Небо и земля

"Ни дать ни взять, сестры Ниналини, потерявшиеся в младенчестве" — подумала та, зачерпывая воду, и улыбнулась. От веселой мысли спала с сердца тяжесть, каковая обычно возникала, когда оскорбления стелились вослед шлейфом. "Выходит, нужно отвечать улыбкой на нападки" — сообразила Айями и решила впредь придерживаться новой линии обороны. Да и женщины попритихли, заметив неправильную реакцию Айями, которой полагалось прятать взгляд и краснеть от стыда. Улыбка помогала ей терпеливо сносить язвительные высказывания, и Айями, набрав воды из проруби, покидала набережную с тележкой и со штилем в душе.

Так же и тем утром, наполняя бидон, Айями увлеклась, вспомнив о Кнопке, устроившей по рани кипучую кошачью деятельность. И не сразу осознала, что вот-вот упадет в воду. Вроде бы всё как обычно: подобрав полы пальто, присела на корточки, в руке ковшик, к рукоятке которого примотана длинная палочка, чтобы при зачерпывании не намокли варежки. И вдруг Айями почувствовала, что теряет равновесие. Еще миг, и провалится в черную непроглядную тьму, лениво плюхающую в ледяном квадрате.

За доли секунды Айями успела увидеть свое отражение в ряби мелких волн и разглядела изумление в глазах, сменившееся осознанием неизбежного: сейчас она уйдет кулем на дно, тихо и без брызг. Ледяная вода сведет судорогой конечности, крик застрянет в горле, парализованном спазмом, дыхание завязнет в легких, и сердце остановится от шока. Темные волны сомкнутся над головой, а намокшее пальто будет камнем тянуть вниз. Туда, где глохнут звуки, и не проникает свет. На краю проруби останется тележка и полупустой бидон, а Люнечка так и не дождется маму. И никто! — никто не поможет Айями. Не протянет руку, не кинется за патрулем, зовя во весь голос: "Спасите! Женщина тонет!" Люди наполнят свои баклажки и отправятся по домам, сделав вид, словно и не было подле них человека, минуту назад набиравшего воду. Подумаешь, оступилась. Или столкнули. Предателям нет места под солнцем Амидареи.

В эти мгновения, балансируя на грани равновесия, Айями увидела будущее, будто в замедленной киносъемке, и испытала безотчетный ужас. И последней внятной мыслью стала мысль об осиротевшей Люнечке, полная безнадежного отчаяния.

А затем — благодарение всем святым — к ногам вернулась устойчивость, и Айями ощутила подошвами твердость наста.

Она еще долго сидела на корточках, избегая смотреть на черный маслянистый квадрат. Наконец, дыхание пришло в норму, колотящееся сердце унялось, и Айями поднялась на ноги. Онемевшие мышцы закололо в икрах, и она, нервически захихикав, огляделась: не заметил ли кто.

Не заметили. И глаз не подняли. Одни черпали воду, другие только что подошли, выискивая удобное место у проруби, третьи вытягивали на набережную груженые санки. И вообще, окончательно рассвело, и, похоже, Айями, опоздала на работу.

Она не рассказала Эммалиэ о пережитом страхе, зачем добавлять той треволнений. Но, торопясь в ратушу, и позже, взявшись за незаконченный перевод, Айями прокручивала в памяти произошедшее, и раз от раза отзвуки безумного испуга становились слабее, а из головы не выходили вопросы: неужели оступилась? Ничего удивительного, и на ровном месте можно упасть, не говоря о коварной наледи. Плохая координация, как выразилась бы Зоимэль. А вдруг Айями толкнули? Тут много не надо: пройти мимо и невзначай задеть за плечо.

Сейчас она не смогла бы ответить внятно, то ей казалось так, то виделось иначе. Утром у проруби сердце захолонуло от ужаса, и Айями отключилась от реальности, впав в ступор. Нет, не может быть, чтобы подтолкнули с умыслом утопить. Наверняка хотели всего лишь напугать.

До сегодняшнего дня Айями не задумывалась о том, способны ли люди причинить физический вред помимо словесных нападок. А сейчас засомневалась. Как и в том, что не бросят в беде, попроси она о помощи.

Страшная это штука — недоверие, и вечный его спутник — подозрение. Разъедает изнутри, лишая спокойствия. На одной чаше весов — вера в соотечественников, на другой — дочка и Эммалиэ.

Сегодня Айями вызвали на третий этаж перед завершением рабочего дня. Вот как господин подполковник освободился от дел, так и передал записку с В'Аррасом. А Айями и смущаться разучилась перед напарницами. Пригладила волосы, поправила воротничок блузки и направилась в кабинет к высокому начальству. И, улучив момент, попросила о том, от чего ранее высокопарно отказалась. Но Веча на мякине не проведешь.

— Объясни, почему.

Ишь, заинтересовался. И о кителе забыл, отвлёкшись, точнее, забыл, что начал его застегивать.

Айями объяснила, опустив детали, но, в целом, поведала всё как есть. Мол, иногда поблизости у проруби — ни одной живой души, что и произошло сегодня. И что Айями, оступившись на краю, страшно перепугалась. Не за себя, а за дочку и Эммалиэ. И теперь страх прочно укоренился на подкорке.

— Ничего не могу с собой поделать, — вздохнула Айями тяжко.

Заодно и пуговки на его кителе застегнула, пока делилась переживаниями. А Веч обнял и внимательно слушал. Приподняв её подбородок, вгляделся, выискивая что-то в глубине глаз. Наверное, правду.

— До сих пор дрожишь, — констатировал, нахмурившись: — Не было счастья, да несчастье помогло. Если бы ты в свое время меня послушала и не вредничала, не случилось бы того, что случилось.

— Я не вредничала.

— Да ну? Ладно, говоря проще, ты тогда привела очередной пример хваленой амидарейской заносчивости, называемой дипломатией. Ну, не обижайся. Я совсем закружился, запутался в сутках и в часах.

Айями взглянула с сомнением: ну да, как же. У Веча в голове встроенный будильник и четкий распорядок дня.

— Фляги будут привозить дважды — утром и вечером. Сегодня доставят пять штук, завтра до работы еще пять, а пустые заберут. Учти, это речная вода, для питья её нужно отстаивать и кипятить. А лучше бы сначала профильтровать.

— Постой, — прервала Айями, слегка опешив. — Пять — это много. Очень много.

— Вот ещё, — фыркнул Веч. — Принимай ванну, стирай, мой полы... Что там ещё? Расходуй, словом.

— Так ведь для ванны нужно нагреть воду и натаскать холодную ведрами. Нет, мы не осилим, прости, — понурилась Айями, словно её обвинили в неспособности потратить с толком бесценный подарок.

— Понятно. — Веч потер лоб, задумавшись. — Тогда предупреждай посыльных, сколько фляг тебе понадобится. А с тасканием ведер что-нибудь придумаем.

— Спасибо, — улыбнулась Айями благодарно.

— Целуй взамен, — потребовал Веч, прижав к себе. — Хорошо целуй. Мне это пригодится. Опять уезжаю, на сутки или поболе.

Веч не подвел и, пропадая в разъездах, умудрился организовать доставку воды на дом к Айями. Вернее, организовал В'Аррас по указанию своего начальника. Два солдата заносили в квартиру фляги, по одной на каждом плече. Протопав, не разуваясь, водружали пару фляг на табуреты в ванной, а вторую пару — на кухоньке, у раковины.

— Пожалуйста, если не затруднит, утром две штуки, — просила Айями, теребя смущенно фартук.

Даганн кивал, мол, заявка принята, и носильщики уходили, забрав пустую тару. Все манипуляции проделывали в полнейшем молчании и с невозмутимыми лицами. Люнечка поначалу испуганно жалась к маме, глядя на устрашающих великанов, но вскоре привыкла, и страх сменился любопытством.

И полные ведра не понадобилось таскать. В нижней части каждой фляги имелся краник, и вода наливалась прямиком в ванну. Или в таз с кастрюлей — только подставляй.

Как ни странно, Эммалиэ обрадовалась неожиданному повороту дел с доставкой воды флягами и передала господину подполковнику заочную благодарность, правда, сдержанно и с достоинством. И, повторив слова Веча, спросила:

— Почему именно сейчас?

— Почему бы и нет? — ответила Айями беззаботно. — Он предложил, я согласилась.

И не стала уточнять, что интервал между предложением и согласием составил без малого месяц. И тем более не заикнулась о причине, подвигнувшей её переменить мнение об амидарейской солидарности.

Теперь отпала нужда в походах на набережную, и тележка простаивала в кладовой. А с удобствами, добавившимися к повседневной жизни благодаря щедрости Веча, разорвалась еще одна ниточка, связывавшая Айями с горожанами.

42

Хотя Айрамир и не сподобился навестить женщин, предпочтя посвятить себя партизанской борьбе, однако ж, периодически передавал весточки через своего соратника. Посланец, перешагнувший порог дома Айями вскоре после Свежелетия, время от времени навещал "родственниц Айрама". Приходил он, как правило, поздним вечером. Негромко постучавшись, сообщал простуженным голосом условный пароль и здоровался с вежливым поклоном. Гость держался скромно и, передумав скрытничать, назвался Диамалом. Теребя шапку в руках, он рассказал, что родом из небольшого поселка, что служил в пехоте от начала войны и до конца, и после финального сражения под столицей не сдался в плен, а ушел пригородами и укрылся в лесах, где и прибился к своим. К тем, кто не смирился с поражением в войне и не признал даганнов победителями. Дома никто не ждал Диамала: родной поселок был сметен с лица земли артиллерией при наступлении вражеских войск, и мать с младшей сестрой пропали без вести.

По словам посланника Айрамир скрывался в окрестностях севернее городка, там, где Сопротивление не давало покоя даганнам и покусывало, устраивая различные диверсии. На все расспросы о здоровье "племянника", Диамал отвечал неизменно — размыто и уклончиво:

— Мочит гадов, чтобы им жизнь не казалась сахаром, и шлет привет тётушке и сестрёнке.

После обмена пожеланиями хорошего самочувствия и святого благословения в нелегком партизанском деле забирал посылку с продуктами и уходил, оставляя запах давней немытости и прелого ватина.

Диамал вел себя миролюбиво и уважительно, но женщины, точно сговорившись, не доверяли гостю и встречали со сдержанной настороженностью. Эммалиэ, опознав стук, доставала из футляра стилет, а Айями уводила дочку в ванную и наставляла: сидеть тихо и не высовываться. В кладовой стояла заранее заготовленная сумка с припасами, а в ванной — коробка с игрушками, чтобы Люнечка не скучала в тайнике.

Однажды вечером раздался стук в дверь: три удара с длинными паузами и два — с короткими. Женщины переглянулись, услышав условленный сигнал. Эммалиэ зажгла свечу и потянулась к антресолям, а Айями поспешно отвела дочку в ванную, прихватив светильник.

— Сиди как мышка. И ни звука, — наказала строго. — Жди, когда приду за тобой.

Люнечка послушно уселась на стеганый коврик с котёнком в руках. В таких случаях она, видя обеспокоенность мамы, не капризничала и делала, что велят.

— Сколько вас? — спросила привычно Эммалиэ, прислонив ухо к двери.

— Один я, — ответили глухо, и она отодвинула засов, впуская гостя.

Точнее, двух гостей. Сегодня Диамал пожаловал в компании товарища, одетого в замусоленный полушубок, перетянутый ремнем. Навскидку незнакомец выглядел едва ли старше Диамала, но явно верховодил в их маленькой компании. Если последний помалкивал и переминался, чувствуя себя не в своей тарелке, то его приятель, наоборот, вел себя по-свойски и с налёту, как был в сапогах, двинулся в комнату, но заметив предостерегающий жест Эммалиэ, отступил к двери.

— Доброго вечера, хозяюшки. Смотрю, одиноко живёте. А где ваши защитнички?

— Вон похоронка лежит. — Эммалиэ показала кивком на комод.

— Мать героя, значит, — полуспросил-полуутвердил незнакомец. — А ты — жена героя, — переключился на Айями. — Вдова, то есть.

— Истинно так, — подтвердила Эммалиэ, не став вдаваться в подробности родства.

Гость оглядел комнату, и Айями вздрогнула, увидев голубоватую полоску света из-под двери, ведущей в ванную. Вот балда! Забыла заткнуть щель. И незнакомец наверняка заметил.

— Душевно живете, хозяюшки, — присвистнул весело. — На постой к себе не возьмете?

— Тесно у нас. Втроем не развернемся, будем наступать друг другу на пятки, — парировала Эммалиэ в шутливой манере.

— Согласен. Не жизнь, а мучение, — поддакнул он. — А мы к вам за передачкой. Давай, хозяйка, не жалей даганской жратвы. Мы же ради вас жизней не щадим, будем биться за родину до победного конца.

Айями неуверенно посмотрела на Эммалиэ, и та кивнула, мол, принеси, что просят. А сама и с места не сдвинулась, так и держалась близ стены, заведя руку за спину.

— Что ж ты, сынок, не сказал, что пришел с другом? — обратилась к Диамалу. — Удивил нас немало.

— Так вы же пугливые. Не открыли бы, — ответил тот бесхитростно.

— С умыслом, матушка, с умыслом, — прервал его разговорчивый приятель. — Чтобы порадовать. Вот вы думаете, что вас бросили на произвол судьбы в лапы даганским свиньям, ан нет, мы ещё покажем ублюдкам, что Амидарея просто так не сдается.

— И то верно, — ответила Эммалиэ вежливо. — А как тебя звать-величать, сынок?

Но незнакомец отказался назваться, заявив, что участвует в секретной операции, и женщинам не положено знать имена, места и подробности.

— Вместе с Айрамом держитесь? — выспрашивала Эммалиэ.

— С каким Айрамом? — удивился незваный гость и получил от Диамала тычок в бок. — А-а, да-да, с ним. Делим по-братски и кров, и постель, и кашу.

И начал нахваливать Айрамира: дескать, и разведчик из него получился преотличный, и стреляет метко, и за товарищей стоит горой. И чем красочнее нахваливал, тем больше не нравился Айями — ни масляной улыбочкой, ни запанибратской нахальностью.

Незнакомец забрал сумку с припасами и взвесил, держа за ручки.

— Маловато будет, — заключил с сожалением. — Долго не продержимся.

— Чем богаты, тем и рады, — ответила Эммалиэ сдержанно.

— Ну да ладно, на первое время сойдет. Бывай, матушка, бывай, сестрёнка. А племяннику вашему обязательно передадим привет.

Когда за визитёрами закрылась дверь, Эммалиэ закрыла дрожащими руками дверь на все засовы и, придвинув табуретку, обрушилась на неё. Да и Айями от пережитого волнения едва держалась на ногах. Почему-то гости не внушали доверия, а внушали тревогу и страх.

Не прошло и пары дней, как поздним вечером раздался условный стук в дверь. Женщины переглянулись — это мог быть только Диамал.

Айями привычно отвела Люнечку в ванную. Сегодня дочка капризничала и тёрла глазки. Она гораздо охотнее улеглась бы спать, а вместо этого её хотели запереть в тесной комнатке. Пришлось Айями применить приказной тон.

— Сколько вас? — спросила Эммалиэ, подойдя к двери.

— С другом я, — ответили после некоторого молчания.

— Хватит. Не открою. Придете вместе с Айрамом, тогда и поговорим.

— Полно тебе, матушка. Айрам мочит гадов далеко отсюда и не может к вам выбраться, — отозвался голос недавнего балагура.

— Вот увижу, что племянник живой и здоровый, тогда и поговорим, — объявила Эммалиэ твердо.

Снаружи наступила тишина, и женщины приложились к обивке, слушая. Вдруг глухой удар сотряс дверь до основания.

— Открывай, бабка, и не тяни, иначе будет хуже.

Айями отпрянула с расширившимися от ужаса глазами.

— Открывай, не то вышибу вместе с косяком и сверну шеи обоим, — не унимались за дверью.