Третий меморандум

— Дай закурить. А то Вика у меня конфисковала. -Валерьян болезненно усмехнулся.

— На, я захватил нескольио пачек со склада. Я не говорил пока, но запасы курева нам тоже предоставили.

Валерьян чиркнул спичкой, жадно затянулся: его землистое лицо немного порозовело.

— Покупаешь, Сань? Но ведь не только я...

... Знаю, все знаю! — взбеленился Казаков .— Сейчас про гуманизм будешь глаголить, надоело! Я что, зверь, что ли? Бесполезно все, понимаешь, бесполезно! Не сможем мы их держать на иждивении... А, что о тобою говорить...

— Ты сам пришел , Саня. Не хочешь говорить — не говори.

— Ладно, слушай сюда. Да внимательно слушай, гуманист х...ренов! В-четвертых:

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА

"То же число, ночь. И он поведал мне все. Сначала — шок. Саня попрощался и обещал заскочить завтра под вечер, а я сидел и усиленно утрамбовывал в голове обрушившуюся информацию. Сюжет в духе Дж. Свифта и В. Шефнера. Круто. Башка разламывается. Сейчас приму лошадиную дозу димедрола и спать. Спать..."

Валерьян проснулся около полудня — до омерзения свежий и бодрый, с какой-то звенящей легкостью в теле. Долго лежал — просто так, смренно разглядывая волдыри отставший краски на потолке. Не думалось. Он до деталей, до малейших модуляций голоса помнил вчерашний разговор е координатором. Д-да, подбросили Хозяева подарочек. Он потянулся, наслаждаясь блаженной беспечностью. Что ж, будем привыкать к собственному бессмертию. Надо привыкать. Легко, ничуть не удивляясь невесть откуда взявшейся резвости, вскочил на ноги, отбросив надоевшую простыню. Голова закружилась — с непривычки, после долгого лежания. Валерьян подошел к окну, закурил, И вдруг — спазмом — садануло: Ирка! Саня вчера сказал, что ее можно видеть в любой момент. Он лихорадочно оделся, выскочил за дверь — котят и вправду не было — и почти бегом направился к противоположному коттеджу, в котором размещалась резиденция Вики.

Вика, ничуть не удивившись, холодно кивнула. Да, ему разрешено посещение. Да, можно прямо сейчас. Да, состояние невменяемое, но угрозы летального исхода пока нет. Тесный полутемный коридор, белая крашеная дверь, легко лязгнувший замок. Он рванул дверную ручцу, прислонился к косяку и, помедлив, шагнул и комнату. Сквозь зарешеченные окна било солнце.

Она лежала на кровати, до подбородка затянутая простыней, как мумия. Глаза какую-то долю секунды с любопытством задержались на Валерьяне я снова — бессмысленный взгляд куда-то"сквозь". В комнате слоился спертый дух медикаментов, мочи и еще чего-то специфически-кислого, необъяснимого. Наверное, так пахнет безумие, подумал Валерьян. Как говорил Самодержец? "Самое, э-э, гуманное, было бы их... отправить на Землю. Э-э... все равно матрицанты". Он вспомнил свою маленькую полутемную комнатку — там, на Земле. Бабушкин ковер, вечно засыпанный толстым слоем пепла; Ирка, забравшись с ногами на тахту, разливает густой черно-коричневый кофе в маленькие красные чашечки. Чуть склонив голову и улыбаясь чему-то, пока он, не выпуская изжеванной папиросы, травит беззлобные байки про очередное отрядное... где там она сейчас? — там, на Земле...

Он расстегнул кобуру, помедлил, наклонился, чтобы поцеловать эти сухие ввалившиеся губы, но не смог. Снял пистолет с предохранителя и, тщательно выбрав место, и, плотно прижав дуло к посеревшей истончившейся коже под левой грудью, выстрелил. Потом медленными поцелуями закрыл остекленевшие безумные глаза, в которых так и не промелькнуло ничего человеческого. Ирка, Ирка! Банально, но она кааалась уснувшей.

МЕМУАРЫ ВАЛЕРЬЯНА

... оборачивается фарсом. Через два месяца после смерти И. Горловой на островах Архипелага умер последний из обитателей хиппистской колонии. Болезнь прогрессировала стремительно — метастазы по всецу теду. Наша медицина ничего не могла сделать. "Рак Романовой" , вызываемый "черным балдежником", в настоящее время абсолютно не поддается лечению.

IX Г Л А В A

"Отметим: но глуп по части прелюб, но это -

мелкий пример;

Имей в виду, ты почти в Аду, а это не Беркли-

сквер,

Мы можем свистнуть подруге твоей, но не прибежит

она к нам:

За грех, совершенный двумя вдвоем —

каждый ответит сам!"

Ветер ножом впивался в него, между Мирами

Мчась...

Тогда Томлисон про злые дела начать попытался

рассказ:

"Раз над любовью смеялся я, дважды — над Смертью

самой,

И даже трижды Бога хулил, чтоб знали, каков я

герой!"

Вечный Враг переженую душу достал, кинул

слегка остудить:

"Ты что, решил, что я уголь хочу на дурака

расточить?"...

Р. Киплинг

ДНЕВНИКИ КАЗАКОВА

"17 апреля. Я устал. Какое-то ехидно-злорадное божество упрямо не дает записаться делами, на самом деле важными, постоянно, заставляет заниматься склоками, конфликтам, амбициями... Повис в воздухе вопрос о Третьей экспедиции в холмы, чтобы решить, наконец, точно, есть ли там -уголь; с тех пор, как пять дней назад одной рыбацкой бригаде чудовище порвало сети, рыбаки неохотно выходят на катерах; загадочное облысение кроликов продолжается; а мне приходится решать гуманитарные вопросы.

Рассказал Валери все об избранниках и матрицантах. Он от радости немедленно выздоровел, а выздоровев, пошел и отправил домой свою несчастную возлюбленную. Всполошил все караулы и с байронической бледностью на челе отдался в руки властей, а власти — дураки те еще,... сержант-рубанок — взяли, что им дали, и торжественно препроводили ко мне.

Мимо котлована, с автоматом наперевес. Короче, рабочий день мне скомкали, план сорвали. Отобрал я у него пистолет и отправил речь говорить, чтобы революции не учудилось. Ну, дурдом! Весь апрель наперекосяк! Сейчас вечер. Валерьян сидит у себя тише мыши, все-таки что-то осознал, надеюсь. А в народе мельтешение. Девицы — те кипятком писают от романтичности и поэтичности. Мальки с котлована солидно рассуждают что они, положим, так бы но поступили, но вое равно в обиду ккомандира не дадут.

Котята в недоумении, в их среде раскол и брожение; Голубев все еще осмысливает события; консульская молодежь недовольна, ибо "поведение консула Валери подрывает авторитет и дискредитирует..." где слов-то понаборали, ведь три подели назад были сами — мальки. . . короче, я их всех ублажу. Я им устрою образцово-показательный спектакль: материалу предостаточно..."

...Сорок пятый день (1 апреля) . С утра координатор сообщил что, что на следующий день назначено открытое заседание Совета в качестве трибунала: на его рассмотрение будут переданы дела панков и консула Валери, так взбудоражившего колонию очередным пассажем.

"Для вящей объективности, — сказал Казаков,— обвинителя и защитника назначаем не из Совета. Не согласишься ли ты выступить обвинителем по обоим делам? Я, конечно, дал согласие: даже с радостью, поскольку речь шла о панках к делу Валери я собирался подходить спокойнее, но сугубо объективно. Надо ответить, что, не поставив меня заранее в известность о своих истинных целях, Казаков поступил не очень честно... хотя, возможно, здесь сказывается уязвленное самолюбие оратора. В записи о следущем дне я постараюсь как можно подробнее изложить ход процесса.

По поводу же 16 апреля надо еще отметить, что в этот день на остров Боконона ходила лодка с продовольствием. Вернувшись, курьеры привезли весть, что Малян исхудал и осунулся, ибо предыдущий двухнедельный припас съел за неделю, а Всемирная история продвинулась вперед лишь на три слова, получив название для первой главы: "Человек как объект науки". Я уже тогда понял, что отшельничество великого социолога долго не затянется...

Этого же числа вечером Совет принял решение о строительстве специального помещения для кролиководческой фермы. Отмечаю этот факт, чтобы не возникло впечатления, что руководство колонии было занято исключительно наведением порядка среди подданных; в то дни свирепствовала странная кроличья чумка, не убивавшая животных, но заставлявшая их линять, и кролиководство занимало координатора не меньше, чем человековедение: я считаю, что он был совершенно прав, ибо, увлекшись социальными интригами, так легко забить об интересах государства в целом.."

Ветряки лениво перемалывали пустоту в бледном небе над крышей интерната; солнце наполовину село. Дул порывистый ветер; море рокотало, подернувшись грязно-белой накипью бурунов, свежо пахло соленой гнилью, и еще чем-то песочно-липким — видимо, с котлована. До темноты оставалось час— полтора, и это время Совет решил использовать для образцово-показательного трибунала.

Суд был обставлен с некоторой театральностью: на вытоптанную в кругу палаток площадь было вынесено из интерната одиннадцать кресел, справа и слева от них с каменными физиономиями, не обращая внимания на смешки стояли, расставив ноги, следопыты с распылителями (Котов Голубев не дал: в дежурной смене все на счету, а отдыхающие — пусть отдыхают) . Прямо перед креслами имели место: длинная скамья и стул. На скамье, со связанными руками, сидели угрюмые панки — десять юных крепышей в рваных и грязных кожанках, с отросшей щетиной на голове и подбородках, и три девицы с застарелыми синяками под глазами и свалявшимися космами неопределенно-линялого цвета. Панкам было неуютно, поэтому они очень громко беседовали, причем все время матерились. За их спишии стояло еще два меланхолических следопыта.

На стуле сидел, опустив очи долу, Валерьян. Он был чист, побрит, одет в подобие костюма, даже при галстуке, и сильно контрастировал не только с панками, но и с окружающей обстановкой.

По обе стороны от всего этого, а такие за спинами подсудимых, толпились любопытные. Смешков было мало: колонисты снова оказались разделены на партии, хоть и не столь четко выраженные, как раньше. Толпа слева расступилась, и появились члены Совета. Молодые заметно волновались: до сих пор Совет разбирал только два нарушения, если их южно было назвать столь громко: драку между двумя курсантами и утаивание части улова тремя рыбаками. Все это, конечно, нельзя было сравнить с государственными преступлениями, подлежавшими сегодняшнему разбору. Казаков был невозмутим: оглядев кресла, он обнарутл, что, центральное куда массивнее и вальяжнее других (шутники-корчевщики трижды прокляи свою шутку, волоча его из директорского кабинета). Сделав такое открытие, он опустился в кресло, соседнее с импровизированныш троном; трон заняла Вика. Пока консулы делили остальные седалища, сквозь народные массы пробились народные глашатаи: общественный обвинитель, капитан Котов в том, что он считал парадно-выходным мундиром, и два общественных защитника. Защищать Валерьяна строители уполномочили Жукова. Комиссар был бледен и решителен. Защищать панков вызвался Дима Бобровский, семнадцатилетний курсант-радиотехник, бывший первокурсник МВТУ, бывший металлист. Он был при полном параде, вывезенном с Земли: серые просторные "бананы", клетчатая, плечистая куртка с немыслимыми отворотами и клапанами, яркие значки и побрякушки. Панки на скалье оживились. Бобровский был розов и еще более решителен, чем Жуков. Казаков смотрел на металлического курсанта со слабой неопределенной улыбкой. Маркелов скосил на него осторожный глаз, но так и не слог определить, удивлен ли Координатор, а если удивлен, то — как. Шеф периметра был дружен с Бобровским, насколько позволяла возрастная разница (целых четыре года), и теперь тревожсился за его горячность...

ДНЕВНИК КАЗАКОВА

"...18 апреля, то есть уже 19-е. Только что мне явился во плоти ангел-хранитель нашего государства. Тот добрый гений, что позавчера подкинул знаменательный доносик. Два часа назад сижу себе на чердаке, считаю наблюдения, Елена спать уже ушла — тут скребется в дверь и появляется.

Товарищ Глухачев из Радиотехники, семнадцатилетний симпатичный вьюнош с длинными волнистыми волосами, пришел во плоти засвидетельствовать свое почтение и вот тут еще... если вам будет полезно... Бобровский, мой коллега, будет панков защищать... да, но может вам будет интересно, что он сам тайный металлист и по вечерам тратит электричество и гоняет казенные магнитофоны, слушает свои записи, а консул Маркелов... нет, я ничего не хочу сказать, но они дружны и часто разговаривают о "хэви-металле", еще несколько человек, я мог бы составить список...Побеседовали. Тип, широко описанный литературой. Мелкая зависть к колоритному коллеге (плюс, возможно, какая-нибудь баба, плюс то, что хотя разница о возрасте всего полгода, Глухачев еще школьник, а тот — "взрослый"), да тяга к тайной власти, да нелюбовь к интеллектуалам-стажерам и крепким, уравновешенным, авторитетным строителям... короче, этакая карикатура на меня.

Спрашиваю, что сам любит из музыки. Короткий cмятенный взор, мгновенная работа мысли, отчетливо видимая на лице, и — "Из современной?.. Ну, битлы, Высоцкий... Окуджава..." Талейран! Князь Беневентский.

Как насчет... э-э... вознаграждения? Негодующий жест, какой-то даже резкий тон. Принципы, искреннее желание... впрочем, если вы не доверяете... Актер. Колоритная фигура" Маленький Богров для маленькой колонии.

Вот теперь у нас настоящее государство. Все необходимые учреждения имеются. Кстати, его донесение даже любопытно, это можно будет обыграть после трибунала. И, по крайней мере, стало ясно, что Николай и без моих намеков не будет за суровости..."Прокурор Голубев говорил долго, красиво и хорошо, изредка подглядывая в тщательно сочиненную бумажку. По поводу панков он высказался совершенно определенно, заклеймив их "гнусными отродьями, предателями человеческих интересов" и долго распинался о святости законов. По делу Валери он был более скуп.— Оставляя в стороне факт нравственности или безнравственности подобного убийства, — трагическим голосом сказал капитан, — должен отметить вот что: во-первых, этот акт милосердия был вопиющим нарушением закона; во-вторых, допустив такую слабость, консул Валери подорвал моральный авторитет Совета...

Валерьян на мгновение вскинул голову и открыл, было, рот, но передумал. Капитан вещал, обернувшись к Совету, и поэтому ничего не заметил.— Так что я предлагаю, в виде меры наказания, лишение Валери консульского звания и, на выбор Совета; либо перевод на стройку простым рабочие, либо годичную ссылку на один из близлежащих островов. Дикси. Жуков метнул на Голубева быстрый злобный взгляд.— Если уж на то пошло, — начал он медленно,— консульство не звание, наподобие капитана или прапорщика. Я думаю, что консульство все-таки должность, и сместить консула может только народ. Но здесь, конечно,— прораб выразительно пожал плечами, -нашему славному Совету виднее. Пока, видимо, демократию мы только проектируем. Однако, в дела строительства гражданин капитан вмешивается совершенно напрасно! — Голос Жукова внезапно окреп. Казалось, он чувствует напряженно-молчаливую поддержку двухсот строителей, протиснувшихся в первые ряды толпы.

— Я не думаю, что справедливо было бы считать это дело... убийством. Впрочем, Совету виднее. Я ничего не знаю о том, достоин или нет Валерьян консульства. Но с руководства стройработами он не должен быть смещен, поскольку мы не считаем его преступником. И к тому же, он является прекрасным руководителем. Мы считаем, что Совет дождан оставить Валери командиром стройотряда, даже и сместив его с консульства.— Сереж, а может, тебе креслице уступить? — Предупредительный Крайновский вскочил и сделал приглашающий жест. — А то мы все, пожалуй, уступим, представляешь — двенадцать кресел, да тебе одному! Садись вот, посередке, и володей... кто кому чего должен... — Крайновский ерничал, но глаза его были злыми. Два следопыта бесстрастно смотрели поверх голов консулов на защитников, обвинителя и подсудимых. Народ безмолвствовал, даже слишком.