Лёд и порох

[1]ποιο είναι το όνομα του διοικητή σας — Как зовут твоего командира?

[2]Δεν μιλώ ελληνικά — Я не говорю по-гречески.

[3]Πρέπει να τον δείτε. Πες — Мне очень нужно с ним встретиться. Передай ему.

Дорогого гостя я принимала, предварительно отправив родственниц на прогулку в Ботанический сад. Лишние встречи сейчас точно ни к чему.

— Здравствуйте, Федор Андреевич! — я давно его не видела, и сердце почти не екало, разве что самую малость.

— Здравствуйте, Ксения Александровна. — Похудел, чуть осунулся, тени под глазами, новые морщинки у плотно сжатых губ.

Мы оба ели друг друга глазами, но дальше дело не пошло. Устроились в кабинете, за плотно закрытыми дверями.

— Чем могу служить? — полюбопытствовал гость.

— Мне очень нужна Ваша помощь.

Его зрачки на мгновение расширились, чтобы потом сузиться до точек.

— Хорошо, я постараюсь. — очень вежливо и отстраненно. Ну что ж...

— Федор Андреевич... — осторожно тут не подведешь к таким новостям, так что лучше валить сразу в кучу. — Ко мне приехали родственники. Оттуда. И мне нужно их легализовать.

— Анна Степановна? Людмила Сергеевна? Сергей Викторович? — его лицо осветилось целой палитрой эмоций. Да неужели ты всерьез им рад?

— Да. То есть без папы. Там у нас случилось несчастье... — даже думать тошно о том, что им пришлось пережить одним. — Короче говоря, они тут насовсем. И мне нужно как-то это оформить, чтобы ни одна душа не подкопалась.

Он сменил радостное изумление на подозрительный прищур.

— То есть как оформить?

— Просто. — ну не притворяйся, что ты тупее, чем выглядишь со стороны. — Им нужны документы. На одном паспорте Ксении Нечаевой два раза мы выехать не сможем.

Он искоса рассматривал меня. Можно подумать, сам святой. Да я бы обратилась туда же, где добывала паспорта для Красноперовых, но одно дело прислуга, которой мы уже поменяли их вполне легально, еще покуда за мной Тюхтяев ухаживал — стоило только погрустить демонстративно, и без особых вопросов ребята стали добропорядочными жителями Санкт-Петербурга, и совсем другое — те, кого я планирую превратить в собственных родственников не только биологически, но и юридически.

— Подделка документов здесь куда более серьезный проступок, Ксения Александровна... — слегка высокомерно и чересчур нравоучительно начал он.

— Да и там за него по голове не гладят, но я ради Вас рисковала. — неспортивный прием, и он покраснел. Скажем так, стал пунцовым от ушей до кончика носа, а губы, напротив, побелели.

— Ну хорошо, сделаем мы им документы. Какие-нибудь. Но как Вы объясните их внезапное обретение? Абсолютно все знают, что Вы сирота. Да и более подробный интерес к Вашему прошлому тоже не очень хорошая идея. — я верю, что это разумные доводы, но сейчас мне другое нужно, и уж точно, не так высокомерно изложенное.

— Не хорошая идея?! Так я с удовольствием и Ваши выслушаю. — огрызнулась я, чем окончательно все испортила.

— Вы до сих пор не понимаете, что уже не в Вашем времени находитесь! — он приложил кулаком поручень кресла. — Здесь совсем иные критерии порядочности и законопослушания.

— Ах, теперь я еще и не порядочная, по Вашему? — да что он вообще себе позволяет?!

Дальнейший наш разговор протекал бурно, с обоюдными упреками, местами на повышенных тонах и предсказуемо закончился едва пойманной ладонью, уже готовой исправить симметрию окраса его скул.

— Прекратите истерику! — рявкнул он.

— Не смейте так со мной разговаривать! — прошипела я в ответ, немного побарахталась, добившись лишь того, что обе мои руки оказались в его железной хватке.

Мы оба тяжело дышали, смотря в глаза друг другу несколько очень длинных секунд. Его, стальные и холодные, с расширенными зрачками, обычно остужали любую мою вспышку. А если не помогает гипноз, то есть другие варианты.

На этот раз он даже не раздевал меня. Юбок все-таки слишком много, но их пышность позволяет без затруднений задирать повыше. Особенно если очень, очень хочется. Придерживая мои запястья над головой, другой рукой расстегнул свою одежду и обрушился с неизвестной доселе яростью. Без прелюдий, ласк, нежностей. Даже без поцелуев. Холодный и какой-то дикий взгляд порой заставлял сомневаться в его психическом здоровье, а он вколачивал меня в обивку дивана все сильнее и сильнее. Больно это, если самой не хочется.

Мне наша прошлая близость как-то иначе запомнилась. Не было в нем этого, и я упивалась нежностью и ласками, а сейчас что? В какой-то момент скрестила ноги на его спине, прямо поверх сюртука и чудом высвобожденной рукой провела по шее. На эту нечаянную ласку он отреагировал совсем непредсказуемо, перевернув меня на живот, срывая с себя верхнюю одежду, и задирая многострадальные юбки выше головы, продолжил это звериное дело в пугающем молчании. От пальцев на спине точно останутся синяки, да что там синяки — оставалась бы вообще эта спина живой. Кто ты, человек, и что сделал с моим Фохтом?

Очень некстати вспомнились слова врачей о возможных осложнениях после операции. Еще огорчила мысль о том, что придут мои барышни домой, тут мой отодранный и придушенный труп, этот тоже небось не выдержит позора, застрелится, а они у меня совсем непристроенные, и деньги Фролу и Наташеньке завещаны все еще...

Потом стало просто больно и страшно, потому что я не знала уже своего партнера, и потянулись неприятные минуты, покуда все не закончилось, и он не рухнул рядом.

Кожу саднило так, что кажется сомкнуть ноги невозможно. Чулки порваны на коленях в лоскуты, платье тоже... не очень хорошо перенесло произошедшее. Это игры в маньяка что ли, а меня не предупредили?

Я попыталась присесть и встряхнуться.

— Вот это что сейчас было? — спросила у спины своего любовника. А голос-то предательски подрагивает. Вместо ответа он свернулся калачиком. Одно слово — псих.

— Простите меня. — внезапно глухо раздалось из-под Фохта. — Я потерял над собой контроль...

Хорошее определение. Да это же почти изнасилование было, и если бы я в какой-то момент захотела прекратить, не факт, что была бы услышана.

— После того как мы... Вы... Я не могу иначе.

Это что, он наш разрыв винит в том, что из фантастического любовника превратился в хищника? И кому же повезло проверять его изменившиеся пристрастия? Странно, но ревности я не испытывала, скорее соболезновала несчастным.

— Федор Андреевич, давайте-ка выпьем.

Я прохромала к глобусу, достала бутылку коньяка, рюмки, налила почти не дрожащими руками и подала ему, избегающему даже случайного взгляда.

Выпили, помолчали. От алкоголя стало теплее и храбрее. От того, что предстояло сделать, подкашивались колени, но, если я намерена впредь использовать Фохта в собственных интересах — надо рискнуть.

— Проводите меня? — я по пути к лестнице собирала разные фрагменты гардероба. Даже воротник у платья исхитрился оторвать.

— Я постараюсь помочь вам всем, но не стоит ждать чудес. — произнес он, так и не сдвинувшись с места.

— Но нам нужны именно чудеса, Федя.

Судя по звукам, он чуть помедлил перед побегом. Что ж, подождем — целее будем.

На столе я обнаружила записку. 'Простите. Ф.' И это была не первая версия, если посмотреть на мусорную корзину. В тех еще и про любовь что-то встречалось. Что же у тебя в голове-то, Федя?

Поскольку Федор как-то не очень активно вращался в среде изготовителей фальшивок, пришлось снова обратиться к заветной книжечке, доставшейся мне в наследство от погибшего жениха. И начался наш с Демьяном чес по городскому дну, увенчавшийся двумя сомнительными паспортинками, зато на настоящие имена моих красавиц. Вот почему они не успели появиться при Тюхтяеве? Там, конечно, сложно было бы объяснить все, но зато легко решить проблему. А тут вроде как все знакомы, а толку-то.

Через пару дней господин Фохт пригласил меня на обед строгой лаконичной запиской, словно не было ничего. И ладно бы только амнезия — он согласился выбраться со мной во внешний мир, пусть и на деловую встречу.

Я выбрала густого ежевичного цвета платье времен моего полутраура, шляпку с плотной вуалью, сумочку подороже и ждала к означенному часу.

По дороге мой герой помялся, а потом уточнил.

— Сколько денег Вы готовы потратить на это?

— А сколько надо? — оно понятно, что бесплатно такие вещи не решаются, но хотелось бы хоть что-то сохранить от имущества.

— Я нашел подходящего человека, но нужно около двадцати тысяч. Он их проиграл...

Да, у нас в семье так любят игроков...

— Но он хотя бы дворянин? — треть дома за титул не так уж дорого.

— Потомственный. — язвительно бросил господин Фохт, чьи собственные дворянские корни отличались особой зыбкостью.

В полутемном углу кондитерской 'Вольф и Беранже' нас ожидал сухонький нервно оглядывающийся господин с седенькой бородкой клинышком и сияющей лысинкой.

— Госпожа Ксения, имею честь представить Вам Михаила Михайловича Шестакова.

— Ах, сударыня, я так счастлив встретиться с Вами...

— Взаимно, сударь. — я грациозно опустилась в кресло, заказала кофе и миндальное пирожное.

— Господин Шестаков пребывает в затруднительном положении... — начал было Федор.

— Я погиб. Я совершеннейшим образом погиб и раздавлен. — бормотал наш собеседник.

— Не стоит гневить Господа. Вы живы, пребываете в здравии, вокруг много хороших людей, способных стать надежными друзьями... — мне некогда долго готовить почву.

— О, сударыня, друзья появляются тогда, когда все благополучно. — горько проговорил мой будущий отчим.

Вот интересно чувствовать себя почти что богом, решая за взрослых людей их судьбу и зная, что именно по твоей воле все в конце концов и сложится. Завораживает.

— Возможно, брак с достойной женщиной с хорошим приданым стал бы лучшим исходом в Вашей ситуации. — осторожно произнесла я.

— О, я не смею и надеяться, что Господь смилуется надо мной. Кредиторы... Это ужасная напасть... Пришлось заложить именье, а кто согласиться на такую партию?

Брачный контракт он подписал, не глядя ни на что, кроме цифры в тридцать тысяч. Я трижды повторила о необходимости удочерения Люськи, но он только бормотал, что счастлив получить и жену, и милую крошку в придачу.

А я возвращалась домой, готовая к любому приему, потому что нареченная господина Шестакова еще не была в курсе своей участи. Мы уже пообедали, дамы мои пытались чем-то себя занять, а слов у меня подобрать не получалось. Да и как сказать 'Мама, я тут подумала и решила выдать тебя замуж'?

— Замуж? — грохотала мама, потрясая полотенцем, которое до того прикладывала к Люськиному лбу.

— Зачем? — повторяла милая крошка.

— Все будет хорошо. — тоном проповедника Свидетелей Иеговы вещала я. — Ты выйдешь за него замуж, и он удочерит Люську. Таким образом у вас обеих появятся совершенно законные местные документы. Потом всем семейством отправитесь в путешествие. Ты, мама, отдашь ему приданное, и потеряешь его в Монте-Карло. Сами попутешествуете немного, полгодика, и вернетесь сюда. Даже если паче моих ожиданий, наш новый родственник доберется до России, по условиям брачного контракта он не будет требовать от вас вообще ничего. Но и вам от его наследства ничего не обломится, скорее всего. Тем временем мы с господином Фохтом продумаем Вашу легенду понадежнее, которая объяснит, где я вдруг нашла родню. Но вы обе станете дворянками независимо от наших изысканий.

— Ксюша. — поморщилась мама. — какой-то слишком заверченный план. Может попроще?

— Попроще никак.

* * *

Плотно повязанный черный платок, черное платье мешком висит на исхудавшей после того раза фигуре. Кровотечение за два месяца унялось, но до сих пор детоубийство отзывается слабостью и головокружением. Да и в амбар зайти жутко. По ночам матица скрипит, словно тело мужа до сих пор кулем свисает прямо посреди балки. Похоронили его на отшибе, но на могилу она больше не ходит — хватает и того, что дух его ежечасно напоминает о себе упавшей утварью, лопнувшим стеклом, скрипом половиц.

* * *

Вариант с настоящей госпожой Нечаевой предполагал аккуратное извлечение тела из могилы, показательную эксгумацию пустого захоронения и много разных других малоприятных и вопиюще противозаконных процедур. Первую отправился собственноручно делать Фохт.

Он вернулся быстрее, чем я ожидала, и взирал на меня с суеверным ужасом.

— Откуда Вы знали?

Я лишь непонимающе смотрела на него поверх чашки с дымящимся шоколадом. Он всячески избегал моего дома, так что столичные кофейни пришлось изучить досконально.

— Могила Анны Ильиничны Нечаевой пуста. — тихий голос раскроил купол мироздания и куски шумно летели мимо моего лица.

Когда официант убрал осколки чашки, а я привела себя в порядок в дамской комнате, вернулась к своему спутнику.

— Точно?

— Сам копал. — буркнул он. Так и вижу франтоватого Федю с саперной лопаткой наперевес.

Вот и замечательно. Где же ты теперь ходишь-бродишь, матушка?

— Тогда сможете это все подтвердить под присягой. — нашла я хотя бы одну светлую сторону в данном повороте — А где же она тогда?

— Ваша проницательность отдает мистикой. Я пообщался со священником, и он дал мне понять, что барыня добровольно покинула семью, а Ваш батюшка просто пытался замаскировать свой позор.

— С каждой минутой все лучше и лучше. — я нервно смяла салфетку и начала искать, куда бы ее пристроить, а то комок на столе, это так вульгарно. — А куда наша матушка делась потом?

— Не могу знать. Но у своих родственников точно не появлялась, так что или под другим именем проживает в любой точке мира, или опять же под любым именем может быть похоронена. — он с сочувствием наблюдал за моими маневрами, сжалился и осторожно отобрал скомканную тряпку.

Я вдохнула и выдохнула, несколько раз повторила эти действия. Не помогло. Да и что тут поможет, когда страх разоблачения, задавленный еще в Саратове, три года назад, вернулся во всей красе. Вряд ли женщина захочет предавать огласке такую историю, но понять, что я не ее дочь сможет. Щупальца страха поползли под корсетом, парализуя руки и ноги.

— Ладно, об этом мы подумаем позже. — поднялась и грустью рассмотрела испорченное шоколадом платье. — Федор Андреевич, поехали домой.

Он слегка испуганно посмотрел на меня, думая возразить, но со словами не собрался, так и сели в пролетку, чтобы за несколько минут добраться до Климова переулка.

После отъезда моих родственниц в доме стало тихо. На половине прислуги царил мир и покой — Марфуша росла удивительно тихой, но смышленой девочкой, Мефодия с Евдокией я пару раз замечала в весьма недвусмысленных ситуациях, так что уже настраивалась на свадьбу — хоть одна-то в этом доме может пройти нормально?

Фохт соблюдая приличия завел меня в холл и почти успел убежать, но я поймала его за руку.

— Не уходите, Федор Андреевич! — он что-то попытался сказать, но кто бы его слушал. — У нас сегодня очень вкусный ужин.

Еду нам подали в тишине и полусумраке зашторенной столовой. На столе свечи, романтично даже — я старалась ради этой мизансцены, очень старалась еще когда не знала, что не смогу остаться одной сегодня.

Доели все, выпили чай, помолчали.

Выжидающе посмотрела на гостя. Его взгляд отрывался от меня каждый раз, когда я оживала, так что странная игра в обиды еще продолжалась. Взрослый же мужик, а поведение — хуже подростка. Данилка уже таких глупостей не делает.

— Хотите остаться, Федор Андреевич? — вкрадчиво спросила я.

— Не думаю, что это хорошая мысль. — исследуя вилку ответил он.

— Я о другом спрашивала.

Молчание.

Ну скажи что не хочешь и я отпущу. Больно будет, но в последний раз стерплю как-нибудь. Но ты не скажешь.

Я позвонила в колокольчик и попросила прибежавшую Устю.

— Голубушка, подай нам кофе и сыр в кабинет, а сама можешь быть свободна.

Горничная кивнула и быстро убрала со стола.

Молчание становилось все тягостнее.

— Федор Андреевич, в обозримом будущем научились работать с различными тараканами в головах. Условие решения душевных проблем — разговор о них. Поговорим?

Не отвечает, так хоть и не убегает. Уже прогресс.

Пока мы собирались, в библиотеке материализовался кофейник, сладости и сыр для меня — после Греции я пристрастилась к молочным продуктам. Эх, как там мой современник — не звонит и не пишет же. Да и газеты словно позабыли всю эту средиземноморскую историю. Последнее, что я слышала — это что Греции удалось отжать себе всю северо-западную акваторию Крита. Пусть земля и вернулась туркам, но попасть туда теперь очень неудобно. Не уверена, что это означает 'все продули', но судьба моего героя покуда покрыта мраком. Граф мог бы разузнать по своим каналам, но эти расспросы мне дорого аукнутся.

Я покосилась на нервно озирающегося надворного советника. Он избегал смотреть в сторону диванчика, да и я уже склонялась к мысли сжечь его или подарить кому. О, Устеньке в их комнате точно не помешает новая мебель. Решено, хоть одну проблему можно уладить с легкостью и ко взаимному удовольствию. Мне бы вот эту сероглазую неурядицу разрешить столь же непринужденно. О болезненном не хочет, но хоть как-то его разговорить нужно?

— Федор Андреевич, давайте подумаем. — я улыбаюсь приветливо и пытаюсь настроиться на волну того далекого февральского путешествия в самый дальний в жизни господина Фохта городок. — Куда могла скрыться госпожа Нечаева, бросив малютку-дочь?

Он сразу встрепенулся, собрался и снова стал прежним — ироничным, уверенным в себе профессионалом.

— Если с полюбовником убежала — то под чужим именем живет.

— И где же? — уточнила я.

— Скорее всего не в России. — рассудительно произнес мой собеседник. — В начале восьмидесятых такие истории прятали в Европе.

— Само собой, именно в Симбирской губернии, не выезжая в большой мир, она исхитрилась найти столь обеспеченного человека, который мало того, что влюбился в провинциальную клушу, так и увез ее в поисках приключений в Париж, Ниццу или Лондон. — не удержалась от колкости я. Плохо так говорить о названной семье, но пока родители Ксении у меня особой симпатии не вызвали. Ладно, отец-суицидник, но мать за эти годы могла хоть как-то весточку подать, да хоть тайком кровинушку свою навестить? Если не навещала, оно мне, конечно, попроще будет, а если была? То тогда кому-то пора отправляться в долгосрочную поездку по разным отдаленным маршрутам. Заодно и к северам привыкну — не помешает.

— Не обязательно так. — смутился он. — Да и дело не в провинциальности. Вас же Петр Николаевич увез, несмотря на офицерский суд и всеобщее осуждение.

— Так-так-так. А с этого места поподробнее. — меня как ледяной водой окатили.

Фохт покраснел, но слово уже вырвалось.

— Я все время забываю, что в Ваших местах все иначе. Офицер полка, хотя артиллеристы — не гвардия, но, тем не менее, не может жениться без одобрения других офицеров, не может вступать в брак с женщиной сомнительного происхождения, а о Вас и господине Калачеве по городу болтали разное...

— И? — я с трудом проглотила комок в горле.

— Сначала ему не рекомендовали эту поспешную женитьбу. — Федя покраснел еще сильнее, не оставляя надежд на иную причину добрых советов.

— Дуэль... — у меня резко наступила слабость во всем теле. Вот так живешь и не знаешь о себе главного.

— Если быть точным, то четыре. — сухо отметил Фохт.

— Даже так. — горло пересохло так, что каждая буква продирает почти до крови. Машинально начала крутить на пальце обручальное кольцо — после Греции вновь начала его носить и теперь на каждой руке у меня было по напоминанию о своих недолго проживших мужьях.

— Он не скрывал, что готов к любому количеству претензий, а в этом вопросе оказался удивительно удачлив. — словно сюжет мыльной оперы пересказывает. — Пошел слух, что он может быть и прав, так что офицерскому клубу пришлось смириться. Он сам выхлопотал тот перевод в Самару — понимал, что Вам после всего этого будет непросто в Саратове.

Ой, Петя-Петя... Мальчик мой, я тебя не стоила. Зарылась лицом в ладони. Это ж скольким хорошим людям я тут жизни перепортила?

— Я его понимаю, и сам поступил бы так же. — примирительно произнес он.

Ну так поступи уже, что тянем кота за хвост? Встала, подошла к камину, зарылась в его волосы, почувствовала, как напряглись плечи. Все так же стоя за спинкой кресла и памятуя о недавнем инциденте, я осторожно расстегнула жилет, добралась до исподнего, погладила грудь, ощутив одеревеневший пресс. Коснулась губами шеи, и под языком окаменели мускулы на горле, дыхание сбилось, а побелевшие пальцы впились в дерево подлокотников. Только не отталкивай меня сегодня, Феденька, умоляю.

И пусть мы оба уже лихорадочно дышим, и цвет лица сменили неоднократно, при попытке перенести эту увлекательную игру наверх натолкнулась на сопротивление — мой любовник отчаянно отказывался покидать кресло.

— Что случилось? — я села к нему на колени и наши лбы почти соприкасались.

Он долго буравил меня совсем прозрачными сегодня глазами, проигнорировал поцелуй, и даже попробовала отодвинуться. Хотя при нашей расстановке сил это уж совсем безнадежный маневр.

— Мне не хочется думать, что на этой же постели Вы с ним... — наконец выпалил он. Ну надо же!

— На этой постели я только с Вами. — сухо проинформировала я. — Более того, глупо ревновать к покойнику, еще глупее — к тому, к кому Вы сами меня бросили.

— Я не бросал! — вскинулся Фохт.

— А это 'Я не могу, служба не дозволяет' к чему было?

Вдруг вспомнилось то совершенно отвратительное утро, когда я ему едва в любви не призналась, а он как раз заявил, что не сможет больше со мной видеться.

Мой собеседник проглотил комок в горле и продолжил, уже спокойнее.

— Вы же сами понимаете, что наши отношения — мезальянс. Графиня и жандарм. Название для дешевого водевиля.

По правде говоря, эту историю в деталях обсасывало все управление применительно к Тюхтяеву. Состоятельная вдова, сноха экс-губернатора, а ныне — второго лица в министерстве, пусть и ведущая замкнутую жизнь, зато крутившая романы с видными дипломатами — она единогласно считалась слишком хорошей партией для небогатого, незнатного, не галантного и некрасивого, хотя и высоко пробившегося чиновника. Одни сплошные 'не' и все же это происходило. На глазах у всех желающих происходило. Поскольку от статского советника любовных страстей не видели ни в одной из столиц ни разу, заинтересовавшиеся ходили смотреть на влюбленных экскурсиями, тем более, что те не скрывали своего увлечения, гуляли по городу, не стесняясь чужих взглядов, бывали в театре, в Кунсткамеру таскались как к себе домой, ужинали у Кюба, смеялись чему-то своему. Подобное поведение опровергало теорию о шантаже или ином принуждении. Полушепотом строились версии о возможной беременности графини (причем в отцы чаще записывали Его Сиятельство) и попытке друга семьи скрыть этот позор — но все говоруны на эту тему быстро и безвестно исчезли с места работы и жительства.

Фохт поначалу отмахивался от этого слуха, как тогда, зимой, но по мере роста числа свидетелей, пришлось признать невозможное. Историю о пешей прогулке через половину столицы — а очевидцы помогли восстановить маршрут этой парочки — несколько дней обсуждали по углам, а затихли лишь когда Тюхтяев додумался привести ее на службу, и Федор малодушно прятался за бумагами, едва не столкнувшись с ними. Графиня нежно улыбалась, позволяла водить себя по всем закуткам, шутила и окончательно вскружила голову одуревшему от такого шквала эмоций чиновнику, да и на прочих канцелярских крыс произвела сильное впечатление. Федор хорошо помнил, как она смеется, с каким выражением заглядывает в глаза, когда хочет, чтобы ее шутку поддержали. Вспылил, конечно, и разбитые о покрашенную казенной краской стену костяшки пальцев не успокоили.

Припоминали в коридорах и то, как после нескольких дней рассеянности и редких появлений на службе Тюхтяев внезапно начал сиять.

Встреча на улице, когда она даже напевала что-то себе под нос, вообще выбила из колеи. Было дело, он ревновал ее к дипломатам, но тогда это больше напоминало игру, сейчас же она ускользала навсегда — это было понятно. Мысль о том, что это он сам вытолкнул ее в чужие руки, надворный советник придушил в зародыше. Просто их отношения — очень сложная история, как и все, что связано с графиней Татищевой.

Гордый взмах кольцом, которое она демонстративно носила поверх перчатки, был адресован именно Фохту, и не нужно иметь семь пядей во лбу, чтобы понять намек. От мысли, что этот бородатый коротышка, возможно, уже делает с ней все то, что делал сам Федор, а после свадьбы наверняка сделает еще больше, жандарма охватывало тоскливое бешенство.

Раз статский советник даже опоздал на полдня — то есть вообще немыслимое что-то с ним творилось. Один Фохт догадывался где и как провел то утро рыжий змей.

В борделе можно найти любую шлюху и мадам всегда рада угодить влиятельному человеку, так что сыскалась рыжеватая шатенка, фигурой напоминавшая графиню Татищеву, если со спины — то можно было попытаться себя в этом убедить. Купил платье, похожее на то, в котором она заходила в Управление, заставил сделать нужную прическу. В сумерках аж пот прошибал. Первой проститутки хватило на один раз, когда Федор выпустил все раздражение и злость. Ни разу не бил женщин, но то, что сделал с той, даже избиением не назовешь — намотав волосы на кулак, практически разорвал ее, а остановившись, посмотрел в лицо и... Был бы трезвым — ноги бы вообще в том борделе не оказалось, но история не любит сослагательное наклонение, так что приходилось помнить, как вместо поцелуя отшвырнул ее в стену, поняв, что это лишь замена. Плохая замена, как бы ни притворялась. Дал денег потом, чтобы замять дело, и лишь пару месяцев спустя снова столкнулся с ней на лестнице публичного дома. Девица вжалась в стенку и только бормотала 'Нет'. Вторая была старше и обладала звериным чутьем на неприятности, так что успевала спрятаться. Почти всегда. После каждого визита становилось мерзко на душе и вообще, грязно, но и прекратить это он не мог. Зеленоглазая графиня воспаленной занозой терзала разум. Даже снилась ему, смеющаяся, в той странной одежде, на кухне или во время прогулок по безумному городу будущего.

И об официальной помолвке в Управлении тоже прознали заранее. Эту ночь Федор отмечал в уже привычном публичном доме. Был невыразимо, неописуемо пьян. Настолько, что даже обнял шлюху и сумбурно, многословно признавался ей в любви. Звал, правда, Ксюшей, но кто там знает ее настоящее имя. Стоял на коленях и обещал что-то несусветное... Придя на службу с гудящей головой и почти сформировавшимся желанием тоже жениться — по возможности на пухленькой блондинке — очень удивился царившей суете. Малодушно почувствовал облегчение, когда услышал о гибели Тюхтяева и дико перепугался, поняв, с какой спутницей он мог ехать в одном экипаже.

В управлении обсуждали, что она тронулась рассудком после случившегося, не слышит, не говорит, не встает. Тут он не выдержал и навестил усадьбу Татищевых, не узнав юную графиню даже в упор. В тот визит она молча стояла у окна и смотрела на курдонер — у графа хватило ума поселить ее в комнате с окнами во двор, а тут женщина добрела до стены фасада и рассматривала место трагедии. С таким лицом рассматривала... Исхудала до крайности, кожа туго обтянула скулы, запавшие глаза зияли провалами на потемневшем лице, разве что волосы оставались прежними. Смерть мужа ее тоже печалила, но этот случай словно что-то сломал внутри. Фохт не стал подходить с соболезнованиями и ушел, чтобы больше не возвращаться к этому делу.

День за днем он проходил мимо ее дома, пока однажды не увидел свет. Сорок дней почти прошло, правильно. И не решился войти. Что-то особенное было между этими двоими, не свойственное той Ксении, которую он знал, пугающее.

Побег Гершелевой обсуждали все, но связать труп найденыша и беглую бомбистку смог только Фохт. Внимательно осмотрел лодку, обнаружил застрявшую пулю, и вспомнил, с чем она встречала его той самой первой ночью, поэтому сжег все записи и похоронил все догадки.

Пробовал встречаться с другими женщинами, но в каждой чего-то не хватало. Явные противоположности вызывали раздражение жеманством, манерностью, чопорностью, вялостью. Внешне похожие оказывались лишь обманкой.

Когда услышал о ее поездке на войну — поверил сразу. Именно такая сумасшедшая может пойти на любую авантюру, пребывая в печали. Но остановить не успел и только газеты читать начал чаще. Новости оттуда приходили с большим опозданием, но до сих пор цела еще где-то папочка с вырезками. На смазанных мутных фотографиях он силился, но не мог найти знакомое лицо, но потом все вернулись и вскоре появилась та записка. Мелькнула дикая, наивная надежда, пусть не вернуть прошлое, так хоть его тень, подобие тех беззаботных ночей, но все пошло прахом из-за его несдержанности. Как бы стереть из памяти ту сцену? И из ее памяти — в первую очередь.

— То есть Вас беспокоит, что скажут другие? Осуждения посторонних людей, которые не знают Вас, Ваших талантов, трудолюбия, порядочности? И Вы ради этих мифических сплетников разрушаете себе жизнь? — ошеломленно спрашивала женщина.

С такого ракурса он проблему не рассматривал. А ведь покойный Тюхтяев был кем угодно, но не дураком, не мог не догадываться о пересудах, но, как Ксения изволит выражаться, 'забил' на них. И умер счастливым человеком.

Теперь это близкое и невозможное счастье смотрит на него с легкой тревогой и сожалением, а ведь совсем недавно была восторженной и полной радости.

— Милый мой, в Вашем возрасте уже можно пренебрегать такими условностями. — хмыкнула я.

В этот раз я уже опасалась закрывать двери кабинета, да и оставаться в нем не очень хотелось, а потому нужно было переместиться наверх. И побыстрее, а то решимость моя не резиновая. Улыбнулась, услышав тихие шаги за спиной.

Перед дверью спальни он замер и пришлось взять его за руку. Вот и преодолели страшный барьер, где отчего-то не обнаружилось злобных призраков прошлого...

— Раздень меня. — тихо попросила я.

Вздрогнул, медленно подошел ко мне и неловкими от волнения пальцами расстегнул лиф, застежки верхней юбки, распустил завязки всех трех нижних.

— Полностью. — прошептала я.

Аккуратно, словно провода на бомбе (нет, не надо об этом, Ксюха, только не сейчас), расстегнул крючки корсета, чуть помедлив, спустил бретельки комбинации, и они ускользнули на пол.

— Хочешь поцеловать меня?

Я погладила его подбородок, и, как он тогда на Лиговке, повернула к себе.

Мужчина отрицательно замотал головой.

— Жаль, а я была бы рада. — встала на цыпочки и легонько коснулась его губ. Помедлила и повторила, почувствовав ответную реакцию. Расстегнула его одежду, обнажив торс.

— Видишь, я слаба и беспомощна. — прошептала ему на ухо. — Позаботься обо мне...

Он посадил меня прямо на подоконник и двинулся губами в долгое путешествие по впадинкам и возвышенностям. Когда спустился ниже груди я уже забыла из-за чего мы это начали, а после талии — даже собственное имя. И лишь позже, переплетая наши пальцы в бесконечном танце нежности, поняла, что он вернулся. Сидя лицом к лицу, кожа к коже, губы к губам, я повторяла:

— Смотри на меня, милый мой, смотри.

И на этот раз он видел не свои кошмары, а мои эмоции, спутанные волосы, опухшие обкусанные губы, расширенные зрачки. Его стальные глаза теплеют в кульминационный момент, а рот шепчет лихорадочное

— Я скучал без Вас, Ксения.

В ответ только коснулась губами пульсирующей сонной артерии. Получилось. Я влезла ему в голову, и пусть все стало немного сложнее, чем раньше, но и надежнее.

Рассматривала его, поняв, что практически забыла эти глаза, скулы, губы, плечи, мышцы на груди и чуть ниже.

— Щекотно. — улыбнулся он и поймал мою ладонь. Так есть вторая, а при изрядной доле ловкости, ноги тоже можно задействовать.

Такой большой, серьезный дядька — а щекотки боится! Да еще как боится, в дугу выворачивается...

— Вы станете моей женой? — произнес он, когда смог сравнительно ровно дышать.

Скользкий момент. Пусть и хочется сказать 'да', чтобы этим простым решением зачеркнуть прошедший год, но...

— Нет. — быстро ответила я.

— ...Я слишком Вас обидел? — глухо произнесли на другом краю кровати. Он замер и вроде бы начал уходить.

И вот все почти усилия пошли коту под хвост. Он словно ушел под панцирь своих рассуждений. Обняла его, скользнула губами по позвоночнику, дождавшись ответной дрожи.

— Это пройденный этап. — отмахнулась я от всех недоразумений. — Просто мужья у меня долго не живут.

И так оно потянулось. Федор появлялся пару-тройку раз в неделю, мы проводили прекрасные часы за плотно запертыми дверями. Вот только уголовные дела за обедом не обсуждали. Не могу. Больно.

Фотография Тюхтяева переехала в первый ящик стола, и более мы с Федей об этом этапе моей жизни не упоминали. Перешли, наконец, на 'ты'.

Разговоры наши вращались вокруг глобального переустройства мира и проектов спасения родной державы от новых угроз. Нелепо это — городская барышня и жандарм, но что же делать? По всему выходило, что книжную историю стоит потихоньку убирать на полку и читать газеты в поисках маячков таких же путешественников, которые чудят у себя. Можно или угробить их и предоставить истории самой заровнять шероховатости, или убедить обойтись без мировых катаклизмов. Я, само собой, ратовала за первый вариант. Проект истребления революционных лидеров по списку Фохта пришлось отклонить, ибо никому не ведомо, кто придет на их место, которое пусто не бывает. Крушение Империи было продуктом организационной усталости системы госуправления, по моему глубочайшему убеждению, и этот процесс можно только чуть замедлить, убирая внешние факторы.

Ну пока большая часть голосований у нас завершалась результатом 1:1, зато мириться после этого было веселее. Можно попробовать подружиться со Столыпиным и позаботиться о его выживании в Киеве, а потом посмотреть, что будет. Он сейчас в Ковно, активно строит карьеру, а скоро двинется губернаторствовать на мою малую родину. Еще можно понаблюдать за будущим начальником Его Сиятельства, господином Сипягиным. Или Плеве. Им, помнится, работа тоже боком выйдет. Хотя лично мне Плеве нравился: была у него разумная идея строить вертикаль губернаторской власти. Если бы под эту систему, да хороших губернаторов подбирать, а не почетные должности для приятных человечков, — цены бы не было парню.

Так что вся наша информированность уходила в пустую болтологию, честно говоря, и это напрягало.

Скоро наши войска пойдут в Китай и снова Император узнает о взятии Пекина из иностранных газет, что поразит его до глубины души: ведь в телеграммах он настаивал на оставлении позиций. И так во всем. Как предотвратить увязание в Русско-Японской войне, пока еще идей не было кроме подбора союзников. Я простодушно предложила подобрать материал для шантажа сотрудников Генштаба, и вот тут натолкнулась на сословные комплексы.

— Ксения, как ты можешь такое предлагать? Это недостойное дворянина занятие. За такое я сам бы вызвал тебя на дуэль, будь ты мужчиной.

Михаил Борисович, ты бы понял, если бы поверил. Если бы выжил. А тут вроде бы не мальчик, но идеализм какой-то пугающий. Для жандармской профессии вообще необъяснимый. Но все-таки голова травмированная, кто знает, что там у него за триггеры.

Так что я предлагаю такую дуэль, в которой не будет проигравших. Он пока еще не утерял способность краснеть и мне нравится его провоцировать... Правда, вот осадок от этих споров порой остается.

Телеграмма из Баден-Бадена застигла меня врасплох.

'Г-н Шестаков трагически погиб. Выезжаем'.

То есть, положа руку на сердце, это Феде я кивала, что Шестаков даст маме полную свободу в соответствии с брачным контрактом, и мы расстанемся хорошими друзьями, но по глазам папочки видела, что человек зашел уже за грань рассудка и следующий эпический проигрыш станет роковым. Именно этим и объяснялась скоропалительная свадьба. Но предположить, что ему паче всех моих ожиданий повезет в картах, и отмечая это дело он сгорит в собственной постели — даже бы не рискнула. Поскольку основная часть выигрыша хранилась в сейфе, то сначала из него вычли стоимость ущерба, но тем не менее, гостиница выплатила маме небольшую компенсацию. Ну как небольшую — восемьдесят тысяч марок это крохи за жизнь любимого супруга и обожаемого папочки, зато расходы на этот брак полностью окупились. А Люська, увидев своими глазами пожар в соседнем номере испугалась настолько, что вышла из оцепенения.

Мои дамы возвращались на этот раз куда как презентабельнее, чем из Саратова. На Варшавском вокзале я встречала их черных, шуршащих муаром и крепом, усадила в экипаж и двинулась домой. Теперь Люська вполне могла бы номинально считаться моей компаньонкой, жить они все могли со мной на законных основаниях, а что маме некоторое время придется соблюдать траур — небольшая цена за стабильность. Графу я сообщила, что мне их порекомендовала недавно скончавшаяся от чахотки госпожа Дубровцева, бывшая моей верной опорой в Греции. И раз все вопросы прикрыты двумя покойниками, это нам даст небольшую передышку.

— Мама, насчет госпожи Нечаевой так получается. — я изложила ей последние находки.

— Я и Шестаковой проживу. — она отставила чашку чая.

Действительно, наличие объективных доказательств жизни госпожи Нечаевой может подвести маму под каторгу, если та женщина вдруг появится на горизонте. А так — появилась провинциальная дворянка Шестакова, прожила себе тихо лет тридцать и Слава Богу. Люську выдадим замуж, по возможности за не особо увлеченного генеалогией сироту или бастарда хорошей семьи, и вообще все наладится.

Люська перебирала наряды и нас это несказанно радовало. Сестра разговаривала, хоть и не так эмоционально, как раньше. Осмотрела дом, и ей понравилось.

— Круто быть графиней, верно? — раньше бы еще ядовитое что-то добавила.

— Не то слово. — как голой попой на вулкане.

— Дом шикарный. Прислуги полно. Мне вот этот твой мальчик понравился.

Демьян не напрягал Люсю — и это был первый мужчина, на которого она смогла нейтрально реагировать, когда тот заглядывал в комнату. Думаю, ключевым фактором было не сногсшибательное сочетание молчаливости и иконописной красоты, а то, что своей ущербностью лакей вызывал у сестры и профессиональный интерес.

— Я когда их нашла, сама чуть дара речи не лишилась. — согласилась я с сестрой.

— Но это же не немота? — она проявила интерес к жизни, и я готова была препарировать парня, лишь бы этот слабый огонек в зеленых глазах не потух.

— Устя говорит, что нет. Сама я его голоса не слышала ни разу. — а вот правда, второй год они у меня живут, теперь уже стабильно получая жалование, и обладая всеми необходимыми бумагами, рекомендательными письмами на всякий случай и небольшим вкладом в банке на Устино имя, но я о них знаю ровно столько же, сколько и в начале. Ну Устя, конечно, попонятнее будет, да и ничто человеческое ей оказалось не чуждо, пусть и закончилось в моем стиле. А Демьян не проявлял физиологического интереса ни к горничным, ни к Фролу, если уж на то пошло. Это удивляло. Все же духовность духовностью, но двадцатилетний здоровый мужчина обычно фонтанирует тестостероном.

— Я вот думаю, что это либо аутизм, либо ПТСР. — вынесла вердикт сестра за ужином, наблюдая сквозь приоткрытую дверь как объект нашего интереса натирает полы в коридоре гостевого крыла.

— Только не угробь его, хорошо? — пошутила я.

— Этого нельзя гробить. Российский генофонд нам такое не простит. — и Люся впервые улыбнулась.

* * *

Муж зачастил. Если раньше он только снился, да напоминал о себе звуками, то теперь выглядывает из зеркала, отражается в начищенной посуде, отбрасывает тень в полутемных комнатах, выглядывает из-за ветвей деревьев.

— Скоро, скоро, родненький. — успокаивающе бормочут бесцветные губы. — Я все сделаю, ты потерпи.

Сомневается, тоскливо вздыхает. А ей бы хоть раз его руки ощутить...

* * *

В конце недели я планировала первый ужин с присутствием посторонних. Начать решила с Фрола.

— Фрол Матвеевич! — Я навестила его в конторе.

Чуть посуровевший после расставания с Рябинкиным, купец был погружен в расчеты. Мы оба взрослели, но если себя не было жаль, ибо многие вещи, откровенно говоря, заслужила, то за него было больно. Оторванный от привычной среды, пока еще не встроившийся в столичный ритм, он замыкался в себе. А я увлеклась семьей и благополучно забыла друга.

— Ксения Александровна! — он широко улыбнулся и утопил мою тушку в своих объятьях. — Какими судьбами?

— Соскучилась. — я устроилась на чуть запыленном стуле. — Как наши финансовые успехи?

Они не особенно радовали. Если почтовая торговля стабильно давала рост продаж и потихоньку охватывала все новые и новые территории, доставка гигиенических средств по столице курьерами тоже шла неплохо, то привычный Фролу ассортимент не радовал. Одну партию чая, огромную, но не очень качественную, мы распродали, пустив слух, что при фасовке в тюк попало старинное жемчужное ожерелье, принадлежавшее китайской принцессе. В два мешочка подбросили по жемчужинке и что тут началось! Но подобные махинации не получится использовать каждодневно.

— С переменным успехом, как Вы изволите говорить. — Он потер лоб.

— Тут такое дело, Фрол Матвеевич. — я вдохнула-выдохнула и постаралась врать как можно меньше. — Господин Фохт помог мне выяснить, что на самом деле моя матушка не скончалась при родах, как все раньше полагали. Оказалось, что она рассталась с моим отцом и сбежала с любимым человеком. Нам удалось ее найти и теперь с моей младшей сестрой они поселились в моем доме. Только у них другая фамилия и вряд ли стоит рассказывать все перипетии их истории, но Вам я доверяю.

— Как в романе! — он даже рот приоткрыл. — Они где-то далеко жили?

— Да, Фрол Матвеевич, очень далеко. — сломала карандаш, который до того крутила в пальцах. — Но теперь все изменится, и жить будут со мной. И я очень хочу, чтобы вы все подружились.

Не думаю, что Фрол совсем уж все, мною сказанное, принимал на веру, но в его системе мира я была своей, причем уже последней частицей прошлой жизни, и менять это неудобными вопросами мы оба не хотели.

Он пришел взволнованный, с тремя букетами цветов. Мои дамы взирали на разрекламированного купца с тревогой. Пусть они уже отработали навыки общения с местными во время медово-пожарного месяца, но одно дело эпизодические контакты с иностранцами, а другое — дома, с тем, кто давно знает меня.

Стол накрыли на четверых, Фохта я сегодня не ждала. Поначалу общение было натужным, но маме удалось разговорить Фрола и вот он впервые на моей памяти выдает длинные монологи на темы торговли, отдыха в большом городе, детских воспоминаний о Пасхе, Рождестве, школьных неудачах. А вот он уже пересел к ней поближе и чем-то тихо беседует.

— Вот как? — спросила я у Люськи.

— Думаю, после нас она очень хотела сына. — глубокомысленно ответила сестра.

С тех пор Фрол ужинал с нами почти каждый вечер. Даже если и меня не было, то мама развлекала гостя искренней заботой.

— Жалко мне его, такой мальчик хороший и такой одинокий.

Федор поначалу избегал наших посиделок, да и когда начал к ним присоединяться, уже не оставался на ночь. Но даже при таком раскладе в моем пустынном доме стало людно и уютно. Прислуга, поначалу настороженно, хоть и покорно принявшая незнакомок, расслабилась. Причем расслабилась настолько, что вскоре мне пришлось иметь беседу с Мефодием.

— Здравствуй, дорогой! — я принимала его при полном параде в кабинете.

С тех пор, как бдение возле двери они с Демьяном поделили пополам, работа его не очень напрягала.

— Здравствуйте, Ваше Сиятельство.

— Хочу поинтересоваться твоими планами на будущее, любезный.

Глаза у любезного расширились.

— Нешто выгоните?

— Хотелось бы обойтись. У Евдокии живот скоро в дверь проходить перестанет. Думаешь что? — я строго сдвинула брови. Надо же хоть изредка вспоминать о том, кто в доме строгая хозяйка, несущая погибель?

Горбун покраснел.

— Да как-то ей совестно...

— А тебе не совестно? Жениться сначала, а потом уже остальное — вообще не получается?

Не мне бы разбрасываться камнями в хрустальном доме, но...

— Да я с самого начала готов. И девчонку ее люблю как свою.

Марфушу он носил в клюве, это верно. Даже на Лазорке иногда катал по двору, намотав на седло кокон из одеялец.

— Сегодня к отцу Никифору сходи договорись, денег дам. А пока позови нашу красавицу.

Евдокия зашла с пунцовыми щеками. Если бы не фасон платья, то черта с два бы я догадалась о беременности, но помимо обрисовывавшегося на вторую беременность животика, она начала чудить с солью в еде. И то, что поначалу можно списать на разовую ошибку, потом на совпадение, вызвало подозрения в саботаже моего образа жизни. Хотя прислуга здесь четко видит границы между дозволенным и нет, все возможно. А мой резкий переход от полумонашества к плохо закамуфлированному блуду не мог пройти незамеченным. Как начать разговор, я все еще не придумала, но раз возвращаясь с утренней прогулки на Лазорке застала ее судорожно обнимающей косяк с восхитительной зеленью в лице. Волшебно!

— Доброго дня, милая моя. — все же беременных обижать не стоит, мыши в доме заведутся.

— Спасибо на добром слове, Ваше Сиятельство!

— Как на этот раз будем поступать? — я красноречиво опустила взгляд на уже расставленное в талии платье.

— Только его не выгоняйте. — бросилась мне в ноги и тем смазала монолог строгой хозяйки.

Я гладила ее по голове и утешала.

— Мефодий хороший человек, Марфушу принял как свою, и другого ребенка тоже будет любить. Тебя не обижает. Не обижает же? — повернула ее лицо за подбородок к себе.

Та замотала головой и снова разразилась слезами.

— Ну вот, что еще для счастья надо? — а может быть и мне тоже попробовать?

— А вдруг я опять урода рожууууууу?!!! — завыла Евдокия.

Ну здравствуй, елка, Новый Год.

— Дуся! Если тебя быть во время беременности никто не будет, то история с Марфушей не повторится. Обещаю. — по правде говоря, я не знаю, чем обусловлено такое уродство, но в семье Евдокии проблемных детей не было. Хотя у Мефодия я не узнавала насчет причин его горба. — Да и коли что пойдет не так, тоже вырастим.

В общем, детей в цоколе будет прибавляться и первое время опять же попробуем жить по-прежнему. А там посмотрим.

Приближалась годовщина смерти Петеньки, и я решила снова навестить Вичугу.

— Люсь, я тебя умоляю, прочитай книгу. — мы уселись в поезд вдвоем, оставив дом на попечение мамы.

— Я читала уже. — буркнула сестра, безучастно наблюдая, как грязные окраины Питера сменялись пока еще зеленой листвой перелесков.

— Ольга Александровна не дура, она очень придирчива к мелочам. Попробуй хотя бы попытаться следовать рекомендациям по поведению.

— Да. — на чело Люси возвращалось уныние.

— Как обращаться к графине? — ну вот как сейчас предугадать любые сложные ситуации?

— Ваше Сиятельство, Ольга Александровна. — отчиталась сестрица

— Отлично. А к графу?

— Ваше Превосходительство Николай Владимирович. — она помахала передо мной листком со шпаргалками.

— А с французским у тебя как, двигается дело?

В отличие от меня, с трудом освоившей английский, Люська обладает патологической способностью усваивать новые языки. Это ей очень помогло с латынью, и теперь я усадила ее за учебники и наняла репетитора — престарелую француженку мадам Дюбуа.

— Тrès bon.

Отлично. Хоть кто-то в семье сможет соответствовать местным ожиданиям, где аристократы владели тремя-пятью языками и не считали это чем-то невероятно сложным.

Еще предстояло уговорить ее не пренебрегать париком — а то отрастающие волосы вызывают лишние вопросы.

К моему малодушному облегчению, графиня накануне что-то съела и теперь маялась животом, так что наш двухдневный визит прошел в полупустой усадьбе. Дети занимались с гувернанткой, на этот раз немецкого происхождения, Николай Владимирович настороженно смотрел на Люську, опустившую глаза под черной вуалью.

— Рад Вас приветствовать, сударыня, в моем доме.

И потом, уже наедине.

— Ты в ней уверена? Шестаковы — не очень знатного происхождения. Раз уж заскучала одна, то Ольга бы...

Нет, он что, серьезно? Второй раз на те же грабли?

— Она уже в прошлый раз мне нашла потрясающую подружку во всех смыслах, Николай Владимирович. А Людмила Михайловна — не революционерка, родителя только потеряла, Богу угодно таким помогать. Тем более, госпожа Дубровцева, упокой ее Господь, очень за нее просила.

Он пожевал губами.

— Ладно, дело твое. А как настроение у тебя? — вот кто бы тогда Петеньке рассказал о нашей трепетной дружбе.

— Спасибо. Я стараюсь о настроении не думать, а то спугну.

Он улыбнулся.

— Да, прав он был, необычная ты девочка.

И вот теперь интересно, кто из моих несостоявшихся мужей был прав?

Весь остаток времени я молилась — истово, отчаянно, чтобы Люська не накосячила. Похудела за поездку на пару килограммов.

Возвращались домой мы не очень дружно — Люську достало мое постоянное одергивание, и она начала огрызаться. Требовался праздник.

Я пересчитала, кого можно позвать с тем, чтобы и повеселить сестру и не проколоться, и выходило только, что надежных в любой авантюре горняков. Поводом можно было объявить все, что угодно, но у меня же были фотографии. Пусть сам фотоаппарат не пережил возвращение из Греции в Россию, но экспозиция видов Ретимно — прекрасный повод выпить.

Кто первым предложил позвать для антуражности еще и живого грека, я не поняла, но полагаю, что Дмитрий Михайлович Еремеев, так активно поддержавший мою патриотическую инициативу весной. Мы втроем с его невестой отправились в греческое посольство, где представились и сумбурно изложили свою просьбу мелкому чиновнику — поискать, нет ли вдруг в окрестностях Петербурга патриота Греции, охочего до халявной выпивки.

— Госпожа Татищева, вся наша страна признательна Российской империи и Вам лично, за сотни спасенных жизней. Все семьи солдат вспоминают русских госпитальеров в своих молитвах. — торжественно произнес маленький человечек за столом и громко крикнул что-то по-гречески. Вскоре из недр мраморных коридоров неслышно выткалась широкоплечая фигура с кошачьей грацией.

— Господин Хакасидис назначен к нам внештатным консультантом по культуре. — представили нам пришедшего. — У него как раз есть русские корни и он с удовольствием поддержит Ваше торжество.

А я тупо улыбалась от уха до уха, словно в один день случились Рождество, Новый Год, Пасха и именины.

— Мы знакомы с графиней. — Хакас в строгом костюме поклонился и поцеловал мне руку. Научился это делать очень красиво.

— Господин Хакасидис, я имею честь пригласить Вас на вечеринку в память о событиях этой весны. В пятницу, в 7 пополудни.

Он улыбался одновременно и мне, и невесте Еремеева, внося аромат какой-то нерафинированности и дикой мужской силы. Как бы до дуэли не дошло.

— Конечно, почту за честь.

Горные инженеры помнили размах гулянок в доме с трилистниками по прошлому году и лицом в грязь не ударили. Спиртное лилось рекой, фотографии все вскоре позабыли и пьянка понеслась. Мама по причине траура не присутствовала на мероприятии, пережидая его в своем крыле, Фохт прогуливал горняков из-за должности и сомнительного социального статуса, зато мы с сестрой отрывались за долгие месяцы огорчений.

— Ксюха! — жарко зашептала мне на ухо сестра. — Это что за мужик?

Я отследила ее взгляд, споткнулась о смеющиеся чуть раскосые глаза и стало вдруг жарко-жарко. Словно две намагниченные иглы в доме, полном народа, эти двое шли навстречу друг другу. А ведь еще недавно, по ту сторону наших путешествий, Люська вовсю глумилась над моей симпатией.

— Это, моя дорогая, подданный Греческого Королевства господин Димитрос Хакасидис.

— Гонишь! — восхищенно проскулила Люська. — Это он?

— Он. — обреченно согласилась я.

— Вот я верила, что он тогда не погиб.

Бежать было некуда.

— Господин Хакасидис, имею честь представить Вам Людмилу Михайловну Шестакову, мою младшую сестру. Родную. — подчеркнула я и брови изумленно взметнулись над невозможными глазами.

— Графиня, Вы преподносите мне один дар за другим.

Их поведение было совершенно неприличным, парочка негромко обсуждала что-то свое весь прием и к исходу вечера он обязан был бы сделать ей предложение, но определенно, женщинам нашего рода с местными мужиками не везло. А Люся подтвердила, что и с неместными тоже. И ведь стоило проваливаться в позапрошлый век, чтобы так увлечься современником.

Неделю спустя на литературные чтения свежего романа англичанина мистера Стокера мы с Люськой пошли в компании грека. Поржали, конечно, комментируя сюжет о сложной романтической страсти и кровососах, чем заслужили репутацию людей циничных и придирчивых.

Потом Хакас провожал нас домой, и естественно не смог отказаться от ужина.

Из распахнутых окон библиотеки хриплый баритон вытягивал родное, о том как где-то далеко зима заметает дома, а тихий (это точно моя сестра?) голос Люськи добавлял, что над возлюбленным идет снег, льдом отмеряя каждый новый год.

Спелись.

— Мама, и вот стоило затевать это путешествие с твоим замужеством и вдовством, если вместо ожидаемой светской жизни она закрутит роман с таким же подснежником, да еще со столь насыщенным жизненным багажом? — шипела я родительнице.

— Зато она ожила. — удовлетворенно шептала мама. — А с таким ей даже проще будет: ни врать, ни ломать себя не понадобится.

Мы завтракали вчетвером и это было вопиющим нарушением всех возможных приличий, но кроме меня о них уже никто не беспокоился. Дима, казалось, не ощущал никакого дискомфорта, влившись в интерьеры моего дома. В мирной жизни он продолжал оставаться огромным, сильным хищником, но моя сестра непонятным каким-то образом исхитрилась его приручить. Вот как? Я же отлично помню парад уродов, который протискивался в родительскую квартиру за ее спиной. Ботаники, хромые и убогие умом всех мастей, непризнанные гении и подраненные трудным детством — все они вгоняли папу Сережу в отчаяние. Сама-то я поступала умнее и до необходимости знакомства с родственниками мои кавалеры просто не дотягивали.

Мама неожиданно тепло общалась с современником, обсуждая экскурсию в Грецию, Люська не выпускала его ладони из своей, а я злобным упырем взирала на эту идиллию, но дотерпела до ухода дорогого гостя.

— Ты хоть понимаешь, что он ходит по грани? — распалялась я.

Сестра только угрюмо смотрела поверх подушки.

— Он же сегодня жив, а к вечеру — уже не факт?

— Так ты сама говорила, что есть люди войны, для которых это призвание. Твердила, что герои-пассионарии достойны восхищения и истинной любви. — сорвалась Люся. — Сама же в него влюблена была, вот и ревнуешь.

— Люся, ты своего мужчину не теряла вот так, внезапно. Когда он держит тебя в руках, а в следующую минуту его собирают по кускам. — глухо произнесла я, разом успокаиваясь.

— Так твой даже не воевал. Нет ни в чем гарантий. А этот вообще в посольстве служит. Куда уж безопаснее-то? — аргументировано отбивалась сестра.

— Поступай как знаешь. — закрыла за собой дверь и сползла по косяку. Я стала старой в 31. Меня здесь очень щадила жизнь, позволяя многое, щедро отсыпая удачи в любых аферах и давая быть глупышкой, но плату брала живыми людьми.

— Люби кого хочешь, но мать не позорь. — прошипела я в замочную скважину. — Хотя бы о помолвке объявите. А свадьбу запланируйте, когда год пройдет со смерти Шестакова. Я не заставляю тебя выходить замуж, но другие пусть верят.

— Кто бы говорил! Ты, когда Федю в следующий раз будешь тайком выпроваживать, себе это повторяй.

Зараза!

— Мама, пусть встречается с кем хочет, но соблюдает местные приличия. Это же как пароль и отзыв. Как только ошибешься — провалишься. Я — вдова, пользуюсь покровительством влиятельного человека, поэтому на меня посмотрят сквозь пальцы. А она — девица, ей даже поцелуя на людях не спустят.

— Ксюш! — мама устало посмотрела на меня. — Я понимаю, что за эти годы тебе пришлось не только гладко и сладко, поэтому ты и сердишься. Но Люсе трудно принять то, что ты теперь ведешь себя как глава семьи. Думаю, нам с ней стоит пожить отдельно.

— Мам, я не этого хотела. — опешила я. — Вообще о другом речь.

— Понимаю. Но на расстоянии вам с ней ладить будет проще.

И ведь съехали. В шикарную квартиру из пяти комнат с высоченными потолками в доме Риц-а-Порто на Большой Морской. Сложные чувства у меня возникают до сих пор при этом адресе.

Люська демонстративно перестала со мной разговаривать, маме нравилась роскошь просторного дома, Хакас смущенно пожимал плечами, но хотя бы не обижался.

— Дим, при всем уважении, надо как-то обозначить ваши отношения. — шипела я для надежности ухватив его за жилетную пуговицу.

— Брось, я уже почти уговорил ее на помолвку. Она же упирается только потому, что ты первая предложила. — Он широко улыбнулся.

И это взрослая уже женщина. Хотя и я не всегда умнее себя веду.

— А сам ты?

— Заведу дом — женюсь. Всегда хотел именно такую.

Подумать только!

— Сначала ты мне понравилась, думал тоже ненормальная, как я, но она — это просто бомба.

Ага, смерть всему живому.

И всем было понятно, что конфликт глупый и на пустом месте начался, но дело пошло в затяг.

Больше всех радовался этому Федор, которого мой балаган несколько напрягал. Будучи единственным ребенком в семье и крайне замкнутым по натуре человеком, он явно жаждал уединения.

— Ксения, но это же хорошо, что теперь вы не ссоритесь с Людмилой. — уговаривал он.

— Мы не миримся, если живем врозь. — бурчала я.

Зато с ним мы практически мирно зажили. Иногда мне снилось, что все тем же составом вы задержались в том, постперестроечном Саратове и теперь можем выбирать, куда поедем на выходные, кто маринует шашлыки, и что там идет в кино, что понравится всем четверым. Наивно, правда? И я позволяла себя еще понежиться с этой мыслью, пока не открою глаза или пока мужчина рядом не попробует разбудить.

Он хорошо сошелся с Хакасом, на этот раз проигнорировав момент с недворянским происхождением. Возможно, у мужчин он это считал меньшим недостатком, да и Димка вряд ли в подробностях расписывал свое пролетарское прошлое. Военные успехи привели нашего современника к званию капитана, а это уже котировалось и в русской армии. Порой они часами обсуждали битвы, сравнивая стратегии и тактические приемы со столетним перерывом. Общим местом у них стала вторая мировая, которую не застал ни один, но читали оба. Со стороны это так смешно, что хотелось подарить им уже коллекцию солдатиков и пусть развлекаются на полу у камина. Как дети малые.

Фохт много работал и старался сделать карьеру, как я догадываюсь. Все же честолюбив сверх меры. Когда его повысили в должности, пусть и не в чине, пришел поздно, с цветами, пьяный и счастливый.