— Мы никогда не управляли полноценным роботом, — подала голос безопасница. — И не совсем понимаем, как это делать. Но, думаю, можно попробовать госпитальный сканер для кибридов. Его можно соединить с оператором какими-нибудь проводами... Хотя тесла-уязвимость такой конструкции возрастает квадратично пропорционально длине провода... — она замолчала, вспоминая уравнения наводки. — Можно попробовать лазерную оптику, — наконец выдала она, пожав зелёными плечами.
— Это значит, в пределах прямой видимости... — губернатор задумался. — А размерчик этого, гм... изделия? Что знает об этом уважаемый директор Института? — бегемот обратился к цилиню.
— В полный рост — метров десять-двенадцать, — откликнулся директор Института, задумчиво почесав зубами нижнюю губу. — Может, больше. Зависит от модели. Мы пока не знаем, что конкретно нашёл Роджер. Наши эксперты говорят, что это, скорее всего, боевой обчепроб средней защиты модели 'Сталин-5'. Немецкая разработка.
— Интересно... чем можно отрезать такую руку, — пробормотал бегемот.
— Сейчас уже ничем, — тут же отозвалась Рерих. — Разве что тяжёлым стационарным лазером с тесла-накачкой, как у нас на периметре. И только в том случае, если обчепроб обездвижен, — она непроизвольно-стремительно облизала сухие губы раздвоенным языком. Бегемот, платонически любивший всё быстрое и изящное, мечтательно вздохнул. Всколыхнувшаяся водная масса плямкнулась о борт бассейна и с шумом стекла в зарешёченные отверстия стока.
— Значит, управление в пределах прямой видимости, — пробормотал бегемот. — Оператор может быть замаскирован или находиться на большом расстоянии... Эту штуку можно использовать против психократов, — заключил он. — Идеальное, можно сказать, оружие. Что вы на это скажете, Семнадцать Дюймов?
Цилинь растерянно посмотрел на черепашку. Та его проигнорировала.
— Я не рассматривал этот аспект проблемы, — признался единорог.
— Да? А меня именно этот аспект интересует, — физиономия бегемота сморщилась от напряжения, и в тот же миг Нефритовое Сокровище почувствовал, как его передние ноги сами сгибаются, а задние — предательски дрожат. Ещё секунда — и он пал бы коленями на камень. Но в последний момент ломающее волю воздействие ослабло, а потом отпустило.
Семнадцать Дюймов зыркнул на бегемота исподлобья и оскорблённо фыркнул — однако ж не настолько громко, чтобы бегемот не мог сделать вид, будто не услышал. Господин Пендельшванц предпочёл сделать именно такой вид.
— Думаю, следует исходить из худшего варианта развития событий, — заявил он. — А худший вариант таков: обчепробом завладеваем не мы, а кто-то ещё. После чего... может случиться всякое. Теперь дайте подумать, — бегемот рывком убрал голову и плюхнулся в бассейн.
Отсутствовал он минуты три. Когда он вынырнул, лемуры, вызванные госпожой Рерих, запаковывали руку-бревно в брезент.
— Эта штука должна быть нашей, — сообщил господин Пендельшванц, шумно отряхнув воду с головы. — Но посылать Роджера мне не хочется.
— Почему? — не поняла безопасница.
— Он будет копать. И не просто копать, а медленно, с соблюдением всех правил, — объяснил бегемот. — Об этом очень скоро узнают посторонние. Шерстяные, например. Или та же Мальвина с немецкой базы. У них есть оружие. Придётся посылать усиление. Что означает — раструбить на всю Эсдекию, что мы нашли что-то ценное...
— Я могу устроить учения для безопасников на местности, — предложила госпожа Рерих. — С рытьём окопов и укреплений, например... Положить где лежало, быстро, — бросила она лемурам и сделала пастью хватательное движение.
Лемуры с неожиданной лёгкостью подхватили бревно и буквально помчались прочь.
— Как ты их... — протянул губернатор. — А вот учения — это хуже, чем посылать Роджера. Тут и последний дефолтник догадается, что дело нечисто... Идеально — если этот, как его... Сталин-5 вылезет из земли сам. Если он исправен. Его можно включить?
— Попытаться — можно, — Лэсси сделала значимую паузу между словами. — Даже если он не вполне исправен. Обчепробы очень живучи. Тесла-зацепления там случаются, так что, я думаю, он заряжен. Но для этого нужен оператор. То есть я, — заключила безопасница.
— Не может быть и речи, — бегемот резко дёрнул углом рта, отчего хлебало угрожающе перекосилось. — Ты нужна мне здесь.
— Больше некому. Кибриды моего типа сейчас выпускаются только в Кооперативе Озеро.
— О, кстати. Что у нас там с Озером? Я же говорил — закажи Тортилле ещё троих. Сколько она хочет?
— У старухи всё не слава Дочке, — Лэсси задумчиво опустила подбородок. — Говорит, кладки караваджистской линии погибли. Из-за какого-то грибка.
— Допустим. А передвижники? Моль их съела? — насупился бегемот.
— Нет, этих хемули скупили оптом. Тортилла предлагает абстракцистов.
— Абстракцисты — пидарасы, — разочарованно буркнул Пендельшванц.
— Отличные боевики, — не согласилась Рерих.
— Кандинского помнишь? — бегемот ехидно прищурился верхом.
Рерих подумала пару секунд и кивнула. Черепашка-абстракцист Велемир Кандинский был её тренером. Боевик он был и в самом деле превосходный, но безбожно злоупотреблял конским хреном, отчего вечно ходил с развороченным дуплом и постоянно обделывался на тренировках.
— Ну не все они такие, — сказала черепашка с сомнением в голосе.
— Хочешь проверить? Я — нет. Чтобы они тут мне всё загадили, — бегемот возмущённо рыгнул.
— Вообще-то, — вступил в разговор цилинь, — можно поискать кого-нибудь в Институте. Нужен оператор сканера... или секвенсора... — он задумался. — Можно попробовать, — закончил он.
— Если так, то нужен проверенный кадр, — не согласилась госпожа Рерих. — У нас есть время на серьёзную проверку?
Семнадцать Дюймов задумался, потом тряхнул гривой.
— Есть такой доктор Карло Коллоди, человекообразный, — сообщил он. — Оператор секвенсора. Мы его очень тщательно шерстили... в связи с последними событиями, — он снова помрачнел.
Пендельшванц, напротив, откровенно обрадовался: отправлять безопасницу на постороннее задание ему категорически не хотелось.
— Хомосапый? Неплохо. Лэсси, возьми у нашего друга документы на этого Коллоди, а потом попробуйте его на вашей штуке... Ну что ж, — бодро закончил он, — я рад, что мы пришли к конструктивному решению, и более никого не задерживаю.
Черепашка сложила лапки перед грудью, поклонилась и бесшумно исчезла. Цилинь, напротив, поднялся с трудом, попрощался вежливо, но сухо, и побрёл к выходу, уныло шаркая по плитке копытами.
Тут Пендельшванц наконец заметил, что хвост цилиня перехвачен не обычной красной лентой, а белой. Напрягшись, он вспомнил, что цилинь когда-то рассказывал о древнекитайской цветовой символике. Кажется, белый цвет означал что-то нехорошее — то ли хворь, то ли скорбь.
Он наморщил лоб, сосредоточился — и в памяти всплыло слово 'траур'.
Глава 34, в которой энтузиаст своего дела, соблазнившись на посулы, принимает рискованное кадровое решение
11 ноября 312 года от Х.
Училище начальной ступени 'Аусбухенцентрум'. Первый корпус, личный кабинет зав. административно-хозяйственной частью.
Два часа пополудни.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
СЛУЖБА КУРЬЕРСКОЙ ДОСТАВКИ 'СИТИ-ЭКСПРЕСС' / доставлено 19 ноября 312 года 12:20 /
Аусбухенцентрум, Льву Тененбойму, в собственные руки. Дорогой Лео, не буду красть твоё время, вынуждая читать обычные стариковские любезности. У меня к тебе небольшая и, смею надеяться, необременительная просьба. До меня дошли слухи, что у тебя до сих пор есть некая вакансия. У меня, в свою очередь, возникла настоятельная потребность во временном трудоустройстве одной моей сотрудницы. Она скромная, исполнительная девушка, идеально подходящая для данной работы. Все необходимые документы прилагаю.
Искренне твой
Грегор Замза.
P. S. Финансовые вопросы обсудим позже, если всё пройдёт гладко.
Лев был слон. Себе на го ре — и притом сугубо. То есть двояко.
Ну, во-первых — слон. Слон! В роду Тененбоймов, из которого происходил достопочтенный Лев Строфокамилович, никаких слонов в сухопутном смысле этого слова не практиковалось. Основатель рода, Зенобий Тененбойм, являлся чем-то вроде устрицы, что отнюдь не помешало ему стать выдающимся мыслителем и педагогом, автором непревзойдённого исследования о системе Макаренко. Его многочисленные исчадья и отродья — увы, калушата: анатомические особенности не позволяли Зенобию плодиться иным образом — вышли в основном морскими млекопитающими. Ими же они и продолжились. Например, отец Льва, Строфокамил, был ушастым тюленем, точнее — калифорнийским морским львом. Правду сказать, к умственным занятиям он склонности не питал, всю жизнь проработав в бригаде подводных монтажников. Детьми он обзаводиться не спешил, а возможно, и не намеревался. Однако случилось так, что гладкокожий красавец в красной каске приглянулся хозяйке бизнеса, пылкой морской слонихе из хорошей семьи. Семейство её выбор одобрило и ждало ластоногого прибавления. Ожидание обернулось афронтом: по какой-то странной превратности судьбы и генома долгожданный младенец родился почти хомосапым, если не считать ушастой головы с хоботом. И крохотного хвостика, который сам Лев Строфокамилович называл декоративным, а недоброжелатели — очень похоже, но обиднее.
Как бы то ни было, мальчика пришлось отдать на сушу, в ясли при Аусбухенцентруме. Там он и вырос — сначала биологически, потом духовно и карьерно. Он испытал судьбу молодого педагога-новатора (решительно внедрив в учебный процесс электричество и инъекции болевых препаратов вместо морально устаревших шпицрутенов), а впоследствии сумел заслужить репутацию расторопного администратора. Ныне он занимал многотрудную должность завуча по административно-хозяйственной работе, с некоторых пор совмещая её с учебно-воспитательной, по линии внутришкольного контроля. Как подобострастно шутили в учительской, на первом поприще он себя проявил настоящим слоном, а на втором — истинным львом. Тененбойму это не льстило. Он недолюбливал своё имя и предпочёл бы сидению на двух стульях директорское кресло, давно им заслуженное. Он его бы и получил — если б только нынешний директор Аусбухенцентрума, доктор Бонч Леопадлович Бруевич, собрался бы наконец на покой. К огромному сожалению всех заинтересованных лиц, доктор Бруевич, с его крепкой основой, органично сочетающей гены какаду, гозмана и баобаба, в ближайшие сто лет покидать своё место не планировал. Правда, в Центре давно уже шли разговоры об открытии филиала в Стране Дураков, с экстерриториальным междоменным статусом. На это Лев Строфокамилович питал определённые надежды — но, чесгря, довольно расплывчатые.
И второе горе: Лев. Лев! Львиную основу господин Тененбойм, мягко говоря, не котировал — как это вообще свойственно многим травоядным. Увы, у Льва Строфокамиловича эта невинная, в общем-то, идиосинкразия была как-то особенно акцентуирована, и в первую голову на кошачьих, в особенности на львов. Разумеется — на львов в сухопутном смысле этого слова, а не на прекрасных морских созданий, к которым Тененбойм питал чувства самые родственные. Тем не менее собственное имя ему резало слух. Увы: его водоплавающее семейство — с коим он был и связан, и обязан многим и многим — решительно не поняло бы перемены прозвания, данного ему матерью в честь деда. Оно оставалось тайной скорбью его, незаживающей раною.
Зато во всех остальных отношениях слон Лев отличался изрядной толстокожестью.
На сей раз он являл это свойство своей натуры методисту Гепе Дрейфусу, мелкому злоебучему гепарду, на физиономию более напоминающему почему-то хорька. Попахивал он тоже скверно, и именно что хорькотиной. К тому ещё был он до невозможности занудлив, особенно когда ябедничал. Сейчас он жаловался на своего помощника Бяшу, который-де отлынивал.
— А я этой скобейде дефолтной говорю, — энергично жестикулировал Дрейфус, фонтанируя перед начальством мелкими обидками, — смотри у меня, сучий пёс!
— М-м-м, — промычал Лев. Бяша, разумеется, был вовсе даже не сучьим псом, а самым обычным бараном, ещё и с козлиной прошивью, что не прибавляло ему ни ума, ни обаяния. Зато он был исполнителен и неприхотлив, а его работа ничего не стоила — Бяша был взят с общего развития и находился на балансе школы, то есть вкалывал за еду. Однако ж и требовать от него самоотверженного служения высоким идеалам воспитания было как-то недальновидно. Но Гепа этого не видел и не хотел.
Возможно, Лев от Гепы избавился бы. Он ему был несимпатичен по многим причинам, включая биологические. К сожалению, Гепа приходился дальним родственником самому Бруевичу. Достаточно дальним, чтобы игнорировать его претензии, но не настолько, чтобы просто избавиться от надоеды. К тому же методистом он был толковым, въедливым и памятливым, что Лев Строфокамилович ценил. Так что регулярные визиты Гепы слон воспринимал философически. Слушая — а точнее, пронося мимо ушей — очередную порцию нытья, он даже не доставал хобот из настольного аквариума. До поры, естественно, до времени.
— А он на меня пырится, — распалялся Гепа, ёжа вонючую шерсть на загривке, — а я ему: если ты ещё раз так отнесёшься к своим обязанностям, я тебя на ноль помножу, тебе ясно или нет? А он мне с хамской такой интонацией — бэ-э-э...
Слон поморщился. 'Бэ-э-э' в Гепкином исполнении сбивалось на вой с рычанием. Таких звуков Тененбойм не любил. К тому же они отвлекали от важных хозяйственных расчётов: Лев Строфокамилович прикидывал, как бы вытянуть из доктора Бруевича денег на починку дыбы в дисциплинарной комнате девочек-старшеклассниц. Дыба ломалась уже второй раз за семестр. Первый раз её из чистого нигилизма подгрызла какая-то бобриха, которую за это на неделю приковали к стене в физкультурной раздевалке для мальчиков. Дыбу усилили дюралевым уголком, но через неделю её разнесла какая-то не по возрасту здоровая кобыла, которую при дисциплинарной процедуре охватили неконтролируемые судороги. Теперь Лев настаивал на цельнокованном железном изделии, а заодно — на обновлении электропроводки, покупке новой жаровни и ещё ряде усовершенствований. К сожалению, Бонч Леопадлович отличался скаредностью и терпеть не мог выпускать из своих морщинистых лапок хотя бы сольдо. Особенно сейчас, когда Центр переживал не лучшие времена.
— И шо вы себе представляете, Лев Строфокамилович?! — распалялся Гепка. — Эта джигурда смотрит бесстыже и вот так делает! Вот так! — Гепка разинул пастьку, вывалил на сторону длинный неухоженный язык, не дождался реакции и разочарованно втянул его обратно.
