Практическая антимагия

— Просто Пронт? — спросил я ехидно.

— Просто Пронт, — с той же издевкой ответил он. — А что?

— Ну... твоя татуировка.

Он с недоумением поглядел на грифона:

— А что с моей татуировкой? Вроде никуда не улетела.

— Ты — агент его величества.

— Не любишь агентов?

— Да нет. С чего бы мне их не любить, — нахмурился я. — Никогда не понимал, зачем вас метить. По ней же любой дурак агента распознает.

— Во-первых, не любой. Во-вторых, я же не голышом на задания хожу. В-третьих, грифон не раз меня выручал. Ты ведь знаешь, что полагается всего лишь за оскорбление агента его величества? Так что лучше с татуировкой, чем без нее.

Я кивнул.

— Интересная у тебя карета. Прямо дом на колесах.

— А то, — согласился агент и с гордостью добавил: — Королевская.

— Хочешь сказать, на ней сам Арцис ездил?

— Да что там ездил! — воскликнул он. — Исколесил полмира.

— Ну а мы куда колесим?

— В свое время узнаешь. И куда, и зачем. Все узнаешь. А пока, извини, сказать не могу. Сам понимаешь, служба.

— Ну хоть в какую сторону света мы едем? Это ты можешь сказать? — поинтересовался я с надеждой.

— А тебе не все ли равно?

Я промолчал. Мне было не все равно. Где-то там, по северо-западным дорогам, летела карета, унося с собой мою дочь — несчастную, испуганную, измученную и накачанную магией до предела. И от того, куда — на юг или север, на запад или восток — мы ехали, отчасти зависела ее судьба. Зависело то, как быстро я сумею добраться до Желтых гор, чтобы высвободить Лилю из-под власти мерзких ублюдков.

Нет, придержи-ка мысли о дочери! Они могут разрушить твои планы. Сделать тебя уязвимым для врагов. Поэтому спрячь их глубоко-глубоко, чтобы ни один мыслечтец не нашел. Забудь на время о дочери! Да, жестоко. Да, мучительно. Да, бесчеловечно. Но пока ничего не прояснилось, лучше не забивать ими голову, а то можно снова очутиться в тюрьме, и тогда некому будет спасать дочь. Наблюдай, изучай, узнавай — вот твое задание на ближайшее время.

— Чего загрустил? — спросил Пронт. — На твоем месте я бы прыгал от радости. Не к каждому король так благосклонен.

Ничего себе благосклонность. Ошейник надел как на собаку, запер на целый год в Барар, да еще неизвестно, что сейчас придумал.

— Может, вина? — подмигнул Пронт. — Поди, в тюрьме-то не баловали. Чай, и грусть разгонит.

Теперь он приподнял правую часть сиденья и не глядя запустил в него руку. Оттуда повеяло холодком, и я в очередной раз мысленно похвалил создателей кареты. Тут были не только столик, фонарь и удобные сиденья, но и волшебный погребок, где даже в жару напитки оставались прохладными.

Пронт поставил на столик запотевшую бутыль, два железных кубка и глубокую чашу с фруктами. Ни один из кубков даже и не думал падать, несмотря на то, что мы ехали в карете. То есть по идее должны были трястись и подпрыгивать на разбитых дорогах барарских земель. Но то ли возница собаку съел в своем деле, то ли творцы этой чудесной кареты каким-то образом смягчили привычные тяготы поездки, то ли разбитые барарские дороги выровняли и выложили заново, что вряд ли.

— Эта штука мне нравится больше всего, — признался Пронт, похлопывая сиденье. — Гномы делали, как, впрочем, и это, — покосился он на бутыль.

Агент его величества откупорил бутылку и, разлив напиток гномьих виноделен, начал с серьезным видом нюхать пробку. А я просто поднял кубок, с нетерпением дожидаясь, когда агент закончит наслаждаться кисло-сладким запахом.

Наконец-то наши кубки звонко соприкоснулись.

— За удачу! — произнес он.

— За удачу, — повторил я, размышляя, в каком деле она может понадобиться.

Ухх! Я сделал робкий глоток. От бламского пойла это вино отличалось так же, как телега — от нашей кареты. Не только по вкусу и запаху, но и по крепости. Два кубка такого вина сбили бы с ног любого громилу. Я не осушил и одного, а уже начал хмелеть.

— К чему весь этот маскарад? — спросил я, оставляя недопитый кубок.

— Ты о чем? — не понял Пронт.

— Ну в тюрьме ты выглядел как напыщенный пузырь, чуть не лопнул от важности, — пояснил я. — Теперь совсем другой человек.

— А-а-а, — протянул агент и, сделав очередной глоток, поставил уже пустой кубок на стол. — Приходится иногда изображать из себя и напыщенных пузырей, и простых мужиков, и тупых вояк. Пусть в Бараре думают, что с тобой в карете едет всего лишь дворянин, не способный как следует махнуть мечом.

— Кто — думают?

— Маги. Если они видели твоего проводника, в расчет они его — то есть меня — не возьмут. А, согласись, это нам на пользу.

— Магов в Бараре точно не было, — заявил я уверенно.

— Откуда ты знаешь?

— Я их чувствую.

— Ну возможно, были их служки. Мало ли кто там работает.

— Хитро придумано, — согласился я. — Нечего сказать.

— А ты и вправду убил стольких из них? — вдруг спросил Пронт, вновь наполняя кубок. — Магов в смысле?

— Даже не представляешь — скольких, — ответил я без гордости.

— Неудивительно, что Арцис так опасается за твою жизнь. — Он немного помолчал. — Ну и почему ты их так ненавидишь?

— А тебе не все ли равно? — передразнил я его

Агент погрозил указательным пальцем с волшебным перстеньком, и я поспешил ответить.

— Три года назад они убили мою жену и похитили дочь.

— Сочувствую. Сколько ей сейчас?

— Десять.

— У нее тот же дар?

Я покачал головой.

— Тогда... — Агент с непониманием поглядел на меня. — Зачем она им?

— Кое-что ей досталось от меня, — со вздохом ответил я. — Слышал про Близнецов?

— Угу-м. А разве они существуют?

— Уверен.

— Твоя дочь — она как Близнецы?

— И да, и нет. Близнецы — это Сосуды для хранения магии. Два живых сосуда, способных держать измененную магию годами, в отличие от колдовского стекла и одлайского дерева. Но Лиля не только может хранить в своем теле заклинания, но и способна сберечь магиату.

— Никогда о такой не слышал. Это что — особая магия?

— Чистая магия. То, что превращается в огненные шары, вихри, молнии и прочую магическую дребедень. Магиата как металл, из которого колдун может выковать шлем, меч или щит.

— И откуда она берется?

— Из колдовских тел. Она рождается там, и только там.

— Интересно было бы на нее посмотреть.

— Не получится.

— Почему?

— Потому что я еще не встречал колдуна, который видел бы магиату.

— Но... как тогда они о ней узнали?

— Я же не говорил, что все они лишены этого дара.

— А ты? Ты ее видишь?

Я кивнул.

— И?

— Ничего особенного. Всего лишь облако разноцветной пыли. Но это не самая лучшая из моих способностей.

— А какая — самая?

— Я могу управлять магией. Как чистой, так и измененной.

— Запомню, что бы это ни значило. Ну?.. — Он кивнул на мой кубок, его уже был поднят над столом. — Давай прикончим эту бутылочку — и на боковую.

Кубки соприкоснулись. В отличие от гонца, я сделал пару глотков, решив остаться с ясной головой; немного поел винограда. А Пронт, как и прежде, опустошил кубок с убойным вином быстрее быстрого и, ни слова не говоря, довольный и во хмелю завалился на сиденье.

Кроме премудростей боя, искусства маскировки и тактики выживания агентов его величества, наверное, еще учили контролю над собственным сном. Пронт задремал так быстро, словно колдун произнес нужные для этого дела словеса. Стук копыт утонул в несмолкаемых "хррры! пфиии!".

Невзирая на вино мне пока спать не хотелось. Да и как заснуть? Когда голова пухнет от мыслей, освобожденных хмельным напитком, а агент как будто намеренно закинул руку на сиденье так, чтобы я видел волшебный перстень.

Жалкое положение: в шаге блестит крошечный предмет, от которого зависит моя судьба и судьба моей дочери, а мне лишь остается беспомощно на него глазеть. Что и говорить, настоящая пытка, сравнимая с той, когда перед дохнущим от жажды узником выливают ведро воды, не позволяя ее даже слизывать с грязного тюремного пола. Стоит только потянуться к перстню, как ошейник оживет и в очередной раз напомнит, что так делать не нужно. Мастерски, лучше любого убийцы, сожмет шею горячей удавкой.

— Кто только тебя, заразу, выдумал? — прошептал я, вставляя пальцы под ошейник. — Встретить бы этого выдумщика...

Стальной обод с высеченными рунами вновь всколыхнул мысли о дочери. На ее шейке висел в точности такой же ошейник, а я, отец, ничего не мог с этим поделать, ибо сам был пленником магической штуковины. И не имел ни малейшего понятия, когда от нее избавлюсь.

Как там сейчас Лиля?.. Я слегка прикусил нижнюю губу: зарекался же о дочери не думать. Не думать! Не думать! Не думать!

Безысходность стиснула сердце. Тоска по Лиле, неспособность освободить себя и помочь дочери — все это заставило поднять кубок, чтобы ненадолго залить безнадегу. Я допил вино и тупо уставился в чашу, размышляя, чем бы закусить.

Тьфу! Еще сижу и выбираю. Словно избалованный дворянин, знающий отличие между персиками с эльфийских деревьев и с наших, асготских. Фрукты нужно есть, а не любоваться ими. Ну хоть отвлекает от мрачных дум.

Некоторые фрукты я видел впервые, но их форма и цвет наводили на мысли о том, что выращены они были не людьми, не эльфами и точно не гномами, хотя бы потому, что последние, насколько известно, вообще ничего не выращивают. Рисковать собственным желудком было глупо, поэтому диковинные яства были спешно отодвинуты в сторону. Виноград я уже попробовал, с гранатом возиться не хотелось, яблоки, даже сахарные эльфийские, я не любил с детства, а груши возненавидел три года назад. Оставалось любимое лакомство короля — персики, судя по окраске и размерам, собранные в разных концах Эленхайма.

На свой страх и риск я допил остатки вина и, стараясь не тревожить заслуженный сон славного агента, прокусил желто-красный персик до косточки. Липкий и сладкий сок густой струйкой потек по ладони. Как и у винограда, вкус персика был отменным, чему я нисколько не удивился: мы ехали в королевской карете, а значит, и стол тут должен быть соответственный. Сочная мякоть таяла во рту, как сахар, и немного отдавала медом.

Не успел я доесть медовый персик, как опрокинутый кубок вина дал о себе знать. Самым обычным образом. Голова поплыла, смелости ощутимо прибавилось, а вместе с ней возрос и соблазн сорвать волшебный перстень. Дабы не поддаться искушению, я улегся на сиденье, повернулся к стенке и крепко-крепко зажмурился, желая заснуть как можно быстрее.

Сон не пошел. За спиной, мне на зависть, храпел, как тролль, Пронт, впереди глухо топали толстоногие лошади, а сверху иногда постукивал каблуками лучник. Но дело было не только в звуках. После родной тюремной лавки спать на удивительно мягких сиденьях было непривычно. И, как ни странно звучит, даже... неудобно.

Я постоянно ворочался; то и дело принимался считать барашков — сбивался; пытался, как в таких случаях принято, думать о чем-то приятном — не получалось. Был, конечно, безотказный способ, но покидать тело в присутствии агента, пусть и видевшего десятый сон, я не решался. Да и утреннее неприятное возращение из загробного мира еще оставалось в памяти.

Дочь все-таки пришла, несмотря на многочисленные попытки не думать о ней. Всплыла из глубин сознания и застыла, осветив мрак. Нет, не та Лилия, бледная, исхудавшая, в поношенных грязных одеждах и на цепи, а — цветущая и радостная.

Она была точь-в-точь такой, какой я ее запомнил в тот роковой день. Черные длинные и густые волосы, как у матери, были распущены, новое розовое платьице покачивалось на худой фигурке, солнышками желтели одуванчики в сплетенном венке, щечки горели, глаза искрились радостью, а улыбка...

Лиля, милая Ли...

Крысть! Под ногой хрустнула сухая ветка, похожая на тонкую, согнутую в локте руку.

Мы шли по лесу, собирая хворост. Пели, не смолкая, свою песнь птицы и с шорохом копошились в траве зверьки; высоко над нами летний ветерок шелестел листвой; косые солнечные лучи, пробиваясь сквозь мохнатые шапки деревьев, падали на траву и мох, заставляя их играть всеми оттенками зеленого; пахло древесной смолой.

Я нагнулся, приглядывая за Лилей, и подобрал хворостину.

Неугомонная дочка решила поиграть со мной в прятки. Когда я потянулся за хворостом, она, хитрюга, тихо скользнула за толстый ствол дерева и замерла там, забыв про собственную тень.

— Лиля! Лиля! Лиля! — позвал я ее, намечая тревогу. — Лиля!

Она не отзывалась. Я пошевелил пальцами, скапливая свет на их кончиках. Затем резко тряхнул потеплевшей ладонью, освобождая ее от огней, и повелел им лететь к дереву, за которым, похихикивая, стояла дочь.

Огни устремились вперед, рассекая стайкой светлячков лесной воздух. Я ощущал каждый из них, а они чувствовали меня.

"Покружитесь-ка вокруг этого дерева! — приказал я им, прикрывая глаза. — Не так быстро. Медленнее, еще медленнее. Вот так. А теперь опускайтесь".

Желтые и густые, словно крупные капли меда, огни закружились в темноте. С закрытыми глазами мне всегда было легче управлять магией; я видел ее ясно, чувствовал физически — каждый ручеек не толще волоска, каждую частичку не больше пылинки. Огоньки как будто водили хоровод не вокруг дерева, а передо мной, бросая на руки и лицо пятнышки света и исходя теплом.

Помимо недавно созданных огней возле дерева горел еще один — старый, неподвижный, не такой яркий, как другие, скрытый в теле дочери. Лиля, как и я, могла без труда пить магию, но, к сожалению, не могла избавиться от нее самостоятельно, сколько ни пыталась. Мои способности передались дочери лишь отчасти.

— А я тебя нашел! — крикнул я с радостью, открывая глаза.

Лиля настырно стояла за деревом, несмотря на пляску огней и мой провокационный крик. Хихикать она перестала, ее тень теперь недвижно лежала на траве.

Я подкрался к дереву и заглянул за него.

— Попалась!

Лиля вздрогнула, а потом насупилась, поглядывая на меня с обидой.

— Так нечестно, нечестно! — с досадой сказала она. — Твои огни меня нашли.

Я не знал, что сказать. Огоньки тут были ни при чем — так, для развлечения и тренировки.

— Папа, а когда я смогу управлять ими? — спросила она. Ее большие серо-зеленые, как у меня, глаза полнились надеждой.

Сказать "никогда" я никак не решался. Во-первых, не был точно уверен, что в будущем она действительно не сможет управлять магией. Во-вторых, не хотел так огорчать дочь, пусть сперва повзрослеет, года на три-четыре.

Она протянула ручонку и коснулась огонька над головой. Хихикнула, когда он закачался на кончике пальца, точно тяжелый шмель на тонком лепестке. Я не стал ей мешать.

Некоторое время Лиля рассматривала пойманный огонек, а затем начала его поглощать. Огонек растаял на кончике пальца, точно льдинка на солнце, и тонкими желтыми струйками потек под кожей, собираясь внутри ладони в лужицу.