— Франц... — Я замер, пытаясь сдернуть полусгнившую тряпку с корпуса. — Помоги.
В четыре руки, мы не столько сняли, сколько разорвали "упаковку" и теперь я отчаянно чесал затылок, пытаясь вспомнить, где я мог видеть похожую. Белую, королевскую, лилию в фиолетовом ромбе с золотыми контурами.
— А вот инструкция! — Франц протянул здоровенный талмуд, весом килограмма в три, целиком состоящий из заламинированных страниц.
— А скажи мне, прекрасное дитя... — Я задумчиво хлопнул томом по ладони и поморщился — больно, однако. — А с каких пор присутствие Младших никак не сказывается на электрооборудовании?
После моих слов свет мигнул раз, другой и вновь тусклые лампы занялись своим привычным делом — светить и точка!
— Научились управлять?
— Всегда умели. — Франц устроился на ступеньках трапа. — Только не знали сами. Вродек рассказал, как учился управлять метаморфозой, так вот тут — нечто похожее...
— Не ври... — Пригрозил я пальцем. — Никогда мне не ври, Франц. Если я узнаю — будет обидно мне и доверия больше не будет. Никогда.
— Не знаю. — Честность Младшего добавляла ему еще не один десяток очков. — Просто, как щелкнуть пальцами. Словно всю жизнь это умели, просто забыли, за ненадобностью.
— Хотелось бы мне знать, что вы еще забыли, за ненадобностью... — Пробурчал я себе под нос, был услышан и вознагражден пожатием плеч.
Все верно — откуда они могут знать, что именно забыли, если их старшие вообще предпочитали рвать глотки врагам, во славу своих хозяев, а не заниматься "самокопанием".
— Туши свет, "Большой Змей" и закрывай двери. — Я со скрипом встал со ступенек лестницы. — Пойдем сдаваться Вродеку. А по дороге расскажешь, откуда об ангаре узнали.
— Так и знал, что ты не поверишь, что сами нашли... — Вздохнул Франц. — Не умеем врать, да?
— Даже не врать. — Я шмыгнул носом. — "Бритву Оккама" нельзя просто так взять и выбросить в форточку. Она вернется не хуже бумеранга, и хорошо если свалится к ногам... А ведь может и по горлу полоснуть, если ею пренебрегать постоянно. Я могу поверить, что вас заинтересовала форма холма и его странное расположение. Вы даже смогли бы его "пронюхать", почуяв запах топлива, смазки или металла. С вашей "волчьей ипостасью", даже согласен на то, что вы дверь смогли найти... И даже открыть — верю безоговорочно. Во все по отдельности — верю. А во всё вместе — слишком сложно. Слишком у вас много работы, чтобы выбираться так далеко. Слишком мало опыта в таких делах...
— А у тебя? — Франц ревниво повел носом, ожидая, совру я или нет.
Перед глазами, словно привет из прошлого, всплыли острова родной Бухтармы и затопленные каюты "Шангри-Ла".
— И у меня — не особо. — Признался я не только Младшему, но и самому себе.
Как ни крути, а во все времена, всегда рядом был человек намного опытнее меня, не боящийся поделиться этим своим опытом, иногда словом, а иногда и метким подзатыльником.
Надеюсь, хоть для Настены...
Я оборвал свои мысли, понимая, что все рефлексии надо оставить до лучших дней.
Например — пенсионных.
— Срежем через лесок? — Предложил я, не желая возвращаться на дощатые тротуары окраины. — Напрямую?
— Выйдем к центральным воротам. — Предупредил меня Франц. — Оттуда до управы... Далеко будет...
— Я не тороплюсь. Не голоден и вообще — я худею! — Основное правило общение с детенышами человеческими и нечеловеческими, только одно: от серьезного вида они теряют внимание и все сказанное вами остается глупым сотрясением воздуха, влетевшим в одно ухо и вылетевшим в другое. — Наперегонки?
Я легко взял с места, радуясь своей форме, свежему воздуху и дивному вечеру, который через пару часов станет роскошной ночью.
Пусть и в пустой и холодной постели.
Франц, легко обошел меня слева, по обидному не запыхавшись и даже показав на обгоне язык, язва серая!
Ну, держись, Серый Волк, Зубами Щелк! Великий и Могучий Психолог тебя настигнет и тогда-то все и завертится с новой силой...
Я наподдал, стараясь не потерять из вида легконогую пацанячью фигурку, бегущую особенной, чуть раскачивающейся, рысью.
Влево-вправо...
Яркая вспышка красного цвета, хлопок воздуха и я лечу...
* * *
Сложно отказаться от магии. Также сложно, как, например, отказаться от собственной руки или ноги, вырвать себе глаз или лишиться слуха.
И, чем древнее род, тем сложнее отложить в сторону привычки и взять на вооружение изобретения младших рас.
Семьдесят лет, два поколения "торопящихся", плотно обложивших некогда заповедные леса, пришедших на дальние острова в погоне за новыми, неизведанными землями. Глупые!
Нет их, не изведанных... Есть острова, испокон веков принадлежащий им, эльфам!
Кто-то отказался от родины, отправившись на поиски дальнего края, в котором магия продолжает работать. Кто-то пошел на низкий договор с второсортными расами, типа гномов или, упаси Звезды и вовсе — людей, сливай свою кровь с кровью тех, коим сама судьба уготовила лишь одну роль, одно место, одну-единственную нишу.
Магия крови, такая страшная еще 30-40 лет назад, оказалась единственно возможной в этой чехарде, творящейся с магическими потоками и источниками силами. Древние артефакты сокрушительной мощи оказались простыми хлопушками по сравнению с тем, что могла дать кровь.
Спешно выправляя формулы, подгоняя их под новые возможности, мудрейшие из мудрых требовали все большего и большего количества этой красной, драгоценной, жидкости. Кровь животных, кровь старых рас, кровь молодых — в дело шла любая жидкость, лишь бы она была добыта из вен живого существа. Кровь эльфов — самая сильная. Кровь гномов — самая мощная. Кровь людей подобна крови самой земли, той самой черной субстанции, что вспыхивает, едва к ней подносят огонь...
Ошибся древний мудрец, пророча 70 лет, нужных для успокоения магии. Прошло уже дважды по названной им цифре, а волны лишь все сильнее беспокоили гладь всех сил, похоронив надежды и заставив эльфов обратится к магии крови. Ошибся мудрец не только в пророчестве, но и в своем обмене телами, рассчитывая "отсидеться" в теле молодом и к магии не приспособленном. Уже через полгода его тело, точнее кровь, плескалась в чудесной колбе, а тело... Тело догладывали собаки, коих за городскими стенами оставалось все меньше и меньше.
Джаулин замер, разглядывая лежащий перед ним лист бумаги, с надписью "ДОГОВОР".
Люди первые встали на дыбы, взялись за топоры, вырубая леса, выжигая их и их владельцев, оставляя после себя черные, выгоревшие пустоши, без конца и без края.
Гномы, долгое время отсиживающиеся у себя в пещерах, пришли было на помощь старым знакомым, ударив людям в спины, скатившись с гор, перерезая перевалы, устраивая запруды и смывая людские армии водой и лавинами. Ровно одно поколение казалось, что союз подгорных и лесных переломит хребет быстроживущим, возьмет их под контроль, на долгие годы поставит в положение того, что они и есть изначально — корма.
Первой весточкой тому, что так не будет, стали прогремевшие взрывы, плотно закупорившие входы и выходы подземного народца тоннами и тоннами камней. Следом, в эльфийских магов полетели уже не примитивные стрелы, а разрывающиеся каменные и металлические шары, выкашивающие за раз до десятка лесных воинов. Пришлось срочно перекраивать уставы и построения, минимизируя потери.
Дальние потомки тех, кто дал последний бой, изгоняя кровососов из своего мира — продали свой мир за обычную бумажку с надписью "Договор", выторговывая себе и своему окружению, привилегии... 14 росписей "сильных мира сего", да не каких-нибудь там президентов или королей, а тех, кто на самом деле представлял из себя власть. И, какая ирония, оказавшиеся самыми бесполезными!
Естественный отбор возносит на вершины тех, кто привык ходить по трупам...
Но, лучше всех по трупам бегают только шакалы!
Порченная, болезненная кровь.
Джаулин отодвинул от себя бумажку, с трудом сдерживаясь от того, чтобы отправить ее в огонь, или и вовсе, в то самое место, где оканчивают свои дни ненужные книги или старые газеты. Впрочем, именно там ей делать нечего, еще исцарапает нежное место, привыкшее туалетной бумаге высшего качества.
Мудрейший рассмеялся и встал из-за стола — сегодня у него будет изысканный десерт: кровь настоящего Северного человека, мужчины в самом расцвете сил...
... Семья растила меня очень мягким и законопослушным мальчиком, не умеющим драться, но и слезами не заходящимся при любом ударе. Это уже потом, во времена юношеского максимализма и нигилизма, бунтарства, лохм и хайров до задницы, куда-то моя мягкость подевалась и законопослушность приказала долго жить, сделав всем окружающим очень неприличный жест.
От всего того воспитания осталось только вдолбленное в серое вещество ПДД, страшное и понятное даже трехлетнему малышу: на красный — стой!
Остановиться я не успел и распахнувшийся портал, мелькнув предупреждающим огоньком, принял меня в свои объятия, нежно сжал, пожевал, выкрутил и выплюнул, пожеванного и перекрученного, с другой своей стороны, прямо в жидкую кашу грязи, отвратно пахнущую тиной и тухлой водой, одновременно.
Отплевываясь и благодаря светящую сверху звезду за то, что это все-таки лужа, а не камень, дерево или обрыв, я выбрался на сухое место и протерев заляпанные грязь глаза, заозирался вокруг.
Тишь. Гладь. Вонь.
Именно так, в три слова, я бы описал место своего пребывания.
Из зримых ориентиров — два сгнивших пня, справа от меня, ой, нет — слева и колючий куст, в этот раз — точно справа. Откуда знаю, что куст колючий?
Так на нем два птичьих трупика висит и не падает!
Икнув, принялся раздеваться, очищать и выжимать одежду, радуясь тому, что вообще живой! А главное, что в кармане штанов два магазина к "Когтю" и сам "Коготь" в кобуре!
С возрастом, цена мужских игрушек только растет — эту аксиому знает каждая, не самая ленивая собака на земном шаре. Спешу обрадовать — это вранье. Такое же вранье, как и то, что человек подобен вину, становясь с каждым годом все лучше и лучше.
Ага, пока не превратится в уксус!
Дороги не наши игрушки, дороги нервы, которые старательно уходят в никуда, в погоне за множеством того, что нужно.
Кто-то гонится за статусом. Кто-то за семейными ценностями. И те и другие — глубоко несчастливые люди, ведь они ищут эрзац. Находят его. Ставят на пьедестал и не могут понять когда и в каком месте их жизнь дала трещину и стала похожа на то, на что похожа.
Судя по ощущениям, место, куда я попал, к земным не относилось: желтого неба я ни разу, за всю свою жизнь, нигде не встречал. А вот трава была нормальной, зеленой. И почва — ровный черно-коричневый глинозем, совсем как у меня на родине.
Жирная грязь плотно въелась в светлую рубашку, превращая ее в кошмар любой стиральной машинки, не взирая на порошок. Отстирать такое, не в проточной воде — верх чудес, которые демонстрировала только Золушка, в надежде поспеть на бал.
Из меня, во-первых, всегда была никудышная Золушка, а во-вторых, проточной воды поблизости не наблюдалось.
Зато наблюдалось желтое светило, ползущее по небу все выше и выше, припекая мне макушку и угрожая, что совсем скоро станет так жарко, что я начну таять или плавиться, если не найду тень.
Еще раз оглядевшись по сторонам, отметил тремя сломанными ветками место "входа", из трех других сделал стрелку и пошел в сторону ближайших деревьев, надеясь добраться до них раньше, чем огненный шар доберется до моего лысого черепа, огрев, согрев и врезав...
— ... Я и без вашего вежливого надзора могу ходить по этой планете! — Кэтрин пылала праведным гневом, краснела, бледнела и... Ничего с собой не могла поделать — начальник ее охраны, невысокий и ладно скроенный, тридцатилетний Лен Фишер ей бесконечно нравился! Весь, от короткого ежика темно-русых волос, серых глаз, строго очерченных губ и ровного носа, без единого следа горбинок или переломов. — На планете, из людей — пять человек. И вы, все едино, не даете мне побыть одной, подумать... "Искупаться, в конце-концов"!
Прикусить язычок девушка успела, но вновь покраснела от смущения, а затем и вовсе запылала щеками и ушами, представив, что купается далеко не одна.
— Кэтрин... Правитель дал мне очень конкретные указания — охранять Вас круглые сутки. — Лен тяжело вздохнул, пытаясь понять, отчего эта симпатичная пичуга так на него злится, что идет красными пятнами, пыхтит, как паровоз, а после каждого спора-разговора стремится спрятаться в своей палатке и разговаривать ни с кем не разговаривает, но и делом не занимается, за последнюю неделю так ни разу и не прикоснувшись ни к карандашу, ни к блокноту. — Более того, он особо предупредил меня, что в первую очередь, оберегать мне вас придется от самой себя, от...
Кэтрин открыла было рот, чтобы выдать очередную возмущенную отповедь, как ветки ближайшего кустарника раздвинулись и на поляну выкатилось странное существо в лохматой шерсти, дурнопахнущее и размахивающее чем-то опасно тяжелым.
Лен смело кинулся в бой, грудью загораживая чудовищу дорогу.
Получил в грудь, отступил назад, потянул из кобуры пистолет и замер, когда существо громко и отчетливо, внятно проговаривая каждое слово, выдало витиеватую фразу.
Матерную.
Кэтрин в ладоши захлопала от столь виртуозного применения трех разных языков, на которых существо очень экспрессивно обрисовало ситуацию, погоду, свое состояние и то, куда засунет пистолет Лену, если тот не включит голову.
Голову Лен включил. Пистолет остался в кобуре.
Кэтрин, сожалея, что фразу во второй раз уже точно не услышит, сделала осторожный шажок в сторону существа и замерла, пытаясь вспомнить, где она уже могла видеть блеск этих зеленых глаз.
Вспомнила, охнула и заметалась, не зная, за что схватиться — за аптечку, за голову или за сердце — в очередной раз испугавшим ее существом оказался Олег, человек совершенно не страшный, отличный собеседник и слушатель.
— Аптечку. Живо! — Лен, впервые на памяти девушки, отдал ей приказ таким тоном, что не послушаться просто не было ни шанса.
Два слова вернули на места небо и землю, заставив девичье сердечко забиться еще громче, еще сильнее, словно пытаясь покинуть тесную грудную клетку.
В палатку к медику группы Кэтрин влетела со скоростью экспресса, решившего взлететь на спор.
— А-а-а-а-а! — Рев, рев раненного зверя догнал ее, поднял на ноги врача, хватающего свою сумку и по невероятной траектории огибающего замершую соляным столбом, девушку, загораживающую выход. — У-у-у-убью...Лей еще, давай, чего сопишь?!
Высунув нос из палатки, девушка разглядела, как ее телохранитель "отливает" "существо" ледяной водой из глубокого колодца, как вокруг бегает врач, громко и отчаянно пытаясь вразумить толстяка и требуя "остановить эту вакханалию, что приведет лишь к воспалению легких"!
Олег лишь отфыркивался, смывая с себя грязь и запекшуюся кровь.
Лохмотья рубашки, которые девушка приняла за странную шкуру, печально висели на шипастом кусте сиголки, распространяя такое амбре...
