— И Давыдова мне тоже, похоже, не достать. Вы тонкий психолог, ненавязчиво вынуждаете меня открыться вам.
— Вы сами это хотите сделать. Мои условия для вас, видимо, не подходят, отсекают от чего-то. Но тут не моя игра. В любом случае, что бы вы мне не сказали, помочь не смогу. Давыдов мой. Он мне необходим, и я к нему никого не подпущу. А вам в Союзе могу помочь только одним — убраться отсюда живым. Сами решайте.
— Я мог бы положиться на ваше слово?
— В полной мере — нет. Всё будет зависеть от вашей информации. Если она пересекается с моим делом, то точно — нет. А если она не имеет к нам отношения, какой бы она ни была, могу дать слово, что не воспользуюсь ею. Но откровенно, я бы на вашем месте делать этого не стал. Пути Господни неисповедимы.
— У меня нет выбора. Мы могли бы поговорить наедине?
— Тогда одевайтесь. Пойдём наружу,— Сашка встал и подхватил свою куртку.
В пещере было темно.
— У меня нет фонарика,— сказал Ронд.
— Держись за моё плечо,— произнёс Сашка и, почувствовав руку, пошёл по галерее. Вскоре они выбрались к входу. Стояла прекрасная звёздная ночь. Безлуние. Безветрие. Мороз был около двадцати.
— Я начну, пожалуй,— Ронд переступил с ноги на ногу.
— Давай, — Сашка пожал плечами.
— Мне о вас неизвестно было ничего. Даже, когда я попал в группу Скоблева, там речи о вас не шло. Вы для меня полное, так скажем, открытие. Давыдов мне о вас первым и поведал. И то правильно, что он меня привлёк, чтобы вас искать. И уже было начал готовить. Это с начала октября. До того времени проверял и экзаменовал. Я согласие, когда он меня в центре под Москвой нашёл, дал сразу. Я шёл к нему. Не к вам. И к нему я шёл со своим. Поверьте.
— Соглашусь. Пока укладывается нормально.
— Кто меня в Союзе на него выводил — я не знаю. В этом могу поклясться матерью.
— Отец есть?— вдруг спросил его Сашка.
— Умер. Давно. Лет уже двенадцать.
— Вы — израильтянин,— констатировал Сашка.
— Почему вы так решили?
— А больше от Давыдова никто ничего не смог бы иметь. Его прошлое могло представлять интерес только там.
— Мне с вами неуютно. И очень плохо. Вы даже представить не можете — как. Давите чем-то. Давыдов говорил, что вы очень опасный человек.
— Как он меня называл?
— По-разному. Но чаще — монстром дьявольским. Я не верил и усмехался про себя, а сейчас ощущаю, что прав был старик.
— Я сам не знаю — кто я. Но похоже, Давыдов, точно углядел во мне суть. Нечистую силу. А она не так уж и плоха, и кажется такой лишь тем, кто меня не знает. Вы часом не суеверны?
— Иногда бывают моменты,— Ронд поднял голову.— Когда на небо долго смотрю, потом сплю неспокойно. Давно заметил это, но объяснения так и не нашёл. Я продолжу?
— Да. Конечно. Я вас перебил
— Действительно, я из Моссад. Но в Израиле ни разу не был. Совсем. Мать моя — еврейка. Она родом из варшавского гетто. Вы должны знать, что это такое.
— Об этом весь мир знает.
— Она уже старенькая и очень больная,— Ронд смолк.— Извините,— после минуты молчания продолжил он.— Мать вспомнил. У неё лагерный номер на руке, говорил ей, давай, мол, выведем, а она мне ответила: "Память, сынок, стереть нельзя". Отец мой, поверите или нет — немец. Он после тридцать третьего покинул Германию, долго скитался по свету и осел в Бейруте. Там сменил свою немецкую фамилию на английскую и в сорок четвёртом высадился в Нормандии в составе союзного десанта. Они встретились с матерью в сорок шестом в Палестине. Он посвятил себя тому, что помогал создавать государство Израиль. Я родился в пятьдесят восьмом в Вене. Они работали там по линии Моссад. Кроме меня в семье есть ещё двое. Брат и сестра. На фото я их видел, а встречаться не доводилось. Они живут в Тель-Авиве, родители их не взяли с собой в Вену. Вы знаете, что строить Израиль помогали всемерно и русские. Очень многим евреи обязаны и Союзу. Это потом произошли перекосы, и в большей степени искусственные.
— Мне это известно.
— Помощь эта была важна для Израиля. Многие учились в Москве и других городах. Учились по всем направлениям: и военному, и в разведшколы принимали на обучение. То, чем я занимался в Моссад — это поиск нацистских военных преступников. Отец с раннего возраста определил мне будущее — разведка, хоть мать и была против. Я не владею ивритом, нет, понимаю, но не говорю. И языки: английский, немецкий, испанский, португальский — у меня именно по необходимости. Русский же, так получилось, хорошо знала мама. Её предки откуда-то из-под Казатина. Ничего, что я подробно?
— За язык не тяну.
— Просто чувствую, что всё равно докопаетесь, а когда всё у вас сойдётся, может будете не столь подозрительны ко мне. Русскому меня учила мама и польскому тоже, кстати. Я учился много и везде. В закрытых пансионах, колледжах, специальных школах. Деньги, конечно, были не моих родителей, платило государство. В каждом новом учебном заведении у меня было новое имя. Так меня готовили впрок.
— Что ж. Мудро.
— Я готовился для заброски в Латинскую Америку. Там на меня готовили почву, легенды и всё необходимое. Сюда готовили кого-то другого. Я не знаю всех подробностей, но сбросили меня. Что-то не склеилось. И особых надежд на меня не возлагали. Так я стал Рондом. Но не Владимиром, как вы назвали меня и, видимо, не случайно, а Георгием Сергеевичем. Мои родители по русской легенде подлинны, они уже умерли. Мой псевдоотец служил во время войны переводчиком в штабе маршала Жукова.
— Хороший ход. Там у вас тоже умеют работать.
— Моей задачей было прошлое. У вас осела большая масса материалов из Германии в архивах. И её не ворошили.
— Это точно. До сих пор лежит, пылится на полках.
— Давыдов всплыл вдруг в конце шестидесятых в Европе, а потом исчез. А он, это вы точно подметили, не востребован именно по бывшим наци.
— Он действительно был в рейхе, мне, правда, не довелось поговорить с ним, но говорят Гитлер ему руку жал. В тридцать девятом он отбыл из Германии в Москву.
— У вас, я вижу, больше информации, чем у меня. Тогда я отложу его биографию в сторону. Мне поручено было выйти здесь на него. Я в Союзе с 1977 года прошёл все ступеньки, тихо карабкался, а его нет. Как сквозь землю провалился. Мне даже дел-то особых не поручали из Моссад. Годичное задание скинут и всё. Я им отчёт за год. Так и скрипел. В восемьдесят пятом он где-то засветился. Но кто и как меня из внешки в оперативную ссадил — не ведаю. Честно. В Моссад ведь предполагали, что Давыдов во внешней разведке отирается, а он, оказывается, вас и ваше дело копал. Мне даже об этом не довели. И смогли просунуть только к Скоблеву, чтобы был у Давыдова на глазах. И попали в точку, Давыдов меня приметил. А вы его спёрли.
— Я его не крал,— отрезал Сашка.
— Это я фигурально.
— И тут всё нормально. В этой части я вам верю. Но есть ещё один штрих. Вы его упустили. Напомнить?
— Не надо. Когда Давыдов вытянул меня к себе, я получил, кроме инструкций по работе с ним, ещё и указания информировать о вас. Попутно.
— А вот теперь сомнение. Что для ваших хозяев главное — он или я?
— Значит, вас знает и моё руководство в Моссад, или тот, кто есть у них тут в тайных агентах. Так получается.
— Откуда у вас аэротруба?
— Это отец. В Вене он держал испытательный стенд. Помешан был на авиации, он и придумал. Мы играли поначалу. Потом это стало серьёзным увлечением.
— Значит, Джон Смит — ваш отец?
— А вы...,— Ронд умолк.
— Да. Даже знаю, что его настоящее имя Макс Отто фон Штрон. Вы что, удивлены?
— Мне нечего вам сказать. Позвольте папиросу,— Сашка подал ему пачку.
— Стрелковый тир ваш отец держал в подвале?
— Нет. Ниже подвала. В подвале была установка, подававшая поток воздуха в трубу.
— Как вас хоть назвали при рождении?
— Так и назвали, Джон Смит-младший.
— Вы своим сообщали о том, чем занимается Давыдов?
— Знал, что спросите, но придумать ничего не могу. Да. Я сообщил то, что Давыдов мне открыл, но поверьте, что это немного.
— Вот так и получается, что ваше руководство давно знает о нашем деле. Вы можете сказать, что это случайность или исключительное совпадение? При том, что мы в своём деле ни Моссад, ни, тем более, интересы Израиля не задевали.
— Не могу. Вы знаете, у вашего молодого есть разумная мысль. Спрятать меня на год. До полного выяснения. Как вы считаете?
— У сына Смита-Штрона варит голова. Возможно, вы и правы, только я своих решений не меняю. У вас мать, вы сказали, старенькая?
— Да. Очень. И очень больна.
— Живёт там же. В Вене?
— Мама не хочет покидать Вену и дом.
— Вольтерштрассе, 9?
— Да...
— Мастерские отца пустуют?
— Откуда я могу знать. Я десять лет не видел ни матери, ни дома. Может, сдаёт кому-то в аренду.
— Когда вы получили последнюю "посылку"?
— Двадцать девятого ноября того года.
— Я сожалею, Джон, и искренне соболезную вам. Ваша мама умерла.
— Что!— Смит схватил Сашку за борта куртки.— Когда?
— Успокойтесь. Этому горю не сможет помочь никто. Пойдёмте в дом.
— Вы мне не ответили?
— Шестого июля 1982 года.
— Вы лжёте!?— Смит потряс Сашку.
— Скоро будете в Европе и всё увидите своими глазами.
Смит отпустил куртку, отошёл в сторонку и сел в снег. Сашка двинулся в пещеру. В домике он сказал До и Мику:
— Молодёжь!— они подошли.— Там на входе в снегу сидит Ронд. Идите, проследите за ним. Он в шоке. Дайте ему немного посидеть и тащите сюда. А где Игнат?
— Саш, он пошёл мужиков проводить. Они ушли тайным ходом,— ответил Мик, одеваясь на ходу и выскакивая из домика вслед за товарищем.
Минут через десять появился Игнат.
— Я мужиков проводил, тебя дожидаться не стали, дела у всех, спешат.
— Ничего. Увидимся ещё. Помирать не завтра.
— А бригада где?
— За Рондом пошли. На выходе он остался.
— Случилось что?
— Он версию мне толкнул о том, кто он. Так получилось, что его свои о смерти матери не оповестили. Ты европейскую подборку когда просматривал?
— Последний раз в октябре.
— Нет. Это старые данные. По "консервантам".
— Его родители что, профессионалы?
— Отец — Джон Смит. Вена.
— Ясно. Значит, мать — Ева Леснер, если не врёт, конечно,— Игнат присел рядом.— Шестого июля 1982 года убита при ограблении, которое совершили одесские евреи, коим она помогала переезжать в США.
— Точно. И чтобы замести следы, запалили дом.
— А он, стало быть, либо из Моссад, либо из немецких спецслужб. А вот каких? Это вопрос.
— Сказался из Моссад. Подразделение по наци.
— Тогда понятно, почему он на Давыдова шёл.
— Игнат. Тащи его в Европу через Вену. Пусть у могилы матери постоит, хоть я и не уверен, что она ему родная, и фон Штрон — его отец, но они его воспитали как сына, похоже. Я дам его в полную проверку нашим. Ты к нему в дороге присмотрись внимательно.
— Хорошо. Такое ощущение, Саш, что он на нас через Давыдова шёл. И толкали его к Давыдову, точно зная, чем старик занимался. Это высокие, видно, чиновники. Игроки в "двойку", "тройку", "четвёрку".
— "Тройка", "семёрка", "туз",— произнёс Сашка.
— Ага. Как их там назвали — жидомасоны?
— Да. Пролетарские вольные каменщики,— Сашка щёлкнул по оставленному на столе спичечному коробку, тот, сделав немыслимый пируэт, раскрылся в воздухе, высыпав спички, как бомбардировщик бомбы, и упал торцом, закрыв при этом силой удара о стол воображаемый бомбовый люк. В китайской школе такой вариант в игре был редкостью и считался высшим пилотажем, за него брался банк.
— Что, Саш, давай достанем хреновых строителей,— предложил Игнат.
— Я не прочь. Только не сейчас. Мне с армейскими, честно говоря, надо дела утрясти. После таких стычек это будет нелегко.
— Хочешь хитрую игру затеять?
— Ты тоже комбинации там, в центре, посчитай. Беру вас всех в пай, тебя и молодых.
— Годится,— Игнат хлопнул в ладоши.
— Только тихо. На полусогнутых. А то они в бункеры попрячутся, эти каменщики, мы их потом не вытащим сто лет.
— Из бункеров нам их не выкурить,— признал Игнат.
— Конечно. Нас на подступах газом потравят.
— Хорошо. Я в Берн смотаюсь. Там помозгую.
— Давай. А я тут с ребятками кое-кого навещу. Может, и тут что сыщется. Да и с армейскими надо развязаться. У них, кстати, тоже может быть информация о масонах. Надо их отвадить от себя года на три примерно. А то ведь загрызут.
В двери вошли молодые. Ронд-Смит шёл сзади. Они проследовали к столу и сели на лавку напротив Сашки и Игната.
— Игнат, спирт достань,— Сашка выставил на стол три кружки.
Игнат принёс флягу, налил в каждую кружку по сто грамм. Мик подал ковш с водой. Ронд-Смит, Сашка и Игнат подняли кружки.
— Помянем,— сказал Сашка и залпом выпил.
Ронд-Смит и Игнат выпили следом, по очереди запивая из ковшика водой.
— Надеюсь, вы не антисемиты,— произнёс Ронд.
— Даже если и так, тебя это не касается. Наше дело национального признака не несёт,— Игнат налил ещё понемногу и принёс кое-что закусить.
— А ты какой веры придерживаешься?— спросил Сашка Ронда-Смита.
— Христианской, но без акцента. Православные ли, католики ли, протестанты ли — мне всё равно. Так меня мать учила,— ответил Ронд-Смит.
— Око за око, зуб за зуб?— Сашка усмехнулся.
— Я понимаю, что во имя этой веры столько народа легло, не только евреев, но и славян, что можно её уважать, даже не веруя,— Ронд-Смит крутил кружку в руках.
— Числа загубленным душам нет. Если этим мерить, то мы, русские, так в этом преуспели, что фашизм — ничто, а Гитлер — агнец божий. Ему до наших масштабов далеко. Но мир такой, какой он есть. Допустим, найдёт Моссад тех, кто отправлял в газовые камеры. Глубоких стариков к стенке поставит. Не изменит это ничего. Вон, еврей Лазарь Каганович, соучастник злодеяний века, живёт, не припеваючи, правда, но здравствует,— Сашка посмотрел на молодых.— Отдыхайте. Завтра сматываемся.
