Джонни шел по центральной аллее Риджентс-парка, направо и налево от которой раскинулась широкая поляна, любовался зеленью травы. Шаги его постепенно замедлялись, а охота посетить зоопарк испарялась. Он живо себе представил ситуацию, когда посетители станут его узнавать, а звери не станут. Об этом стоило поразмышлять в тишине, понять самого себя. Джонни поискал глазами свободную скамейку, ноги его гудели от усталости. Он присел и погрузился в раздумья. Как бы отреагировали на его появление братья Труппи и Гнилли, два осиротевших грифа? Вне всякого сомнения, они бы зашипели при виде его кожаной куртки и узких штанов. Мол, на кой черт ты так вырядился? Что бы все это значило? При этом все равно проделали бы навстречу ему несколько шагов вразвалку. Мол, принес ли ты нам чем-нибудь поживиться? А старый кондор Харчи уж наверняка не одобрил бы его визита. И этой нелепой куртки и этих штанов старик бы не простил, он в жизни не простил бы измены. Если ты уж дал обет верности, то и держи его, как монах, а не вешай рясу на гвоздь! И тогда Джонни впадет в немилость и никогда больше не увидит знака его расположения — распростертых крыльев, он будет вычеркнут из этого списка посвященных в таинство, списка, в котором он, Джонни, был в единственном числе. Увы, Харчи исчез, надо полагать, навсегда.
Солнышко пригревало, и живописная лужайка начала понемногу притягивать в свое лоно юные парочки. Вот и те двое, что сидели рядом с Джонни на скамейке, покинули его и отправились поваляться на травке. Джонни уже изрядно вспотел в своей роскошной куртке, ему захотелось ее скинуть, последовать примеру юной парочки. Но ему стало жалко брюк, утренних трудов, глажки и наведения стрелки. К тому же присутствие такого количества влюбленных наводило его на грустные мысли. И тогда он зарекся глядеть на траву. Ему оставалось глядеть только на небо. Так он и сделал, откинулся на спинку скамейки, вытянул ноги и устремил взор горе.
Он любовался прихотливыми изгибами облаков, их изменчивыми очертаниями, ослепительными переливами белизны на фоне голубых просветов неба. Где ты теперь, Харчи? Где тебя носит? Не твоя ли это тень промелькнула вместе с порывом ветра? Не ты ли это паришь в высоте, осеняя крестным знамением землю? Что ты там забыл под облаками? Ты окончательно заблудился среди молочных овалов и сфер, не знаешь теперь, куда направить путь? Ну, так спускайся на эту зеленую поляну, передохни немного. Ты ведь очень стар, и тебе не мешает поберечь силы. Ну, вот и славно, лети сюда, здесь тебя никто не тронет и не спугнет. Какое дело до тебя и до неба этим влюбленным? Заходи на посадку с подветренной стороны, так удобнее. Смотри только, не задень крылом верхушек старых сосен.
Кондор так и сделал. Описав дугу с полмили в диаметре и скользнув в просвет двух сосен, он пошел на посадку. Его легкая тень пронеслась по глади травы, никого не коснувшись и не перечеркнув. И вот уже он приземлился прямо на скамейке рядом с Джонни. Огромные крылья стали поочередно складываться, взъерошенное оперение постепенно пригладилось. Он еще немного потоптался на месте, повертел головой и изрек первую фразу:
— Ну, что новенького, юноша?
Джонни вздрогнул, тряхнул головой, протер глаза. Рядом с ним на скамейке сидел оборванный и сгорбленный старик-негр. На его жилистой правой руке не хватало двух пальцев. Старик широко улыбался, обнажив единственный зуб.
— Ну что, не пришла твоя девушка?
Джонни поглядел на свой букет фиалок, судорожно спрятал его за спину. А затем он вскочил и ощупал карманы своей куртки — бумажник с деньгами был на месте. И для старика нашлась монетка. Старик кивнул в ответ.
— Не падай духом, день еще не потерян, до вечера далеко...
Он что-то еще долго говорил, шамкая беззубым ртом. Но Джонни уже шел по аллее прочь из парка. Солнце описало порядочную дугу, это означало, что он, в самом деле, заспался на скамейке. Перед самым выходом из парка он обернулся, оглядел дальнюю рощицу, лужайку, перспективу хвойной аллеи. И только теперь он приметил ее. Он узнал ее по характерной кудрявой головке. Она сидела поодаль в траве, а рядом никого не было. И Джонни повернул обратно, держа все так же букет за спиной. Девушка старательно глядела в другую сторону.
Она сидела, сложив ноги по-египетски, и жевала соломинку. Он обошел вокруг, чтобы попасться ей на глаза, остановился в трех ярдах, потоптался немного в раздумье. Наконец сдавленно выговорил:
— Хэлло!
Девушка молча поглядела на него исподлобья.
— Я могу присесть рядом с вами, мисс! — героически выпалил Джонни.
Она пожала плечами.
Джонни присел в той же позе, что и она. Девушка прикрыла краешком юбки одно голое колено, но второе колено обнажилось. Зря она так старалась, Джонни все равно стыдливо отводил глаза.
— Я один раз пытался к вам подойти. Помните, у гимназии... Вы не захотели со мной тогда разговаривать. Я подумал...
— Что это у тебя здесь? — спросила она, показывая на губу.
— А, это? Это от трубы, мундштук старый, он треснул в двух местах... Я немного играю на трубе, учусь...
— Как тебя зовут?
— Джонни. А вас?
— Долли, Долорес...
— Какое чудесное имя! Можно мне спросить у вас, если вы позволите, почему вы тогда плакали у школы?
— Я разве плакала? Не помню. А, впрочем, какое кому дело? Если кто и видел, то пусть держит при себе.
— Как жалко, что я не видел, как вы смеетесь. Мне так этого хочется...
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Сейчас мне не до смеха.
— Я понимаю, ведь вы так одиноки!
— С чего это ты взял?
— Мне так показалось, вы сидели совсем одна...
— Что ты там держишь за спиной?
— Это вам! — Джонни протянул букет.
— Спасибо, очень кстати. У меня сегодня день рождения.
— О, неужели? Я поздравляю вас от всей души!
Девушка кивнула. Джонни замялся, он никак не решался сходу пригласить ее на завтрак в ту самую кондитерскую, где подают торт "Радость жизни". Он смотрел на нее во все глаза, проникаясь неописуемым блаженством и нежностью. Особенно его умилила веревочка на ее запястье, сплетенная из двух ниток — черной и желтой. Никаких других украшений она не носила, даже серег.
— А что это у тебя на руке? — спросил он.
— Это на счастье... Сколько тебе лет?
— Семнадцать, — с готовностью соврал он.
— А мне двадцать три.
Джонни раскрыл рот от неожиданности.
— Послушай, Джонни, или как тебя там. Ведь ты хочешь начать со мной всерьез, не так ли?
— Да, очень хочу... Я... Я...
— Я могу тебе дать мой адрес. У тебя есть, чем записать?
— Я запомню...
— Запомни, номер восемь по Бэкбон-стрит, шестой этаж. Я хочу, чтобы ты пришел ко мне.
— Я с радостью...
— Приходи в девять часов вечера, приноси две бутылки пива. Мы с тобой отпразднуем этот день вдвоем. Ты согласен?
Джонни, улыбаясь, закивал головой.
— Но мне нужно сначала от тебя только одно... Ты ведь человек надежный?
— Я? Еще как!
— Пообещай мне, или нет, дай клятву, что исполнишь!
— Я для тебя готов... Ну, конечно же, я клянусь! Клянусь богом!
— Так вот, Джонни, ты придешь ко мне, как мы с тобой условились. Мы с тобой сядем за стол, выпьем твоего пива, а через четверть часа, слышишь, через четверть часа ровно ты встанешь и уйдешь без всяких разговоров. И больше на этой земле мы с тобой видеться не должны! Поклянись теперь в этом еще раз. Клянешься?
Джонни молча сорвал травинку, затем еще одну... Уставившись в траву, он выдавил из себя: "Клянусь!"
— Посмотри на меня, Джонни! — сказала она, но он только мотнул головой.
— Скажи мне, Долли, ведь ты так со мной поступаешь только потому, что я — черный?
— Нет, совсем не потому.
— А почему?
— Потому что... просто, у меня есть друг... и он... Впрочем, неважно!
— А как его зовут?
— Тебе от этого будет лучше? Его зовут Лорри. Ну, до свидания, Джонни. Так мне ждать тебя в девять?
— Да, конечно, я обязательно приду!
Долли встала с травы и ушла. Джонни зарекся не глядеть ей вслед, но не выдержал и глянул. Не выбросила ли она по дороге его букета? Но она уже была далеко и переходила Мерилебон. Ее маленькая фигурка скоро затерялась среди пешеходов. Этого просто не могло быть, зачем она обманула его, почему сказала, что ей двадцать три? Голова его немного кружилась от пережитого впечатления. Он ничего не понял из ее слов. Зачем она позвала его к себе? Что скрывается за всем этим? Джонни не хотелось об этом думать. Он только с радостью ощутил, что день не был потерян, и что вечером его ждет нечто удивительное, радостное, необычное. Он увидит ее снова, он снова с ней будет говорить. И не важно, сколько времени продлится эта встреча. Ведь и теперь он видел ее не больше десяти минут, но и этого достаточно. Почему он не решился пригласить ее в кондитерскую? Тогда бы все было иначе. Даже если она решила над ним подшутить, показать его кому-то, поднять на смех, опозорить, ткнуть лицом в грязь — все равно! Пусть делает, что ей заблагорассудится. Он теперь принадлежит ей, ее миру, ее компании. Он пойдет по этому адресу, дом восемь по Бэкбон-стрит, и он будет рядом с ней до четверти десятого. А главное... Главное, что у нее нет никакого друга. Все это — такая же выдумка, как и то, что ей двадцать три. Ведь она обещала, что они будут только вдвоем.
Он еще немного погулял по парку, прошелся мимо цветника королевы Мэри, побродил вокруг старой мечети, вернулся на прежнее место. Среди множества заполненных публикой скамеек он не нашел той, на которой сидел и на которой повстречал кондора, обернувшегося старым негром. И опять он решил повторить свой маршрут. На лужайке в парадном сквере он пытался отыскать на травке то примятое место, где они сидели. Люди оборачивались на него, думая, что он потерял что-то в траве. Навстречу ему одна за другой попадались влюбленные парочки, он оглядывался им вслед и постепенно мрачнел. Девушки беззаботно и счастливо ворковали, склонив головки на плечи своим возлюбленным. А парни говорили им в ответ всякую чепуху. Как не похож был ее тон в разговоре с ним на это воркование. Она говорила с ним... "Как с трупом", почему-то сказал себе Джонни, бросив взгляд на конную статую маршала Уайта. И позвала она его к себе не праздновать день рождение, а словно на похороны. Нет, он сглупил, что не позвал ее отведать торт "Радость жизни"! Теперь поздно, если один раз упущено, то никогда не вернешь!
Он шел по улице и тяжко страдал. Ему надо было что-то предпринять, нечто решительное и безвозвратное. Конечно же, никуда он не пойдет этим вечером. И пусть он будет гореть в вечном адском огне, как клятвопреступник, но от этого наваждения он должен раз и навсегда избавиться. Он должен очиститься от суетных желаний. Он вернется домой и сбросит этот маскарадный костюм. И дома, лежа на топчане, он дождется завтрашнего дня, чтобы облачиться в свой повседневный наряд и опоясаться ремешком. Но перед этим он докажет всем, и ей в том числе, что он кое-чего стоит. И он купит себе новую трубу. Он купит настоящий корнет-пистон или обычную трубу, но позолоченную, высокого регистра, если на такую хватит денег. Он знает один магазин в Челси, где все это продается, и он потратит все, что у него осталось!
Но, выйдя на Оксфорд-стрит, он побрел в совершенно противоположном направлении, к Стренду. У одного из кинотеатров он пристроился в очередь за билетами вслед за какой-то старой дамой. Та все время испуганно оглядывалась на него и на его новую куртку. Потом стала пытливо всматриваться ему в глаза. Еще не хватало, чтобы она стала показывать на него пальцем! Уже у самой кассы он неожиданно бросился проталкиваться назад. Кинолюбители удивленно глядели ему вслед и озабоченно щупали свои карманы.
И он опять кружил среди нарядных улиц, людных площадей, шумных магистралей. Ноги вели его сами к пустующей площади перед королевским дворцом, к памятнику королеве Виктории, разукрашенному дождевыми потеками и усиженному голубями. Не худо было бы покормить птиц. Эта спасительная мысль немного ободрила его.
Когда жирные и прожорливые птицы отдали дань остаткам его сэндвича, Джонни еще долго и отрешенно сидел на скамейке. И хотя солнце еще не скрылось, он почувствовал, что дневное тепло покидает его тело. Подаренный ему выходной день подходил к концу. Теперь оставалось только спуститься в метро и унестись в полутемном вагоне навстречу завтрашнему дню. Но у Сент-Джеймс-парка, уже позвякивая мелочью за вход, Джонни бросил взгляд на витрину небольшого ювелирного магазина. Ноги сами повели его туда, и он встал перед мертвой россыпью драгоценных поделок, как перед пустой клеткой в ожидании, что ее обитатель вылезет из норы.
Лоб его прильнул к теплому стеклу. За его спиной начали постепенно зажигаться уличные фонари. В их неровном свете стала хорошо заметна пыль на красном плюше и одинокая нить паутины, протянутая наискосок через груды золота и блесток. Он стоял, а время шло. И вспоминал он о жалкой веревочке на руке Долли, повязанной на счастье. Ему было холодно, он грел руки в карманах своей куртки и немного шмыгал носом. Перед ним отражались в стекле снующие прохожие, мелькали тени проезжавших автобусов. Где-то поодаль маячил черный экипаж с продавленной крышей. И Джонни наверняка смог бы выделить эту машину среди других, она все не трогалась с места, несмотря на настойчивые просьбы желающих прокатиться. Джонни, если бы навострил глаз, мог бы разглядеть и водителя, а, может быть, даже узнать в нем постоянного посетителя зоопарка, того самого верзилу с тяжелым и грустным взглядом. Но тут изнутри витрины на него уставилась немного заспанная физиономия служителя магазина. Вид Джонни почему-то побудил его включить подсветку. Сокровища обрели товарный блеск, а пыль стала не так заметна. Паук тоже проснулся и решил, что пора сматывать паутину. Джонни отважился поглядеть на часы и даже приложил их к уху. Время приближалось к половине восьмого. А когда он вошел внутрь магазина, дверь оповестила о его вторжении звяканьем побрякушек.
Если тебя уж угораздило всем своим видом показать, что ты при деньгах, то вырваться из цепких объятий клерка тебе не удастся. Время шло неумолимо, и когда снова звякнула дверь, Джонни уже растерянно глядел по сторонам, не зная в какую сторону бежать. Он почесал в затылке и бросился к кебу на противоположной стороне улицы. Он не заметил, как засветилась над ветровым стеклом надпись "Для найма". Место на переднем сидении рядом с водителем уже занимал объемистый мешок наподобие тех, которые сдают в прачечную. Пришлось ему одному устроиться на широком заднем сидении. Фигура водителя была скрыта за занавеской. Джонни назвал адрес. "Десятка!" — бросил шофер с ходу. "О-кей! — согласился пассажир.
Мотор завелся, и машина неторопливо вписалась в общий поток. Несмотря на усталость, Джонни сидел в напряженной прямой позе. Такси за десять фунтов — это тебе не садовая скамейка, на которой можно расслабиться. К тому же его поразило, насколько может быть тихоходным лондонское такси. Ему раньше не приходилось пользоваться его услугами, и он не ценил, что главным достоинством этого вида транспорта является не скорость, а надежность и безопасность. Он спросил водителя, успеют ли они до девяти. Водитель усмехнулся и ответил, что успеют и к половине девятого. Джонни немного успокоился. Он бросил взгляд на темный провал Темзы с Вестминстерского моста. Голова его немного кружилась и побаливала. Хорошо знакомые ему парадные улицы постепенно сменялись тихими, безлюдными переулками. Водитель прекрасно знал маршрут и вез своего юного пассажира в темноту неизвестности. Но Джонни все же поинтересовался причиной столь медленного следования и столь странного маршрута.
