— Ты! Господин желает задать вопросы. Лезь в карету. На пол, на колени, глядеть вниз. Всякий ответ начинать со слов благодарности за право жить на его земле. Не смей сам спрашивать. Руки вперед.

Волк отрешенно пронаблюдал: вот ему связывают руки, кидают на шею петлю и волокут к карете — как скотину, выбранную на убой из большого стада. Вот сунули через порог... или как это называется в карете, если не порог? Напоследок пнули пониже спины.

Хлопнула дверца. Снаружи щелкнул кнут. Карета тронулась, стала покачиваться.

— Извини, — шепнул слабый голосок. - Не умеют они иначе.

Сначала Волк увидел нож. Проследил, как этот нож — с костяной ручкой и серебряной насечкой, с камнем в основании рукояти — разрезал веревку на руках, затем на шее. Стало возможно растереть запястья, опереться о край бархатного сиденья... и поднять голову. Зажмуриться от недоумения, на ощупь сесть на бархат и снова открыть глаза. Протереть их... хотя и это не помогло.

Он хотел удивиться — и вот, изумлен до потери дара речи! Напротив, на таком же бархатном сиденье, сидит ребенок. Сам Волк, пожалуй, выглядел точно так, когда миновал лесное пепелище и добрел до поселка: кожа да кости, в глазах отчаяние... Ему тогда было восемь. А сколько этому ребёнку-призраку? Восемь? Двенадцать? Или все четырнадцать, если он не растет...

Руки оказались проворнее головы: Волк еще не поверил в то, что видит, еще не решил, как к этому относиться — а сам уже протянул ребенку полоску сушеного мяса. Он привык к такому припасу с детства и теперь полагал его лакомством, напоминанием о родной тайге.

Мальчик нагнулся вперед, охотно принял угощение, снова откинулся на подушки и стал грызть — понемногу, неловко. Похоже, такая еда была ему внове. Но — облизывался, кивал и даже улыбался. Вот он прикончил мясо и жалобно глянул на Волка. Получил второй кусок, съел куда быстрее... и сыто расслабился.

— Вкусно. Знаешь, мне три года никто не давал пищу, желая накормить. Все в конечном счёте хотят не дать, а получить. — Мальчик горько усмехнулся. — Я всюду ищу людей, лишенных жадности. Отчаялся. Решил, мир сплошь черный, без просветов. Но мне повезло сегодня. И вдобавок я сыт.

— Ты... кто? — кое-как справившись с собой, шепнул Волк. — Я думал, в карете хозяин золота. Злодей, которому тут все рабы, и даже лес — просто вещь.

— Все так думают, — кивнул мальчик. — Знаешь, правду услышать очень опасно. Кто знает ее, должен молчать. Иначе умрет.

— Я помолчу, раз надо.

— Я более ценная вещь, чем лес или даже весь урожай. Я приумножаю золото. Каждый год я должен заполнять столько сундучков, сколько он поставит. Не справлюсь, он сожжет целый поселок. И меня заставит смотреть. — Мальчик сжался, уткнулся лицом в колени. — Так было дважды. Мир делался сплошь черный, рассыпался в пепел... я бредил и умирал до середины зимы. А после заставлял себя очнуться и жить. Скажи, почему я все еще хочу жить? Это ненормально.

Волк сам не понял, как очутился рядом с мальчиком, как притиснул его к боку, согревая и оберегая. Ощутил руки-прутики — холоднее льда, и кожа рыхлая, влажная... Мальчик не плакал, но сильно дрожал. Вдруг вскинулся, извернулся и глянул Волку в глаза.

— Я так обрадовался! Тебя за золото не купить. Ты... человек.

— Меня кличут Волком, — усмехнулся Волк.

— Значит, ты настоящий оборотень, — хитро сощурился мальчик и рассмеялся, глуша ладонью звук. Запрокинул голову и шепнул в ухо, доверительно: — Настоящий оборотень, а не жалкая подделка из сказочек. Те оборотни только и умеют убивать. Как будто для убийства надо обрастать мехом! Ты настоящий оборотень, волшебный. Умеешь перекинуться в человека. Есть старая легенда о Локко, сыне бога диких людей. Младшем сыне. Он носится по лесу, творит невесть что. От его шалостей худо небу и земле. А только он не злодей. И умеет перекинуться в человека. Настоящего.

Мальчик шептал быстро и невнятно, постоянно прикрывал ладонью рот и поглядывал с опаской на дальнее окошко кареты. Волк и сам полагал: верховой в золоченом доспехе там, он едет близко, старается подслушивать.

Волк крепче притиснул пацана к боку. Сердце болело. Вот он, настоящий хозяин золота, и не только здешнего, а любого, наверное... Но разве он злодей? Разве город хоть однажды был искренен, обвиняя одних и назначая святыми — иных? Почему так легко оказалось поверить старшему артели? Почему...

Волк встряхнулся, сбросил пустые сожаления.

— Почему ты не сбежишь?

— Причин много. Но первая и очевидная... Сам глянь.

Мальчик указал на свои ноги. Волк нагнулся, сперва не понял... потрогал башмаки, желая удостовериться: защелкнуты на щиколотках замками. И весят, кажется, непомерно. В таких не то что бежать, кое-как брести едва ли посильно!

— Я совсем отчаялся, — со вздохом признал мальчик. — Локко, тебе скажу, как есть. Я еще мал, и все равно очень умен. У меня дар, но даже с ним золото не прирастает само, мы не в сказке. Я работаю, как ломовая лошадь, без отдыха и смены. Меня впрягли в ярмо давно, я не помню иной жизни. Сперва управлять мною было легко. Но три года назад я начал забирать власть. Два года назад подкупил многих — охрану, слуг, того, кто ими распоряжается.. Год назад понял: он следит за мной. Сейчас он все сильнее боится меня. А я приращиваю власть через золото. Пройдет еще три года, четыре... и я стану хозяин замка. Вот что страшно. Когда займу его место, пользуясь золотом, сам стану хуже, чем он. Я не оборотень. Один раз шерстью обрасту и буду зверь. Княжеский титул дает право метить в короли. Такого дела без большой крови не уладить. Озверею, точно захочу в короли.

— Говоришь, будто старше меня на целую жизнь, — удивился Волк... то есть Локко. Он вдруг понял, что согласен принять имя. — Как ты увидел меня через занавеску?

— Все дергаются в золотой паутине, как мухи. А ты... ты свободен. Совсем просто увидеть. Гораздо сложнее отпустить тебя из кареты на волю, живого и невредимого. Пока он не узнал.

— Кто "он"?

— Нынешний хозяин замка. У него титулов целый лист. Не хочу выговаривать их вслух, зачем?

— Погоди. А ты ему... кто?

— Меня взял в замок его брат. Родной или сводный — не скажу. Не успел узнать, его отравили. Теперь я вещь, а отравитель - полновластной князь. — Мальчик слепо уставился в занавеску. — Его брат был как я, только старше и добрее. Он много хорошего сделал. Слишком много. Надо было таиться. Он очень выделялся. И кое-кто помог людоеду захватить замок. Кто-то очень властный. Король?

— Зачем?

— Чтобы не нарушал принятого порядка вещей.

Локко долго молчал, пытаясь переварить новое знание. Сжимал челюсти, словно перетирал их... и ощущал себя беззубым: не хватало цепкости ума для осознания всего, что мальчик мог иметь в виду, не произнеся вслух. А ведь есть еще и ложь артели! Там не могли не знать о ребенке. Нет, не так: там — знали! Волк усмехнулся недобро. Не зря он с Вороном шептался ночами, пытаясь понять: зачем гнездо тащили сюда из тайги, из неведомой, невообразимой дали? Разве тут, поблизости, нет иных охотничков?

— Артель, — вслух выговорил Локко. — Знаешь о таком деле?

— Немного. Это неинтересно. Им всем — королю, храму и еще невесть кому - нужно золото. Всем нужно золото, нет разницы, как они себя называют и какие причины придумали, чтобы отнять его. А что? Только не говори, что ты... тебе тоже нужно золото? Я ошибся?

Лицо мальчика стало бесконечно усталым и даже старым. Он осторожно отодвинулся, забился в угол и прикрыл глаза. Локко потянулся дотронуться до тонких пальцев... и не решился. Вместо этого тихо, шепотом, рассказал легенду таежных людей — о дочери змея-полоза и пропавшем золоте. И добавил быль: о том, как в тайге несколько раз собирали артель. Настоящую, для общего дела.

— А можно все золото... утопить? — чувствуя себя глупым, все же спросил Локко.

Мальчик долго молчал. Затем вдруг закашлялся, стер со щеки слезинку и опять закашлялся... то есть рассмеялся.

— Разве в золоте дело, лесной дикарь! Ты такой большой, и такой... как первый день живешь. Пусть будет не золото, а железо, — мальчик взвесил на ладони свой кинжал. — По твоей логике выходит, если утопить все железо, люди перестанут убивать, да? Почти все убийства совершаются железом — стрелами, ножами, мечами, топорами. Железо виновато? Нет уж, какое там! Железо — исполнитель, золото — поверенный в делах, а хозяин-то человек! Всегда так. Может быть, незапамятно давно мы могли сделать иной выбор... но теперь уж поздно. Мы протоптали себе дорогу, мы идем... и остановиться, сделать выбор снова, не способны.

— Ты прав, я понимаю. Но так было бы здорово...

— Точно, было бы здорово, — улыбнулся мальчик. Помолчал, прислушиваясь к звукам вне кареты. — Меня зовут Йен. Я рад, что встретил тебя, Локко. И мне горько, нам пора прощаться. Я сказал, что хочу узнать у тебя о цене найма на сезонные работы. Что высажу тебя возле колокольни святого Теодора. Надеюсь, тебя отпустят.

Карета встала. Локко быстро соскользнул на пол. Припомнил, как было велено стоять, и сгорбив спину, нагнул голову.

Дверца открылась. Сзади до плеча дотянулась большая рука в железной перчатке, сжала когти пальцев, чтобы выдрать из кареты, вышвырнуть навсегда и безвозвратно.

— Хозяин!

Локко вцепился в железные башмаки Йена, и хватка руки-капкана на плече ослабла: ведь рывок теперь выдрал бы из кареты и нищего попрошайку, и драгоценного золотого ребёнка — обоих! Локко выдохнул, довольный тем, что смог выиграть время. Выпрямился, нагло щурясь. Теперь были распахнуты обе дверцы, и охрана пялилась на невероятное зрелище всем немалым числом глаз, и слушала тем же числом ушей... Локко усмехнулся. Чем больше свидетелей, тем лучше!

— Хозяин. Я очень умен, хозяин. Я понял вашу тайну. Не надо платить за меня золотом, его отберут. Не надо отсылать меня, там голодно и грязно. Дайте мне одну каплю от щедрот, и я — ваш с потрохами. — Локко неуловимо быстрым движением вынул кинжальчик из ножен, чиркнул кончиком лезвия по пальцу мальчика, поймал на ладонь каплю крови и слизнул. Кивнул, с важным видом умнейшего из мошенников... — Только ваш. Я угадал, ваш дар в крови?

— Ах ты падаль, — взревел главный человек в охране, рванул плечо когтями стальной перчатки!

Волка вынесло из кареты, шмякнуло всей спиной о камни — так, что на миг и дух вон, и в глазах черно. Но лишь на миг: тело помимо сознания сделало необходимое — спружинило, смягчило удар и свернулось в клубок, готовясь принять новые удары... которых не последовало.

— Он мой, — резко и внятно сказал Йен. — Что, претендуешь на мою вещь? И что, даже способен расплатиться? Да неужели? Пшёл вон. Сей миг, пока я не занялся тобой всерьез, пшёл вон!

Голос мальчика сделался звонким, в нем проявились неожиданные для Волка нотки — право приказывать, брезгливость, гнев... Волк-Локко сел, шало встряхнулся, едва веря себе. Закованный в доспех конник спешился, рухнул на колени с грохотом и лязгом. Ба-бах! Латный нагрудник протаранил булыжник.

— Умоляю. Это оплошность. Я опасался, он достал нож. Я не посмел бы. Умоляю.

— Допустим, сегодня мне не приснится, как горит одна никчемная голубятня, как полыхает одна вшивая усадебка и как ростовщик находит пачку чьих-то долговых расписок, — едва слышно выдохнул Йен. — Допустим. Но если хоть один из твоих людей не так глух и нем, как ему следует...

— Они еще и слепы, это несомненно.

Волк поднялся в рост, отряхнул штаны, шагнул ближе к карете и заново взглянул на золотого мальчика. Маленького, тощего до прозрачности, едва живого — и способного внушать страх. Поклонился, касаясь лбом пола кареты.

— Я дам тебе имя, — Йен оставался таким же холодным и чужим, хотя глядел в глаза, прямо и уверенно. — Волк. Мой личный волк. Надоели псы, готовые вилять хвостами за малую подачку, перед каждым.