Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
И громадный, накрывающий тенью ярдов двадцать Мормо, понурый, опустивший руки, в огромном бежевом плаще-пылевике, изодранном в сотне сражений. За его спиной лежал какой-то ящик. Гроб! Взгляд Роба в одно мгновение пробежался по всей округе, запнулся о бомбу, оценил потрепанную сбрую Мормо — тот весь увешан пряжками и ремнями, сталь вбита в плоть, а рядом с ней жесть, пластик, стеклянные круги, похожие на бутылочные донца.
Джек Мормо не влезал в один взгляд. Поглощать его приходилось кусками. И всюду торчали из него жгуты, леска, бычьи жилы и проволока, которыми собрали гиганта на живую, да так и выпинали на свет Божий, рты шить, детишек пугать.
Глаз Роба блестел неестественной синевой, вроде немертв глаз, а будто стеклянный. В тон ему сверкала синие очки Джека, холодные, злые.
Мормо собирался продать себя подороже.
Роб давал себе слово на эту встречу, и рука не подвела.
«Уокер» уставился в живот Джека, в стык между металлом и живой плотью. Какой же Мормо огромный. По такой мишени невозможно промазать.
Выстрел.
И осечка.
— Было бы так просто, — Мормо качнул головой. Его губы покрывала сетка мелких белых шрамов. Похоже, ему зашивали рот.
«Еще проще», — Роб нажал на спуск. Боек с хрустом вышел на удар. Щелк.
Осечка.
Не может быть. Это же не автоматический пистолет!
Джек пожал плечами, широко развел руки и поднял над головой, словно молился. Кожа на лице монстра пошла волнами, рваная, обгоревшая, неряшливо собранная.
Роб взвел курок. Барабан подставил новый капсюль.
— Молюсь за тебя, —прошептал Мормо и замер неподвижно.
Щелк. Осечка! Щелк. Осечка.
— Хорошо, — сказал Роб, но револьвер не опустил. «Поучи меня, праведник, как падших ангелов истребляют?», вспомнилось вдруг. Был у них в армии один отмороженный тип, Ассегай Смит… Когда убивал священников-мексов, всегда так говорил. А остальные смеялись. Больше всего на свете Ассегай любил убивать священников.
«Я тоже смеялся».
— Мама не очень страдала, а вот сестра ужасно, — сказал Мормо.
Роб скосил глаза на старуху с дочерью — они здесь? — и обнаружил, что соль заключила их в идеальный бриллиантовый саркофаг, затянула предохранительной пленкой. Под ее саваном они лежали безупречные, беспечные, святые.
— У тебя ее лицо, -— продолжал Мормо, — мамы. Поэтому мы вообще говорим с тобой. Мы, считай, родственники. Не по крови, так по коже. Ты уж не подведи. Не становись таким, как я. Тяжело душе в мертвом теле.
— Это все? — спросил Роб. Он поднял револьвер и вдавил себе в лоб. Боль, как всегда, помогала.
Мормо покачал головой. Скрежет.
— Ты побежишь, но останешься на месте. Соль расплавит время, и ты захлебнешься им, застынешь, как в янтаре, и мысль меееееееееееееееееееедлеееееееееееееееееееееееенно станет рваться наружу. Но на ее зов никто не придет. И тогда ты прозреешь.
-— А если вот так?!
Роб подскочил вплотную, вогнал ствол револьвера Мормо меж ребер. Где там твое черное сердце? Щелк. Осечка. Идиот! Пропал…
— Можно еще лучше, — великан накрыл руку Роба своей огромной ладонью, «уокер» перетек в нее, как кипящее масло. Мормо приставил револьвер к виску, взвел курок. Воздух сочился сквозь зубы чудовища с тихим свистом. Джек Мормо зажмурился и в три секунды отщелкал весь барабан себе в голову. Без толку.
— Не мы здесь решаем. Она! — указал стволом на бомбу, и тут же грянул выстрел. Роб мог поклясться, что Мормо не нажимал на спусковой крючок, но пуля радостно срикошетила о корпус бомбы, ободрав с нее пласт заржавленной коры. На темном металле проступила алая капля.
— Нам положен разговор, — гигант наклонился к стрелку и протянул ему «уокер» на открытой ладони, — Потом попробуешь меня убить. По-честному. Так завещано.
— Я ухожу, — Роб выбил револьвер из его руки. Тот полетел под ноги, отскочил, выщербив кусок соли. — Мне плевать! Мне плееееевать. Это никогда не станет вновь моей войной! Никогда, слышишь?!
— Но эта война — для всех. Нельзя отказаться от воздуха, которым дышишь.
Роб заткнул бы уши, но одной руки не хватит на оба уха. Поэтому он загорланил, лишь бы не слушать:
— Яяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя человееееееееееееееееееееееееек постояяяяяяяяяяяянной печалиииииииииииииииии!
Он уходил все дальше и дальше. Пустыня разворачивалась перед ним, соль мешалась с песком, на горизонте барханы песка переходили в купола бурых холмов, поросших жесткой степной травой. Надвигался вечер, испитый, измученныйнасилием, залитый багряной кровью неба. За Робом тянулась цепочка следов. Он знал, что ветер боится трогать их. Ветер заползал в его одежду и засыпал в карманах.
— Яяя — вечныыый неудааачник… — пел Роб. Но жалость к себе не оставляла его.
Плевать. Лучше дырка в голове, чем этот затянувшийся фарс. Он шел.
— Много лет я кормлю эту бомбу душами, — как ни в чем ни бывало продолжал Джек Мормо, не повышая голос, но отчего-то каждое его слово безошибочно достигало ушей Роба. — С годами она начала требовать все больше и больше. Точно беременная мать, все соки которой уходят плоду. Души не хотели оставаться в моем старом теле. Они вертелись и выпендривались. Знаешь, у пойманных душ очень острые зубы. Они прогрызали во мне дыры. Но я приучился их латать. Я всех зашил.
Чем дальше отходил Роб, тем слышнее ему становился каждый шорох, каждое движение Мормо. Даже не оглядываясь, Роб ясно видел, как тот садится на гроб и вытягивает свои неимоверно длинные ноги. Вот он начинает сдирать с себя куски металла, расшатывает и выдирает пластик. Там что-то шипит и бьет паром. Отчаянно, яростно.
— Меня прозвали хозяином змей, хочешь узнать, почему?
Роб не хотел. У него ныли зубы, и главным его желанием было отлить. «Дойди до машин, — твердил он, — они совсем близко, там найдется щель, закоулок, дойди до машин. Там сделаешь все свои дела».
Мормо бесцеремонно схватил Роба за плечо и развернул. Не так уж далеко стрелку удалось уйти. Джек сбросил плащ, большая часть чужеродных пластин валялась у его ног, по груди бежали черные арабские потеки крови. Черт! Да это же татуировка. На глазах у Роба ее завитки и линии ожили. Они превратились в десятки голов, хвостов и туловищ. Змея, сотканная из дыма, грязи и нефти нырнула под кожу на груди Мормо и вынырнула из-под ключицы. Синие очки больше не сверкали. Джек Мормо стоял тусклый и смертный. Тело его кишело змеями. Позади лежал гроб, припорошенный солью.
— Давай, — к ногам Роба, крутясь, подкатился револьвер. — Пора.
Тттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттттт, —
затрещал воздух, позволяя. Роб наклонился и подобрал «кольт». Пора было приниматься за дело.
* * *
Роб молча смотрел, как Мормо подтягивает свой гроб, садится перед ним на корточки и откидывает крышку, небрежно, привычным жестом пианиста, вышедшего к инструменту.
Солнце облило сцену нестерпимым жаром, погрузило в кипящее масло, зажало меж двух листов оргалита. Мормо собирался, снаряжал свои агрегаты, кряхтел и подкручивал. Роб стоял, заледенев. Сейчас это случится. Джек поднял на него глаза. Он снял очки! Сперва Робу показалось, что глаз у того нет — две багровые раны, но потом он вспомнил: «Не смотри ему в глаза! Так глядит сам Дьявол!»
Джек Мормо выпрямился и оказался громадиной, выше десяти футов, ноги его вытянулись, как гофрированные ходули, он покачнулся, пальцы его удлинились, они сжимали рукояти невиданной машины, Роб отказывался верить своим глазам. Так вот почему иглы! Его швейная машина стреляет, как пулемет. Мормо поднял ее из гроба легко, двинулся на Роба, но не вперед, атанцуя, обходя по кругу, руки все время дергались, стригли небо, и только по звуку рассекаемого иглами воздуха Роб сообразил — началось!
Правое плечо распороло острой рассыпчатой болью. Роб выстрелил туда, где мелькал Мормо, но пуля застряла в воздухе. Она билась, ввинчивалась в желе, в которое превратился воздух, кусалась, но двигалась рывками. Мормо тысячу раз мог уйти от нее, он даже изгибался, репетируя это па, но пленка внезапно порвалась, пуля сбила с его груди металлическую пластину, а Роб заорал от докатившейся боли. Иглы торчали из его плеча, как у дикообраза.
Роб попытался нырнуть за бомбу.
Джек Мормо ждал его там.
Втрк-втрк-втрк-втрк! — окатило очередью спину. Роб зарычал и упал лицом в соль. Какой нелепый конец. Он лежал, зажмурившись, ощущая, как соль мельче пудры с каждым вдохом врывается в его ноздри, как она дерет глотку, как гремит кровь в висках, лишая права на капитуляцию, как мозг требует драться, выжить любой ценой, но Роб лежал, не открывая глаз. Сдавался.
Ничего не происходило.
Роб поднял голову, но Джека рядом с ним не было. Роб перекатился на бок, отщелкнул барабан и лихорадочно, звякая «уокером» о соль, вытряхнул из него гильзы. Сел, зажав ствол меж коленей, и принялся набивать его патронами.
Пекло немилосердно. Роб утирал пот со лба, тот выедал глаза, застил обзор, пробирался в каждую ссадину и грозил сожрать заживо. Это чувство ему понравилось: «Я все еще жив».
На Роба наползла густая тень, он дернулся, отползая, бессмысленно дернул стволом, попытался закрыть барабан. Из-за бомбы показалось лицо, гибкое и изогнутое, словно тянучка. «Я брежу или это эффект нагретого воздуха?!» Щелк. Револьвер вышел на боевой взвод. «Какая странная у него шляпа!» — не вовремя удивился Роб, срывая курок. От грохота он зажмурился, это был не выстрел, а нелепость, издевка перед строгой стрелковой наукой, но «Уокер» не подвел. Пуля влепила Мормо оплеуху, его отбросило назад, закрутило, перевернуло, руки и ноги сплелись в беспорядочный ком. Убийца завыл. Его машинка глядела в воздух, поливая низкое холщовое небо без тени ссадин от облаков длинной струей игл. Они дождем звенели о соль ярдах в сорока от них. Мормо ревел, как грузовик, севший на брюхо.
Роб кое-как поднялся. Пришлось опереться на револьвер. Пусть он забьется солью, тогда Роб прикончит ублюдка рукоятью, измордует до смерти. Барабан щелкнул, новая пуля уставилась на Мормо из ствола. Тот ходил ходуном. С дрянью нужно было кончать. Роб перехватил «кольт» и тут же опустил. Рука тряслась. «Пожалуйста! — они так близки к развязке. Роб смотрел на «уокера», и ему казалось, что они друг друга понимают. — Нам пора на покой. Тебе и мне».
Когда Роб поднял глаза на Мормо, тот уже ухитрился подняться на ноги. Его качало. В груди дымился тоннель размером с ладонь Роба. Первый выстрел не прошел для злодея даром, открыв лазейку для второго.
Они стояли друг напротив друга. Роб истекал кровью из десятка мелких, но глубоких ран. Мормо не показывал виду, что пробит навылет, и как только стоял? Два револьвера без бойков. Орудия, а не убийцы. Ни один не хотел наступать. И тут Роб увидел, чего Джек Мормо ищет на самом деле.
I.VIII Джек
* * *
Ссадина глубокая, жирная, щедро резанул, чуть не до кости. Рана ползет по краю ладони, кожа размахрилась, и никак ее не зажать, только стиснуть другой рукой и бежать домой. Но я сижу. Дышу сквозь зубы, хрен ему, а не слезы!
Я смотрю, как капли частят в банку, свинцовые, быстрые — прямо на червей, а те извиваются, мешают кровь с грязью, ехидничают: «Бо-бо, мальчик? Расплачешься, принцесса?»
Это не черви. Папаша смотрит в упор, рот приоткрыт, наружу гниет его поганое нутро. Вот и сгнил бы в конец! Закидали бы тебя камнями в расщелине, а то и вовсе отдали кротам, пусть отравятся, сволочи. А ему хоть бы хны. Скалится, старый ублюдок. Вовсе он не старый, просто запаршивел весь, истаскался. Мать бьет, пытался пить бавленый тосол, но живо опомнился, когда двое суток выхаркивал наружу кишки. Всему виной бенз. Не на что сменять горючку. Пару канистр, чтоб выгнать трейлер из каньона и вдарить сотню миль. Хоть куда! Ублюдок нипочем нас не догонит. У него колени, сам ноет каждое утро. Колени. Ногами гвоздит, что твой страус. Переломать бы ему сперва эти колени, молча запереть мать и сестер, пусть кричат, стучатся, а сам газу, газу! Потом объяснимся.
Папаша ковыряет ногтем в зубах и ждет. Другой рукой он отгибает крышку банки, о которую я обрезался, стучит ногтем, ему нравится, как черви копошатся в крови.
Не дождешься. Дурею от жары и боли, отворачиваюсь, сжимаю пальцы, силясь удержать кровь в кулаке.
Папаша щерится, творит указательный палец крючком, цепляет им меня за угол рта и тащит на себя. Рыболов, сука!
— Бо-бо, крошка? Что нос воротишь? Чего воротишь нос от отца?!
Так хорошо начиналось, следовало сразу заподозрить подляну. Дерьмо не воняет, пока не вылезет. Рыбалка — такая простая штука. Ясный день, два весла, лодку перевернули с вечера, удочки, папаша выволок откуда-то ломаный спиннинг, залечил скотчем, все пел: «Мы с тобой вдвоем, как я с батей!» — а я, кретин, поверил — опомнился, поговорить хочет! С сыном решил день провести. Папаша сперва не задирался, вместе стащили лодку на воду, он греб — все-таки скотина еще куда сильнее меня. И вот мы на середине озера. До берега ярдов пятьсот. Сдохну, как пить дать.
— Меня отец, знаешь, как воспитывал?! — с места в карьер рушится гад, хватает за челюсть, дергает к себе. От неожиданности ляпаю больной рукой о весло, вцепляюсь в него, но папаша легко отдирает от борта и швыряет на дно. Зверски рублюсь хребтом о доски, давлю спиной банку, та плющится, черви летят во все стороны.
Папаша доволен, нашел новую игру.
— Собирай.
Не сразу понимаю, о чем он.
— Собирай червей, выпердок.
Ласковый какой, обычно сразу по яйцам или в грудак.
— Другой рукой! — шипит папаша, водянистые его глаза стремительно белеют. Пока в них кипит ярость, я спасен, но, если они застынут двумя соляными озерами — мне конец. Я реву, как девчонка. Папаша гогочет, глядя, как я сгребаю червей, купаю их в кровище, неуклюже пытаюсь выправить замятую банку. Рвануть бы жестянку вверх, кромкой по горлу, потом под колени и за борт! Ну же! Ну!
Над головами проносятся и уходят в точку самолеты. Я вижу два следа, которыми они рвут небо в клочья. Эти порезы похожи на дырку в моей ладони. Папаша их пока не видит. Он наслаждается моим унижением, и тут налетевший рев швыряет его на колени.
— Сукины дети! — ревет папаша, грозя кулаком распоротому небу. — Мудаки! Засели в своем Чарльстоне. Или где вы там?! В Саванне? Дай мне волю, я бы вас всех перевешал. Гондоны! Мать вашу имел во все дыры. Где вы были, когда я гнил под фортом Сантерн?!
Он унимается столь же внезапно, как начал. Садится, достает с пола удочки и принимается разматывать леску. Ухмыляется, пихает меня ногой. Слушай, дескать.
Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |