаюсь и быстро подхожу к Робину. Он опускается максимально низко, подгибая колени и локти, что бы мне было проще взобраться на него. Когда мое маленькое тельце устроилось на спине брата, он выворачивается и дергает меня за кончик косички, а потом начинает медленное движение по ковру. Я чуть не падаю на его первом шаге, по-этому хватаюсь за его волосы в попытке удержаться. Робин только смеется на мою выходку и заливисто смеется, а я смеюсь вместе с ним.
Робин что-то мне рассказывал и рассказывал о том, как он долго меня искал, что потом нашел и узнал о моей учебе в Академии. Как пытался получить пропуск для встречи, но мои опекуны не давали согласия. Рассказывал про борьбу за право опекунства надо мной, но ноф Сарос — слишком влиятельная персона и ему не по зубам. Было сказано много слов, но я мало воспринимала информацию, больше чувства и эмоции с которыми он все это мне рассказывал.
С каждым произнесенным словом, с каждой эмоцией я понимала, что все совсем не так как он мне описывает. Точнее, его слова совершенно не сочетались с теми эмоциями, что он ощущал. Я стал нервничать все больше и больше. И чем дальше, тем сильнее мне хотелось покинуть это 'гостеприимное' место. В конце концов, я не выдержала.
— Робин, а что ты тут делаешь? Когда мы улетим отсюда? — ничуть не смутившись от того, что прервала его на середине фразы, спросила я.
Он запнулся и замолчал. Тягостная тишина продолжалась недолго.
— Сейчас мы не сможем улететь, придется немного подождать, — уверенным голосом, все-таки ответил он мне.
Не соврал. Странно. Задам другой вопрос.
— А ты сообщил Тшэтсуо? — и внимательно стала вслушиваться в его ответ, стараясь отметить любые изменения в его мимике и эмоциях.
Ох, какой же коктейль закружился у него внутри, стоило только услышать имя моего мужа! Злость, брезгливость и НЕНАВИСТЬ направленные на него и вина, радость, любовь, нежность ко мне.
Он опять не отвечал несколько минут, пристально вглядываясь в мое лицо.
— А ты, так сильно его любишь? — при этом он почти не скривился, но я заметила — недаром так вглядывалась.
— Люблю, — осторожно ответила, после нескольких секунд раздумья. А что мне скрывать? По моему — это и так очевидно любому, кто видел нас вместе в неформальной обстановке.
Ох, лучше бы молчала! Робин мгновенно взвился и начал прохаживаться по комнате, как загнанный зверь.
Мне почти шесть...
— Ты подчинишься решению Штаба, Робин! — папа с Роби ругаются так громко, что мне становится страшно, ведь в нашей семье никто и никогда не повышает голом, особенно папа.
— Нет, отец, как ты не понимаешь? Мы не обязаны соглашаться с решением Штаба! — так же громко кричит брат.
Они меня не видят, просто не знают, что я спряталась в шкафу у папы в кабинете. Я не специально тут оказалась, что бы подслушивать, просто, я любила прятаться на нижней полке, когда мы играли в прятки со Сьюзи — нашей экономкой. В этот раз я тоже пряталась, когда разъяренный брат ворвался к отцу в кабинет и начал метаться по комнате, как-будто не знал куда выплеснуть, накопившуюся энергию. Через несколько секунд в кабинете появился папа. Я испугалась и поплотнее прикрыла дверцу шкафа, что бы они меня не заметили и не отругали. И вот теперь я сижу здесь и не знаю, что мне делать.
— Это ты не понимаешь, — папа пытается сдерживаться, но голом его периодически срывается на крик. — Эти браки нам необходимы и Штаб не может отказать приорийцам. К тому же не все так плохо, как тебе кажется, — голос наполняется успокаивающими нотками, но это не помогает и Роби перебивает папу.
— Не все так плохо?! Ты шутишь? Что может быть плохого в том, что нашу маленькую принцессу будут воспитывать какие-то хвостатые ящерицы? В том, что она не будет помнить Терру? В том, что она будет жить по их законам? В том, что родит подобное им хвостатое чудовище? — все сильнее распаляется мой брат, но папа тоже его перебивает.
— Это будет такой же его ребенок, как и ее. Никто не будет забирать от нее дитя! По крайней мере, Эляне не грозит развод — у них не принято разводиться! Я не спорю, мне бы тоже хотелось, что бы наша девочка росла вместе с нами, пропитывалась нашими традициями и привычками и вышла замуж за человека, но и приорийцы не чудовища. Я прожил с ними больше года, поверь, сынок, они относятся к женщинам очень хорошо.
— Ага, точно, особенно если женщина хороший воин и может доказать, что достойна своего избранника на состязании. А наша Куколка, прямо-таки и сможет сравниться по силе, с даже с самым слабым из них, — с сарказмом отозвается на это Робин.
— Вряд ли, но не думаю, что приорийцы пойдут на такую проверку, все-таки она человеческая девушка, — задумчиво, с некоторым сомнением отвечает на этот выпад мой папа.
— Ага, а после этого ее все сразу же станут уважать?!
После стольких криков, тишина кажется звенящей, а я продолжаю сидеть, боясь вдохнуть лишний раз поглубже — понимаю, что присутствую при каком-то очень важном разговоре, но не понимаю, что именно важное, по-этому стараюсь запомнить как можно четче все, что слышу.
— Я все равно найду способ избавить Эляну от приорийцев. Так и знай отец — я этого просто так не оставлю, — теперь слова Роби наполнены убежденностью.
Еще несколько секунд тишины, потом я слышу, как кто-то делает несколько шагов. Звук хлопнувшей двери сообщает, что разговор окончен. Я пока продолжаю сидеть в шкафу. Мне страшно вылезать из своего убежища.
Звон бокала и бульканье воды.
— Ох, Робин, боюсь натворишь ты дел, — с сожалением произносит мой отец, а через пару минут я слышу совершенно другие интонации в голосе: более властные и совершенно без эмоций. — Мике, проследи пожалуйста за моим сыном... Да, я рассказал ему... Боюсь, он наделает глупостей... До связи, — еще бульканье воды с предварительным звоном стекла, а затем тяжелый вздох — Надеюсь, ты меня простишь, сынок.
Топот ног и стук закрываемой двери.
— Нет, не сообщил и не сообщу, — предупреждает он мой следующий вопрос.
— Почему, Роби? — не понимаю я его поступков, пусть даже воспоминания, хоть и частично вернулись ко мне.
Ко всему прочему, голова стала болеть ужасно сильно и сосредоточиться никак не удавалось. Мысли с трудом не разбредались по закоулкам моего сознания, сдерживаемые лишь безумной силой воли, а может и огромным интересом с желанием разобраться в этой истории и наконец-то поставить жирную точку. Постоянно всплывали слова Сержа о том, что еще несколько стрессов и мои блоки падут. Судя по всему, последняя капля, разбившая стену между моими воспоминаниями, падала именно в тот момент, разбивая уже треснутую кладку блока.
— Что почему, Куколка? Почему не сообщу? Или почему мы сейчас не сможем отсюда смыться?
— И то и другое, — от боли я не сразу сообразила, что именно он от меня хочет услышать, а уж обратить в слова свои мысли и вообще казалось непосильной задачей.
Робин подскочил ко мне и схватил за плечи. Я еле сфокусировала на нем взгляд. Я чувствовала, как с каждой секундой удерживать свое сознание в этом мире становилось все сложнее и сложнее. Но, не смотря на все сложности, я смогла рассмотреть странный блеск его глаз.
— Потому что ты моя, Эляна,— сначала я не очень поняла смысл этой фразы, но следующие его действия повергли меня в полнейший шок и спасительную от всех этих ужасов тьму.
Мужчина, к которому у меня не было никаких, даже сестренских чувств, впился в мои губы, сминая, больно кусая и не замечая, что я уже не сопротивляюсь его поцелую, пребывая в беспамятстве.
Глава 50
Ничто не омрачало очередной ужин в нашей каюте. Мы с папой и мамой теперь всегда старались как можно больше времени проводить вместе. Такое родительское поведение было для меня непонятно. Что такого ужасного в том, что у меня теперь есть жених?! Это же так замечательно и волнительно!
Перед моими глазами все время стоял красивый мальчик с кучей сладостей, которые он приготовил специально для меня и по первому требованию готовый играть со мной в мои куклы, прятки, догонялки и, раз я теперь уже достаточно взрослая для того чтобы у меня был жених, то и в интерактивные игры мне теперь можно будет с ним играть и он же обязательно научит меня новым. Тот факт, что мой нареченный (странное слово, мне совершенно непонятное, но такое взрослое и оттого мне оно нравилось мне еще больше) может со мной не согласиться меня ни капли не смущал, потому что я готова была идти ему на уступки и иногда делать что-нибудь из того, что захочет он сам. Меня мама именно так и учила, а я как послушная дочка любимых родителей не собиралась их позорить своим невежеством (тоже взрослое слово, но его значение мама мне объяснила).
Ужин, как я уже говорила, проходил в дружной семейной обстановке: мама строго следила за соблюдением этикета, папа периодически скатывался на тему премудростей традиций загадочных приорийцев, но понукаемый мамой быстро замолкал и продолжал уже распространяться на другие отвлеченные темы, а я делала вид что внимательно слушаю их, изредка что-то бубня в ответ. Сама же представляла какого это жить на другой планете. Да что на планете? В другой галактике: по другим традициям (может у них мне можно будет не чистить зубы и не умываться по утрам?), общаться с другими детьми и взрослыми...
Додумать-домечтать мне было не суждено, впрочем, как и не суждено мне было закончить наш ужин. Филе какой-то ну очень вкусной рыбы так и осталось лежать на тарелке вместе с безумно полезными овощами. Сначала взревела сирена, а секунду спустя и заморгал оранжево-красная лампочка, дающая понять всем на борту нашего лайнера о произошедшей чрезвычайной ситуации. Согласно корабельного расписания в таких случаях нам переписывалось оставаться у себя в каютах и ни в коем случае не покидать ее. Папа порывался пойти на мостик, но мама все-таки смогла уговорить его остаться с нами, а с мостиком связаться по внутренней связи, что папа и сделал.
— Капитан, что происходит? — папа всегда разговаривал со всеми подчиненными таким строгим голосом, как и в этот раз.
— Господин Беловка, — капитан очень старался говорить уверенно и не отводить глаз от моего отца и периодически мелькающей мамы на заднем фоне, но даже мне было видно насколько он нервничает. — На нас напали, сэр, но ситуация под контролем.
При этих словах лайнер хорошо так тряхнуло, я даже прикусила себе язык. На несколько секунд в каюте погас свет, связь с мостиком прервалась, но потом все вроде наладилось. Папа выругался на непонятном языке и полез в сейф. Когда увидела пистолет в его руках, я немного испугалась, а когда мама взяла непонятную штучку из рук папы, мне окончательно стало страшно. На вопрос: зачем им это я боялась получить ответ, так как и сама догадывалась.
Папа попробовал связаться с капитаном, но внутренняя связь не работала. Он опять и опять нажимал на кнопку вызова, но ничего не происходило.
Лайнер потряхивало, иногда еле ощутимо, а иногда настолько сильно, что приходилось хвататься за мебель, чтобы не упасть.
Мне казалось, что прошло очень много времени — я даже перестала вздрагивать от очередных ударов и придумала себе игру — пыталась угадать насколько сильно нас будет трясти в следующий раз и когда этот раз произойдет.
Через некоторое время папа не выдержал неизвестности и приказав спрятаться в комнате с туалетом и забаррикадироваться, направился к двери выхода из каюты. Мы с мамой бегом кинулись в санузел и устроились в душевой кабинки. Мама пела мне песенки, а я подпевала, так происходящее не казалось чем-то ужасно страшным, а простой игрой в прятки (правда с немного усложненными правилами).
Мы успели спеть только три песенки, когда дверь в туалет, которую мама попыталась заклинить стулом из комнаты, при этом разбив сенсор движения, чтобы дверь не открывалась автоматически при приближении любого к ней, попытались открыть.
Мы резко замолчали, а мама еще крепче прижала меня к себе и немного развернулась таким образом, что я оказалась практически спрятана ее телом и взяла в руки, лежащую рядом непонятную штучку, которую ранее дал ей папа. Глядя не мою мамочку, я тоже постаралась дышать тихо-тихо и не шевелиться. Стало страшно. Толи это страх моей мамы мне передался, толи до меня наконец-то дошло осознание происходящего, но теперь мне не казалась вся ситуация каким-то интересным и необычным приключением.
Тихо-тихо, чтобы никто не услышал, мама обернулась ко мне и на грани слышимости попыталась меня успокоить:
— Не бойся, Принцесса. Дверь заблокирована, сенсор сломан, теперь ее открыть можно, только если взорвать или резать. Так что нам ничего не грозить, — и прижала меня еще сильнее.
— Мама, папа ведь вернется, правда?
Ответа я не успела получить. Призрачно крепкая преграда в виде сломанной двери, оказалась именно что крепкой только в нашем с мамой воображении. Сначала легкое шебуршание с той стороны заставило нас напрячься и затаить дыхание, затем все снова стихло на несколько секунд и взорвалось в прямом и иносказательном смысле какофонией различнейших и мощнейших звуков: скрежет псевдометалла, треск обшивки из искусственного и сверхпрочного волокна, падение и следующий за ним звук разбитого стекла — осколки двери, впивающиеся в стену, пол, потолок, зеркало, защиту душевой кабины. Шипение, словно от большого количества змей, дало понять, что и некоторые трубы, спрятанные в потолке, а может и полу, тоже пробиты и теперь нагнетаемая в них смесь газов вырывается на свободу. Запах гари не давал возможности глубоко вздохнуть, в горле стало першить, а на глаза наворачиваться слезы от едкого дыма плавящихся материалов.
Мама укрыла меня своим телом, тем самым пряча от ворвавшихся к нам... Кого? Я не видела, впрочем, видеть и не хотела, а может и боялась. Скорее второе — мне было очень страшно. Страшно от неизвестности, от того, что я не знаю, что стало с папой и где он, от того, что прежде нежные, пускай и очень крепкие мамины объятия стали болезненными, а сама мама очень тяжелой, настолько тяжелой, что казалось, если я полностью выдохну, то вдохнуть снова уже не смогу. Нужно было всего лишь пошевелиться, совсем чуть-чуть, самую малость и мама ослабила бы объятия, но я боялась выдать себя, ведь я отчетливо слышала перемещения тех, кто так по зверски ворвался на наш лайнер — в нашу каюту. Да и маме лучше знать, когда можно начать шевелиться, а сейчас раз она застыла и дышит настолько аккуратно, что даже волосы на моей голове не задевает, то и я тоже не буду капризничать. Я потерплю — уже большая.
