— Не знаю. Мне не попадались глухие. Точнее, попадались еще до плена, но языком жестов они не владели — в то время вообще образованием глухих плохо занимались. Извини.

Упущение. Морзе общаться до ужаса долго — простое слово занимает раз в "дцать" больше времени, чем один короткий жест.

— Обязательно выучи, — передаю.

— Как натолкнусь на глухого, так сразу, — на лице ирония.

— Я помогу, — улыбаюсь. — Я знаю, где их найти.

— Хорошо, — кивает.

Объяснение, которое на жестах заняло бы минуту максимум, азбукой Морзе приходится передавать полчаса. Общение делается невыразимо медленным, но я сам идиот. Расслабился, привык, что собратья, как правило, знают все нужные языки... Ага.

Впрочем, до восхода у нас есть время.

— Почему два километра? — интересуется птенец, сжимая мою ладонь.

— Точное значение, где пропадает свет — километр семьсот, — отвечаю. — Но два — на всякий случай. Ты можешь определить глубину по давлению?

— Нет...

— Тогда запоминай пока так, субъективно. Здесь — два километра. Приблизительно. Это ощущение давления в двести атмосфер. Это стартовая глубина. Ни в одном море нет солнечного света на этой глубине. Поэтому пережидать тут тоже можно. Вообще солнечный свет останавливается метров триста повыше, но для полной уверенности берем два километра. Это что касается только воды, без учета закапывания в дно.

— Понял.

— Ну вот. Ждем восхода, а потом потихонечку выплываем.

— Понял.

Восход наступает через четыре часа.

Прихожу в себя.

Птенец где-то на двести метров ниже.

Спускаюсь, подаю руку.

Медленно поднимаемся.

— Я боюсь, — вдруг сигнализирует.

Останавливаюсь.

— Чего?

— Солнце... оно пугает.

— Не бойся, ты солнца еще долго не увидишь, — успокаиваю. — Мы немного повыше всплывем. Слушай себя. Не торопись. Пойми, что ты чувствуешь. Если станет совсем плохо, нырнем глубже.

На глубине в тысячу пятьсот двадцать метров птенец останавливается, прислушиваясь к своим ощущениям. Полагаю, что мы выше не пойдем, но Апрель продолжает подъем.

Наконец останавливается, поворачивается ко мне. На лице — мученическое выражение.

— Не могу больше, — слабо давит на руку.

Вместо ответа тяну его чуть ниже.

Тысяча четыреста сорок один.

Останавливаемся на девять метров ниже.

— Неплохо для начала, — ободряю. — Тысяча четыреста пятьдесят метров.

— А ты на какой глубине был первый раз?

— Я откуда знаю? — ухмыляюсь. — Я первые три тысячи лет на пальцах считал, помнишь? Я тогда о паскалях, атмосферных давлениях и вообще физике понятия не имел.

— Ну, а если прикинуть?

— Если прикинуть... — улыбаюсь. — С двух тысяч метров, Младший. Не знаю я. Когда научился считать метры и измерять глубину давлением, я был уже постарше тебя в этак тридцать восемь раз.

— И что теперь мне делать? — меняет тему разговора.

— Ничего, — отвечаю. — Сиди, наслаждайся теплой водичкой.

Фыркает. Вода, как и везде в океане на такой глубине — примерно четыре градуса по Цельсию.

Нам без разницы.

Пережидать закат приходится опускаться на стартовые две тысячи. Когда мир вокруг перестает вертеться, Апрель рвется наверх, но я его останавливаю.

— Еще пять минут.

— Зачем?

— При подъеме или спуске восход или закат случаются раньше или позже, нежели на твердой земле, — поясняю. — Две тысячи метров — примерно восемь минуты по времени. Хочешь встретить закат?

Тут же послушно оседает вниз.

— Не надо.

Киваю.

На поверхность поднимаемся спустя пять минут после заката, а на твердой земле оказываемся еще спустя час.

Отплевываемся от соленой воды.

— И как часто надо так нырять? — задает вопрос Апрель, когда вновь может наполнить легкие воздухом.

— Раз или два в неделю. Можно чаще. Можешь вообще в океане поселиться, но не рекомендую. Помимо солнца, надо еще полет тренировать. А в воде усилий по перенаправлению гравитации нужно намного меньше.

Страдальчески вздыхает.

— Я даже не спрашиваю, топили ли так тебя, — бурчит.

— И правильно, ибо топили, — соглашаюсь. — Причем без всяких объяснений. Вечером взяли за шкирку: "Будешь учиться солнцу". И уволокли в океан. Пока допер, что делать, куда плыть, что это за боль вокруг, и куда от нее деваться, успел от Наставника кучу лещей отхватить. Это тебе хорошо — язык жестов, семафорная азбука, азбука Морзе... А тогда под водой я только глазами хлопать мог Наставнику и рожи корчить.

— Я язык жестов не знаю, — кривится. — Ты начал руками что-то показывать, я себя полным дураком ощутил.

— Да ладно, — фыркаю. — Научишься. В городе есть общество глухих. Там подкараулим нужного тебе человечка.

— Только учти, что я сразу не постигну язык, — напоминает. — Мне неделю тренировок нужно.

— Учту, — соглашаюсь. — Дурное дело нехитрое.

Кивает.

* * *

Возвращаемся ближе к утру.

Андрей уже привык к моим ночным отлучкам, поэтому с верхнего этажа лишь слышен дружный храп трех человеческих существ. Четвертое, нечеловеческое, встречает нас громким мявом.

— Твои слуги не кормят твою мохнатину, — резюмирует Апрель, глядя на вьющуюся у ног кошку.

— Проверю, — натягиваю футболку со штанами.

Кошку все-таки кормят. Миска полна корма, рядом стоит чистая вода.

— Ей, скорее всего, корм не нравится, — говорю, глядя в желтые глаза с вертикальным зрачком.

— Да корми ты ее уже мясом, что ли, что ты с этим кормом, — птенец лезет в холодильник и достает кусок свинины. — Вот, можно дать...

— Можно попробовать, — соглашаюсь.

Свинина идет "на ура".

* * *

Как бы я ни не хотел, но Витю приходится отправлять в школу. Выбираю ту, что поближе к дому — седьмую гимназию. Можно дойти пешком.

Витя пойдет в третий класс.

Я мог бы поручить Апрелю обучение мальчика, но Апрель ограничен ночным временем. Да и его самого нужно учить.

А из Андрея учитель едва ли не хуже, чем балерина.

Хотя нет, балериной он был бы чуть успешнее.

* * *

На календаре — первое октября.

Люди чинно завтракают за столом. Хотя как чинно — манеры что у Вити, что у Андрея, что у Ани далеки от идеальных.

— В понедельник пойдешь в школу, — говорю мальчику. — В гимназию номер семь, она тут недалеко.

— Я хочу в свою прежнюю школу, — кривится.

— Твоя прежняя школа находится в часе езды, — возражаю. — Я не собираюсь тебя туда возить.

— А дядя Андрей? — возражает.

— Он — тем более. Если ты останешься в той школе, то он будет тратить на дорогу туда и обратно два раза в день четыре часа. В новой школе — всего час. Так что выгоднее тебя отправить туда.

— У меня там друзья...

— Новые появятся.

Дуется.

— Андрей, будешь провожать его в школу и встречать, — отдаю приказ слуге. — Далее. Отправишь его в продленку. Пусть там делает уроки и общается.

— Понял.

— Этикет, — напоминаю.

— Да, хозяин, — вымучивает.

Киваю.

— А почему дядя Андрей называет вас хозяином? — интересуется Витя с полным ртом.

— Во-первых, прожуй. Во-вторых, объясняю. Я его начальник. Поэтому и называет.

— А... А Анька? — поспешно глотает недожеванное.

— И Аня, — киваю. — Она сейчас не будет ходить в школу, потому что будет работать у меня.

— А...

Во время последних реплик Аня едва дышит.

Люди.

* * *

После завтрака останавливаю Аню.

— Да, хозяин?

— У тебя был день рождения две недели назад, — смущенно говорю. — Но было много суеты. Мы были заняты. Но я помню про него. И поэтому сегодня, во-первых, хочу извиниться за то, что мы его пропустили... А, во-вторых, хочу подарить тебе подарок.

Широко раскрывает глаза.

— А... а какой?

— Ну, так как я понятия не имею, что тебе бы хотелось, поэтому предлагаю так. Сейчас мы пойдем в магазин... в любой, в какой скажешь. И купим тебе все, что ты захочешь.

— Все? — смотрит недоверчиво.

— Да, — киваю. — Абсолютно. Вот скажи, что бы ты хотела в подарок? Про цену не думай. Можно даже очень дорогое. Обещаю. Куплю. Хоть самолет.

— Я... — внезапно краснеет. — Я... лошадь хочу.

Al'lil сложно удивить. Но у Ани, кажется, это получилось.

— Лошадь? — переспрашиваю.

— Ну... можно не лошадь.

— Живую лошадь? — уточняю.

— Ну, можно что-нибудь другое. Книжку...

— Так, погоди, — собираюсь с мыслями. — Я же сказал, что обещаю. Какую лошадь ты хочешь? Живую?

— Да... — едва шепчет.

— Значит, куплю тебе лошадь, — киваю. — Хоть сегодня. И книжку куплю. И что-нибудь другое тоже. Я же сказал — все, что угодно. Только давай определимся немного с тем, где ее селить и чем кормить. Она же живая, ей кушать надо.

— Купите? — недоверчиво вскидывает голову.

— Куплю, — еще раз подтверждаю. — Но ведь нельзя взять так просто лошадь и привести ее домой. Надо придумать, где она будет жить и что есть. Кто за ней будет ухаживать, следить и лечить, если заболеет.

Хмурится.

— Нет, это не значит, что лошадь нельзя, — еще раз поясняю. — Можно. Так что поехали, куплю тебе лошадь. Заодно придумаем, куда ее пристроить. Явно не в твою спальню, там ты спишь. И не в гараж — там бензином воняет.

А конюшни у нас нет.

* * *

Поход за лошадью несколько откладывается. Я просматриваю сайт местной газеты объявлений в поисках конюшни и, собственно, самой лошади.

Лошадь — это хорошо.

...— А я там видел коня, ух, это конь! — в глазах Тома восторг. Машет эмоционально руками.

— Хочешь такого? — интересуюсь.

— Ага! Он такой большой, краси-и-ивый!

— А ты на нем усидишь?

— Да!

— Пойдем, проверим.

Бежит впереди меня...

...— Может, сперва на лошадке попроще поучишься? — присаживаюсь около лужи. В луже — Том.

Обиженно поджимает губы, в глазах едва ли не стоят слезы.

Конь усмехается рядом, переступает копытами.

— А потом у тебя будет точно такой же, обещаю, — протягиваю руку слуге, помогаю подняться.

— Буду учиться на лошади попроще, — вздыхает, вытирает лицо рукавом, от чего лицо покрывается еще большим слоем грязи.

Домой возвращаемся пешком...

Конюшня находится. Даже две. Одна рядом с новой школой Вити, вторая — чуть ближе к центру города. И в той, что около школы, согласны принять нашу будущую лошадку на постой. А так же учить Аню управляться с лошадью. Они даже продать могут нам жеребенка.

— Нашел тебе конюшню, — говорю девочке. — Точнее, для твоего будущего подарка. Там тебя могут научить за ним ухаживать, ездить, кормить и так далее. Готова туда сходить?

— Да!

— Тогда пойдем, — улыбаюсь.

Убегает, просияв.

Конюшня так себе. Чуть получше, чем плохая, но на первое время сгодится. И лошади в ней самые обычные, ничуть не породистые. Грива, четыре копыта, хвост метелкой.

Но Аня смотрит на каждую из них с восторгом.

— А... а можно погладить? — робко интересуется.

— Так... погладить... разве что Конфету, — хозяйка конюшни берет за уздечку серую лошадку. Конфета косится недовольно, но позволяет потрогать себя за щеки.

— А... можно ее купить? — оглядывается на меня.

— Ее... — хозяйка конюшни качает головой. — Она жеребая, не продам. Может, жеребенка возьмете? Будешь учиться ухаживать, вырастишь... — обращается к девочке.

— Не стоит, — опережаю ответ Ани. — Пусть сразу катается.

— Так она не сразу кататься будет, — женщина пожимает плечами. — Пока научится...

— Все же это будет быстрее, чем ждать, пока жеребенок вырастет, — отвечаю. — Но если у вас нет подходящей лошадки, мы свою приведем.

— Да, так, наверное, будет лучше... Но вы сможете выбрать подходящую? Девочка все же маленькая, а бывают очень вредные такие... Своих-то я знаю, могу сказать, что вот Турель — очень упрямая, с ней старшие ребята работают. А Китаец вообще... у, морда!

Конь по имени Китаец косит круглым глазом, скалится.

Улыбаюсь.

— Я смогу. Спасибо.

— Хорошо, так когда вас ждать?

— Ориентировочно — сегодня или завтра. Если что — я позвоню.

— Договорились!

* * *

Аня готова купить первую попавшуюся лошадь, но я сдерживаю порывы девочки.

— Тебе с этой лошадью общаться, — поясняю. — Если вы не сойдетесь характерами, будет очень обидно. Даже бывает, что с котами люди не могут договориться, но кот маленький, еще куда ни шло. А лошадь вон какая. Представь, если она тебя обижать будет? Копытом как даст, улетишь.

— Это да, — соглашается.

Некоторые из лошадей, которых нам пытаются подсунуть, больны. Я бы их выходил, но лошадь будет принадлежать Ане. Она может не справиться.

И лишь на следующее утро, причем опять же недалеко от дома, мы находим красивую молодую кобылу гнедой масти. Кобыла благосклонно принимает от Ани кусочек хлеба под моим чутким надзором, одарив насмешливым взглядом, мол, не беспокойся, не обижу я твоего жеребенка.

Кобылу зовут Слива.

Спустя пять минут Аня не хочет отходить от Сливы. Слива улыбается по-лошадиному, соглашаясь принять человеческого детеныша под свою опеку.

К Сливе докупаю сбрую — добираться будем своим ходом, ибо недалеко — за полчаса доцокаем.

Усаживаю Аню перед собой, показываю, как держаться за луку седла. В принципе, не рекомендуется ездить в одном седле вдвоем, но мое телосложение на данный момент можно назвать худощавым, да и одиннадцатилетняя девочка места занимает немного.

А вес можно не сбавлять гравитацией, поскольку лошадь способна увезти половину собственного веса.

Мы с Аней весим явно меньше двухсот пятидесяти килограммов.

Слива гордо вышагивает по обочине. Один раз задирает хвост, укладывая на дорогу конские яблоки.

Аня этого не видит — все ее внимание поглощает дорога и восторг от осознания наличия собственной лошади.

Лошади пофиг.

Слива хозяйке конюшни нравится.

— Хорошая лошадка, спокойная, — сразу понимает она. — А вы как ее довезли?

— Никак. Верхом доехали, — отвечаю. — Тут недалеко было.

— А, вы, видимо, у Филатовых брали. У них да, у них хорошие кони.

Соглашаюсь.

Уходить из конюшни Аня не хочет.

— Завтра придешь, — обещаю. — Но после обеда.

Вздыхает, провожает Сливу тоскливым взглядом.

* * *

Выловить припозднившегося прохожего, возвращающегося после очередного собрания в ВОГ, дело пяти минут.

Сидим на крыше какой-то пятиэтажки.

Апреля трясет.

Укладывает полученные знания в голове.

Держу его крепко.

Спустя полчаса Апрель моргает, согласно кивает.

— Все, теперь общение только на жестах, — показываю. — Никакой устной речи в течение двух недель. В том числе и с моими людьми. Забудь на это время устную речь.