Оскол

Снегурочка молчала, я тоже, солнце опять юркнуло в тучи, готовые пустить вместо августовских капель холодные снежинки.

Когда мы расставались на влажных ступеньках, Астра спросила:

— А кто она, эта Ольга?

Брошенный с ее стороны убогий мостик между нами стал для меня важнее тысячи Ольг, вместе взятых. Я впервые до конца это понял и дал отчеркивающий прошлую жизнь ответ:

— Так, уже никто.

Я заступил на дежурство по лагерю в ужасном настроении после Ольгиного письма. Заинспектировав южные ворота, пошел к северным, которые почему-то назывались 'березовые мостки'. Уже издали было заметно отсутствие часового.

Дрыхнет, гад, в будке. Или пересмеивается с девушками из полеводческой бригады, обосновавшейся неподалеку. Поискав негодяя в поле, я вернулся и завернул прямо в кусты. Может, там удастся взять с поличным караульного разгильдяя, а уж, накрыв, отвязаться по полной и спускать с подлеца шкуру до полного восстановления утраченного равновесия. Можно было снимать с подлеца струж...

К воротам бежит Астра. В этот момент я почему-то подумал, что, сколько не занимайся со слабым полом легкой атлетикой, все равно бегают они неправильно, далеко назад откидывая руку. Лицо принцессы освещается изнутри тем самым, что распахивает глаза и растягивает улыбку пятикласснице, получившей в подарок бархатного медведя.

Я спешу к ней через обсыпанные ряской лужи, но Астра уже выскочила за ворота. Взмах моей руки останавливается и оклик спотыкается в горле, потому что я понимаю — свет ее лица не для меня. Астру хватает на бегу какой-то 'гопник', она весело кричит: 'Кузьма!'. 'Гопник' прижимает ее к себе и смеется, латунной фиксой освещая местность километра на два.

Глава 4. Факелы в темноте

Плюнуть напоследок в поганую рожу 'гопника' я не успел. Лезвие 'финки' за секунду распустило ткань шинели, железяка отпустила и, рванув вверх по лестнице, мы очутились в бывшей электроподстанции. Устроенная на приличной высоте, чтобы не затапливало при наводнении, будка с демонтированным оборудованием и отсоединенными кабелями стала нашим прибежищем.

— Мальцев, кто эти... — майор был готов испепелить меня и ефрейтора Лиходея одним взглядом без применения огнемета.

— Старший лейтенант Агафонов из комендатуры. С бойцом, — Мальцев немного подумал и добавил: — Сволочи.

'Плутоновец' скривился, будто перекусил зубами стальную проволоку.

— Агафонов, вы одни такие дебильные в комендатуре или там все придурки?

— Я Саблин. Агафонова сегодня утром ранило.

Горииванов и Мальцев переглянулись, я оправдывался дальше:

— Меня майор 'с полномочиями' забрал под страхом трибунала.

Горииванов совсем опечалился. Для него, видать, в диковинку наше черезжопуделание, а я уже привык. Однако удивляло другое: отчего эти ребята дали такого чесу, услышав о крысах? И я, кстати, тоже? Животные, конечно, не из приятных, но бежать от них быстрее братьев-чемпионов Знаменских? Ну, бывали с грызунами сложности, посылали меня зимой в Казанский собор, где подозревалась преступная деятельность по изъятию золотых коронок у покойников. Тогда трупы складывали прямо у стены приора, и кто-то заметил на лицах мертвых 'следы'. Оказалось, поработали именно крысы.

— Чего вытаращился, душегуб?

Я, наверное, чересчур задумался, а Мальцева аж распирало:

— Пойди, объясни им, что тебе начальство велело дожидаться 'инструктированного командира'.

— Кому им?

— Гадам голохвостым!

Мальцев немного помолчал, злобно отдуваясь, и гавкнул:

— Подъем! Или думаете жопами отбиться?! — затем подошел к Горииванову и тоже посмотрел вниз, где шевелилось, грозя пробуждением, утихнувшее ненадолго кубло. — Сидят, заразы. Несколько сотен, не меньше.

Горииванов хмыкнул:

— Подождем вожаков, а то говорить не с кем.

Не с кем?! Хорошее местечко! Мхи нападают, с крысами собираются вести переговоры, того гляди, появится чудище заморское и будет молвить человечьим голосом. Чудовище заморское... А ведь не сказки это Пушкина! И не смешно ни капельки оказаться среди спецов, выполняющих секретную работу. Оказаться лишним свидетелем... Расстрелять ведь могут, чтоб не выболтал правду о подземелье, и останется от товарища Саблина помятый листик с казенным титулом 'извещение'.

И тут начались какие-то странные дела. Костя потрясал волшебной эбонитовой палочкой, Горииванов поглаживал кадык и покашливал, прочищая горло, Мальцев развязал вещмешок и принялся укладывать пачки галет на плитки шоколада. Затем уселся между мной и Лиходеем.

— Значит так, ребята, попали вы, как два барана в кухню, поэтому все, что я скажу, вбейте в мозги, как шесть исторических условий товарища Сталина. Перво-наперво: исполняйте все указания. Второе — находитесь внутри колонны. Эти каски, — Мальцев постучал по вратарским хоккейным шлемам, — защищают голову, забирайте. Так. Дальше. — Он вытянул из подсумка блестящие фигурные кольца и протянул нам. — Если станете 'царем горы', — посмотрев на наши умные лица, он поморщился. — Это когда крысы навалятся и станут жрать. Так вот, тогда быстро сожмите кольцо — и ходу. Последнее. Если поймете, что выхода нет, используйте ампулу. — На его ладони блеснула ампула с черными буквами. — Смерть через пять-восемь секунд.

Капитан порылся еще немного в оранжевой аптечке и заставил съесть по паре маленьких шариков, пахнущих мятой.

— Ну все, считай, пообедали.

Мальцев шлепнул себя по коленям и преувеличенно бодро окликнул Горииванова, свесившегося с площадки.

— Что там, Квазимодо?

'Плутоновец' по-рачьи попятился назад и осклабился:

— Вариантов все равно никаких нет, попробую сговориться.

— Одна попробовала, — 'гопник' широко открыл рот, захохотав, — и семерых родила.

Горииванов стряхивал белую строительную пыль на сапоги, мягкие и толстые. Он улыбался, как артист-фокусник, и вспомнил я, что видел эту улыбку в далеком 1926 году на рисованной афише 'Ленгосцирка'. Была на том плакате еще сисястая принцесса с индийской точкой на лбу, какие-то чудные зверьки и надпись:

'Маэстро Дон Гарваньо и его питомцы из джунглей дикой Азии'.

Невероятно! Сам Дон Гарваньо из моих детских лет будет разговаривать с крысами в питерских катакомбах, облачившись в кожаную куртку и стариковские пимы. Дрессированные грызуны из Дикой Азии! Интересно, что он им скажет? Абракадабра или крибле-крабле-бумц? Или заставит считать до пяти, давая за это сахар?

Не знаю, кормил ли Горииванов сахаром своих мангустов, но того, что скинул в чугунную темноту, большинство из нас и на праздники не видело. Да что ж это за сволочь, выбрасывающая еду как мусор!

Тяжелая рука опустилась на мое плечо, остановив рывок. Мальцев держал меня крепко и шептал успокаивающий бред.

Да, здесь их тайга и люди с огнеметными баллонами, наверное, знают, что делают, но как невыносимо это видеть! Еще недавно едой запросто считался вазелин, столярный клей и пахнущая сахаром земля с Бадаевских складов, а выкопанная на Пискаревке, гнильем заквашенная капуста могла сойти за деликатес. Я никогда не забуду крики, прорвавшие темную стену дома на Ломоносовской улице, — там, в корчах, умирала семья рабочего Острякова. Они съели банку графитной смазки, принятую за солидол. А этот человек бросает крысам шоколад и бормочет всякую чушь!

Горииванов свистел, шипел, цокал звонкими переливами, похожими на пение сверчков, делал пассы руками и раскачивался, как факир у корзины со змеями. Все эти действия разбудили воспоминания о знакомом, но бесконечно далеком, упущенным еще в детстве сне. Ты как будто видишь желтую дорожку, веселого человека в костюме Пьеро, слышишь легкий шелест ветвей, но это самое 'как будто' неуловимо ускользает, когда пытаешься полностью вспомнить. Только зуд остается в голове, а ты чихнуть собрался и даже скорчил нос в предвкушении, но не чихнул.

Подземелье вмиг заполонилось отвратительным писком, обжигающим душу. Тысячи когтей заскребли по бетону, и серая масса зашевелилась внизу. Вой нарастал, буравя мозг, и я, заткнув уши, упал плашмя на бившегося в судорогах Лиходея. Других не видел, но раскаленный прут, сверлящий голову, один раз пробился наружу, и я уставился на Горииванова. Майор продолжал свою 'песню', только стоял он как-то ненадежно: качнется чуть сильней и свалится к крысам.

Тысячи пастей орали, ошпаривая воплями. Мне-то легче, чем остальным. Давно, еще в тридцать четвертом, контузило меня до глухоты. Плюс год в пушкарях, не добавивший чуткости перепонкам. А Лиходею совсем худо. Катается по полу и кричит, беззвучно открывая рот.

— а.. лин! Са...б...ин! — доносилось издалека.

— Держи ему руки! — проорал мне в лицо потный Мальцев, пытаясь надеть ефрейтору нечто вроде наушников. Кое-как замотали голову, и Мальцев орал теперь уже более отчетливо: — Цепляй 'глушители', дуба врежешь!

— Да все нормально.

— Одевай, говорю! Скоро такое начнется!

— Да обойдусь я, не ори в ухо!

И мы разом ощутили невесомую тишину. Раздирающий визг исчез.

Горииванова усадили, дали хлебнуть из плоской железной бутылки и все застыли, как на кинопремьере.

— Плохо, братцы, — он поморщился. — Крысяки требуют того, кто в них стрелял. Ефрейтора и... тебя, — майор посмотрел на 'гопника'.

Теперь тишина давила многопудовой тяжестью, изредка прокалываемая свистом грызунов. 'Гопник' спросил:

— А меня за что?

— Не знаю, Ероха.

'Гопник' длинно сплюнул через зубы и вытащил папиросу. Ефрейтор уставился в потолок. И я, похолодев, начал понимать, что не станут они рвать вороты и, крича 'ура!', столбить себе дорогу огнем.

Как же так?! Вот сидят живые люди, наши боевые товарищи. И за просто так отдать их на съедение? На съедение в прямом смысле?!

— Вы что, совсем сдурели?! — не выдержав отторгающего молчания, подпустил я 'петуха' в голос. — Да сколько там этих тварей?! Сотня? Тысяча. Две? У нас огнеметы и оружие, у меня гранаты есть! Прорвемся, братцы! Да вы кого испугались?

Горииванов устало оборвал меня:

— Сиди молча.

— Молчанку своей жене пропишешь. Пошел ты! Людей моих не дам! Хрен тебе фунтовый!

'ТТ' легко прыгнул мне в руку.

— Ложь пугач на землю.

Я посмотрел вправо, назад и увидел тушу бойца 'Плутона' с огнеметом. Брандспойт был направлен мне в спину.

— Давай-давай!

Козел однорогий. Тихо как зашел. И быстро.

Я стоял, держа 'тэтэшник' и совершенно не знал, что делать. Сзади упирает дуло амбал, впереди еще трое, а мой патрульный, хоть и вооружен, но сидит, улыбаясь, как деревенский дурачок, и таращится в потолок. Как быть? Одного-двух уложить мне по силам. 'Гопник' прыгать не станет, эти у стены оружие засунули далеко. Только амбал опасен. Дунет огнем — и хана, шансов никаких.

Так, стоп! Если огонь попадет в меня, то все равно пойдет дальше и поджарит остальных. Значит, стрелять он не будет и тогда я...

Не успел я додумать 'что тогда'. Горииванов в немыслимом прыжке ударил меня ногой в живот.

Выблевав положенное в таких случаях, я рванул подсумок, где прятал 'лимонку', но рука нащупала пустоту. Вот, гады, укатали все-таки.

— Это ищешь? — Мальцев подбрасывал на ладони гранату и грустно улыбался. — Эка ты, бляха, прыткий!

— Сам ты бляха заборная.

Капитан, жонглируя гранатой, смотрел мне в лицо.

— Ну, говори. Чего замолк?

— А не о чем мне с вами разговаривать, чести много.

Не то что бы я был такой храбрый и отважный. Или жить не хотелось. Нет. Просто, тоска взяла. Не думал я, что застрелят меня, будто дезертира какого в этом подземелье.

— Ты знаешь, сколько трупов мы отдали крысам зимой? — послышался мальцевский голос, а Горииванов тут же подсказал: — Каждый седьмой... Ты знаешь, сколько ребят полегло, когда в октябре они рвали наши заслоны?.. Но тогда мы знали, где их ждать. — Мальцев опустил голову. ― Бациллы крысиной чумы будут готовы лишь к августу, город не готов к борьбе. Если их солдаты — сотни тысяч ― выползут наверх, в Ленинграде начнется паника.

Молча курил 'гопник', пуская дым вниз, пустым взглядом смотрел в потолок ефрейтор Лиходей. Давящий туман ваял стену из холодного мрака, и только нелепый фонарь, скрипящий вертлюгом, бросал на нас желтые капли света. Нервно мял подбородок далеко не веселый Волхов, царапал ватную ногу здоровяк-огнеметчик, снимая невидимую в темноте грязь, сопел у стенки Мальцев. Майор-огнеметчик, задумавшись, выбивал железную дробь на баллоне.

— Жаль, столько харчей спустили крысакам, — криво усмехнулся 'гопник'. — Пойду, пожалуй.

Резко повернулся Горииванов:

— Сядь, успеется.

Тот послушно сел, а 'плутоновец' обратился ко мне:

— И ты успокойся. Не надо делать из нас зверей в людском обличье. Сто раз легче принять последний бой, поверь мне. Только у нас на данный момент перемирие и если наша сторона его нарушила, следовательно...

— Сюда все!

Голова одного из амбалов, покрытая паутиной, осветила радостью проем:

— Это не солдаты, товарищ майор! Это бродяги!

Горииванов, Мальцев, все вскочили. Даже приговоренный 'гопник' растянул 'лыбу', будто услышал про амнистию к Седьмому ноября.

— Фонарь дай! Трясучку, лучше трясучку, — нарастал шум голосов. — Да иди ты со своим патефоном! — прогнали суетившегося Волхова.

Будка наполнилась гвалтом и лихорадочным движением. Как бывает в ситуации, где все вокруг что-то делают, захотелось принять посильное участие в общей суматохе. Я забегал, зачем-то переставляя баллоны огнесмеси, и получил за это втык. Потом сложил горкой разбросанные каски и, не зная, как еще применить свои таланты, сунулся в проем. Сначала услышал 'не лезь', потом увидел кулак, затем рыжие на нем волосы, потом серебристый круг о зеленых звездах. Все это за полсекунды пронеслось, а в следующие полсекунды я складнем опустился на пол. Скотина-майор ударил меня в глаз. Ну, ничего, сука, устрою тебе проверку документов при случае!

Тяжело зазвенели огнеметные баллоны. Полетели каски из рук в руки. Коротко ругнулся Ерохин — гнутый крюк зацепился за сумку и порвал резиновую морду противогаза. Остальные маски были целы. Их тщательно проверили, закрыв дыхательные клапана. Также проверили оружие. Его, кроме огнеметов, почему-то оказалось до обидного мало: автомат с запасным диском, пистолеты, граната с капсюлем, завернутым в газету, и нож 'гопника'. В общем, вся надежда на горючую смесь и секретные плюхи 'плутоновцев'.

— Первыми идем мы, — распорядился Горииванов. Бросаем гранаты и как можно быстрее перебегаем на ту сторону. Потом комендатура, потом вы. — Он кивнул в сторону 'гопника' и Кости. — Мальцев замыкающий. Так. Дальше. Ты, Мальцев, держи позицию, пока не переправимся. Потом — в сторону Лиговского пикета. И не забывайте про ловушки. Когда заскочим в тоннель, бежать след в след. Все, пошли.

Я забрал лиходеевский автомат и оба диска. Тяжело ухнули внизу гранаты, и, спустившись вниз, мы побежали в длинный узкий тоннель. Горииванов сразу же потерял железную каску, ударившись о невидимое перекрытие. Наверное, беги я впереди, отлетела бы моя голова, а так ничего, заметил, слава богу.