— Павел Матвеевич, зачем столько пироксилина? Бризантность у него выше таковой у пороха раз в шестьдесят! Фугасность хоть и не столь велика, но и она в три раза больше.
— Для надежности, Аркадий Олегович. А то от Кронштадта уплыли супостаты. Так Вы считаете, что пуда хватит?
— Для любого деревянного корыта за глаза. Вы, Павел Матвеевич, излишне мнительны.
— Мины, которые делали на Обуховском заводе, содержали семь пудов взрывчатки, вот я и засомневался.
— Так и корабли тогда были другие, — оценив то, что сам только что сказал, Коростылев рассмеялся, — вот ведь оказия, о будущем говорю в прошедшем времени! А остальные материалы у вас в наличии?
— Спасибо Аркадий Олегович. Не все еще в Севастополе так прижимисты. — ехидно подпустил шпильку инженер.
— Ну, вот опять снова-здорово...
— Не обижайтесь, Аркадий Олегович. Это я так, из вредности. Спасибо за помощь.
— Пожалуйста, обращайтесь, — обиженно сказал капитан, и тут же вслед за появившимся посыльным убежал на четвертый бастион.
Нашелся в Севастополе уголь с цинком для гальванических элементов, изготовили свинцовые колпаки, прапорщик из студентов химиков приготовил электролит. Испытания проводили в полном секрете в Северном укреплении. Никто, конечно, не стал взрывать мину, но по отдельности каждый элемент ее конструкции проверили.
Изготовили брусья, с помощью которых, два баркаса соединят в одно целое. Русские плотники всегда испытывали тягу к аккуратной, можно сказать ювелирной работе. Здесь тоже все крепления были 'в шип'. Никаких гвоздей и скоб не предполагалось, прочность обеспечивали болтовые соединения. Предназначенные для выполнения диверсии люди тренировались в обращении с лебедкой днем и ночью. Не прошедшие строгого контроля минные корпуса набили для веса песком, и тягали на учениях лебедкой из специально сделанных креплений на баркасах.
Людей подобрали самых смышленых, сильных физически, отчаянно храбрых и только охотников. Лейтенант Костомаров лично подбирал свою команду. Последним испытанием стала установка учебной мины, к грузу которой заранее привязали пеньковый канат. Все работало прекрасно. Ждали только новолуния, чтобы исключать возможность обнаружения двух хрупких суденышек предназначенных для доставки смертельного сюрприза французам.
* * *
Тихо поскрипывают уключины. Тяжелое дыхание гребцов сливается с плеском волн. Сидящий на руле лейтенант изредка вглядывается в светящийся ободок компаса подаренного офицером Сибирской бригады. Свет от лампы в ящике с синим стеклом, установленного на корме головного баркаса, словно связующая нить между двумя единицами минных сил Черноморского флота.
Приказ, отданный лейтенанту адмиралом Нахимовым категоричен — 'Выставить минную банку на фарватере. Либо на подходе к Камышовой бухте. Решение принять на месте сообразуясь с обстановкой'.
Днем, при взгляде на карту, все казалось простым и понятным. Доплыть незамеченными, скрепить баркасы, установить лебедку и накидать 'подарков'. Дополнительную уверенность лейтенанту придавало то, что Камышовую бухту он прекрасно знал. Конечно, ни о каком надежном минировании восьмью минами бухты имеющей ширину в четыреста саженей говорить не приходилось. Рассчитывать можно было только на случайный успех. Да и большой пользы, от утопления одного корабля, тоже не предвиделось. Как сказал инженер, 'расчет на психологический эффект, подорвутся — испугаются, испугаются — запаникуют'.
После крайнего выхода из Севастопольской бухты пароходофрегата 'Владимир', русские моряки давно не были за линией затопленных кораблей. Французы к этому привыкли, службу на брандвахтенном корабле несли абы как, лишь бы отбыть номер. Это тоже учитывалось лейтенантом. На тренировке в Хрустальной бухте все было отрепетировано не один раз. Теперь надо было попасть на середину входа в Камышовую и выполнить задачу.
В Севастополе, думая как лучше выставить мины, лейтенант очень жалел, что не может воспользоваться ориентирами на берегах. 'Сто саженей справа, сто слева, исключаем. Остается двести. Значит на двадцать пять по две мины. Будет конечно не ровная линия, но тут уж ничего не поделаешь', — размышлял Костомаров. Решение подсказал, а потом вызвался его осуществить прапорщик корпуса флотских штурманов Машин.
— Я на гичке, с четырьмя людьми заранее высажусь на берег. Два фонаря, один выше, другой ниже, створяясь, дадут вам возможность выставить мины ровно как по линейке. Согласны?
— Согласен. Спасибо, Родион Васильевич.
Теперь главное, это точно выверить по времени, какое расстояние пройдено. Матросов он тренировал в гребле на сцепленных баркасах до изнеможения. В назначенный день, прапорщик с людьми вооруженными 'Наганами', отплыли первыми и уже должны были быть на месте. Оставалось только доплыть без приключений Костомарову с Титовым.
За время нахождения рядом с инженером Колмогоровым, довольно много узнал какие обязанности у минных офицеров на кораблях в будущем, какие устройства входят в их заведывание. Фонарь, который Колмогоров иронично назвал 'ратьером', был жалкой пародией на настоящий. Вместо электрической лампы — керосиновая, вместо шторок, заслонка из жести. Об электричестве лейтенант, конечно, знал, но вот то, что оно столь широко будет использоваться на флоте, никогда не думал.
— А сколько же лет служит матрос?
— До войны служил пять лет.
— Когда же этот, как Вы говорите гальванер, успевает все узнать, все понять?
— Берут во флот грамотных. Береговой учебный экипаж, там учат, школы специалистов, там обучают, на корабль приходят, опять учат, под конец службы получается специалист. Впрочем, точно не знаю. Сам не служил, да и матросским обучением не интересовался.
— Да, Павел Матвеевич, далеко шагнула Россия, если Ваш матрос, знает и умеет поболее, чем нынешний офицер.
Разговоры инженера с лейтенантом были обо всем. Кроме устройства якорных мин, Костомаров успел узнать об орудиях, способах их размещения на крейсерах и броненосцах, бронировании, о самодвижущихся минах, тральщиках, эскадренных миноносцах, и еще множестве интереснейших вещей.
Широкая эрудиция и знания инженера произвели на лейтенанта сильное впечатление. Рассказ Колмогорова о 'Новике', дающем на полном ходу скорость в тридцать шесть узлов, казался чистой фантастикой. Язвительные замечания Колмогорова о заднем уме начальства из Морского министерства, не озаботившегося отправкой мин на Черное море, воспринимались лейтенантом с полным одобрением. Накидали бы мин в Евпаторийском порту, в Керчи, Феодосии и Балаклаве, и не было бы никакого десанта.
Но сейчас все мысли лейтенанта были направлены на выполнение задачи. Прикрыв несколько раз заслонку на фонаре, по двум ответным вспышкам, такого же синего цвета, понял, что баркас мичмана Федора Федоровича Титова, носящего прозвище 'Квадрат', с пути не сбился и выдерживает дистанцию. Неплохо было бы наличие плохой погоды, дождя, но вода сверху не лилась, а была только за бортом. Звезды давали не так много света, с моря на фоне берега баркасы не видно, но вот если найдется какой-нибудь мечтательный тип совершающий прогулку по берегу, то могли быть неприятности.
Времени, когда полностью темно на юге не много. Белых ночей как в Петербурге нет, но уж больно коротка ночь, с 'воробьиный скок'. Надо спешить.
— Навались братцы, еще мины ставить, да обратно идти, — свистящим шепотом проговорил лейтенант. Баркас прибавил ход.
'Узла три, пожалуй, скоро уже и бухта. Господи помоги, не дай супостатам заметить нас!— про себя молился лейтенант доворачивая баркас в нужном направлении, не забыв прочертить короткую горизонтальную линию своим 'ратьером'.
* * *
Бухта с французским городом Камышином открылась неожиданно. Времени по часам лейтенанта было двенадцать ночи, но на кораблях, пришвартованных в глубине бухты и в домах на берегу горели огни.
— Суши весла! — негромко подал команду Коростылев.
Через пять минут рядом с кормой появился нос баркаса Титова.
— Федор Федорович, будь добр не стукай меня в корму.
— Табань! — отреагировал мичман.
Вот появились синие пятна фонарей Машина, можно работать. Доведенными до автоматизма движениями матросы, убрав весла, начали сооружать грузовую платформу на носах баркасов. Это заняло совсем не большое время, чуть больше четверти часа. Хотя работали в темноте, без всякой подсветки, но доски и брусья послушно ложились на предназначенные им места. Еще через четверть часа, на платформе возвышалась лебедка. Глядя на створившиеся огни, Костомаров скомандовал:
— С Богом! Начали!
— Первая пошла! — тотчас откликнулся мичман.
Негромкий всплеск и первая рогатая смерть погрузилась в воду. На веслах обоих баркасов сидели восемь матросов, которые по команде лейтенанта гребли назад, а с платформы периодически раздавался голос мичмана:
— Третья пошла!
— Четвертая пошла!
Мины выставили поперек бухты. Разобрать конструкции на носу удалось гораздо быстрее, чем собрать. Всех охватил азарт от предчувствия удачи, и матросы работали как наскипидаренные.
Приказ Нахимова о том, чтобы ни в коем случае не допустить захвата нового оружия неприятелем, знали и помнили все. На обоих баркасах лежали киянки, предназначенные для удара по свинцовому колпаку, выполнявшие роль традиционного 'пистолета Казарского'*. Сейчас работа была окончена, но возбуждение, так тщательно скрываемое всеми во время постановки, требовало выхода.
— Весла на воду! Навались братцы!
В этот момент на брандвахте загорелся второй кормовой фонарь.
— Накося, выкуси, — раздался злорадный голос мичмана Титова.
— — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — — -
*) Вступая в неравный бой с двумя турецкими кораблями, командир брига 'Меркурий', капитан-лейтенант Казарский, положил заряженный пистолет в крюйт-камере. Последний оставшийся в живых офицер, должен был взорвать бриг и не допустить его захвата неприятелем.
* * *
Шесть дней ничего не происходило, французский бриг все так же стоял на месте, никто из бухты не выходил и не входил в нее. Лейтенант Костомаров весь извелся. Вместе с мичманом Титовым, они ежедневно приходили на десятую батарею, где оба офицера часами смотрели в сторону Камышовой бухты. Очень мешала французская батарея 'Наполеон'. Бывало, что и пули посвистывали рядом. Сибирские стрелки, правда, понемногу приучали французов к вежливости, те постоянно кланялись и передвигались в полусогнутом положении, но пока еще находились храбрецы, пытавшиеся восстановить status quo.
Бывали и артиллерийские обстрелы. То одна, то другая батареи осаждающих делали несколько залпов и сразу замолкали. В воздухе было разлито предгрозовое ожидание. Колмогоров успокаивал флагманского минера, и привлекал к расчетам и выполнению чертежей на переоборудование в полноценные минные заградители пароходов 'Надежда' и 'Грозный'.
— Так ведь мин нет, Павел Матвеевич!
— Ну и что? Мины будут делать, а тут все готово. Все чертежи есть, останется за неделю переоборудовать корабли и пожалуйста.
Прекрасно зная о нравах царящих 'под шпицем', Колмогоров не питал больших надежд на скорое превращение двух 'калош', в полноценные боевые корабли, но кипучая его натура требовала дела.
— А может, стоит хотя бы порохом снарядить оставшиеся мины и в Балаклаву сходить? — как-то спросил присоединившийся к лейтенанту с инженером Титов.
— Тут голубчик Федор Федорович, я Вам не советчик, только мнится мне, что до Балаклавы и обратно, на веслах не успеть за ночь.
— Я спрошу у Павла Степановича. Вдруг разрешит? — истомившийся мичман был готов на все.
Но Нахимов не разрешил.
* * *
Наконец, одновременно с известием об удачном деле у Карача-Иляка, произошло событие, которого так ждали. Двадцать четвертого июля, в Камышовую бухту вознамерился войти бриг служивший брандвахтой, адмирал, разрешил команде 'освежиться', то есть погулять по кабакам и выполнить другие культурные мероприятия.
Место брига, должен был занять пароходофрегат 'Декарт'. Его команда отнюдь не спешила на
неделю оторваться от берега, поэтому бригу 'Тулон' выпала сомнительная честь стать первым кораблем, прошедшим по минному полю. Бриг прошел, и ничего с ним не случилось. Оба 'минера' наблюдавшие за маневрами французского корабля погрузились в мрачные размышления.
Со стороны бухты занятой французами, показался густой дым. Получив распоряжение на замену, 'Декарт' готовился выйти на позицию. Но пароходофрегату носящему имя великого математика, повезло меньше, чем бригу 'Тулон', хотя он и его командир, капитан-лейтенант Анри де Пиюск, навсегда вошли в историю Восточной войны, как первый корабль и первый капитан погибшие на русской мине.
Сначала раздался приглушенный толщей воды и расстоянием грохот взрыва. Приунывшие минеры торопливо вскинули зрительные трубы и успели заметить опадающий столб воды. В этот момент раздался еще один взрыв.
— Не иначе как взорвались паровые котлы.
— Я думал, взрыв мины будет громче, — невпопад ответил мичман, — интересно, сколько людей из экипажа погибли?
— А Вы кровожадны, Федор Федорович.
— А вам не интересно, Николай Иванович?
— Интересно конечно. Вот кончится война, узнаем. — флегматично сказал лейтенант, любуясь как вражеский корабль стремительно уходит на дно.
Из команды в двести тридцать четыре человека спаслось трое.
Все участвовавшие в минной постановке принимали поздравления, а в Севастополе царило ликование.
Столь дерзкая диверсия, вызвала, как и предполагал инженер боязнь у моряков отойти на своих кораблях от причала, а у французского командования бешеную злобу.
Глава 42. В поисках мира
"Не надейтесь, что единожды воспользовавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда они придут — не надейтесь на подписанные вами иезуитские соглашения,
якобы вас оправдывающие. Они не стоят той бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или играть честно, или вообще не играть" . Отто фон Бисмарк
Александр Николаевич в отличие от отца, характер имел мягкий, ему вовсе не хотелось что-либо менять: ни во внутренней, ни тем более во внешней политике. При батюшке все было так хорошо устроено. Высказанное на первом приеме дипломатов намерение — продолжать все по-прежнему, показало, что новый государь стал продолжателем идей 'Священного Союза'. Другими словами, политика императоров Александра I и Николая I, останется в неприкосновенности. Это вполне отвечало желаниям австрийского и прусского дворов. Чувствовать себя свободными от обязательств и иметь постоянного слугу, вернее даже прислугу в лице России было очень удобно.
