Как только принц уехал, к Эссе пришли отец и Тор. Эсса им дверь не открыла. Она посмотрела сквозь щёлку: отец выглядел измученным. Она опять упала на кровать, и отчаяние поглотило её ещё сильнее.
— Принц оставил кошель с золотом и уехал. Тор просил, чтобы ты немедленно после отъезда принца с ним поговорила.
— Убирайся, Медведь! — в отчаянии закричала Эсса.
— Ррррр! — раздалось из-за двери. Взбешённый Тор выломал дверь, ворвался, схватил Эссу, истерично бившую его по чему попало, и усадил на кровать.
— Эсса, я беру тебя замуж!
— Не надо мне твоей милости!
— А я твоего согласия и не спрашиваю. Сегодня же мы обвенчаемся, священник уже идёт. А то скоро здесь будет наш барончик с его прихлебателями. От них ни твой отец, ни золото принца не спасут.
Тор перевёл дух после такой тирады.
— Теперь выслушай меня и не мешай. Мне трудно много и красиво говорить, я не принц. В моей родословной мастера только два из одного рода — отец и сын. На самом деле сын не от отца, а от знаменитого полководца. И у других Великих Мастеров в их родословной мастера, если есть отец и сын, то сын от любви, а не от мужа. Что-то мешает передавать высшее мастерство по наследству. Но нового мастера нужно воспитывать, пока он ещё в чреве матери. Я воспитаю своего и твоего сына, и очень надеюсь, что он станет Великим Мастером.
Тор, выдохшись, замолчал.
— Я согласна, — сквозь слёзы прошептала Эсса. — Но у меня есть условие. Сегодня ночью и до тех пор, пока я не пойму, ношу ли я в чреве дитя, ты не будешь близок со мною. Я хочу точно знать, от кого будет сын.
— Так ты уверена, что у нас будет сын?! — радостно закричал Тор, сгрёб по-медвежьи Эссу и стал её бурно целовать. — Я согласен! При одном условии. Ты будешь каждый день ходить со мной в кузницу, чтобы ещё в чреве мой наследник привыкал к металлу, огню и молоту и полюбил их на всю жизнь.
— Милый Медведь! Я согласна! — воскликнула Эсса и вдруг поцеловала Тора, обалдевшего от счастья.
И тут раздался стон. Отец Эссы, наблюдавший эту сцену, осел на пол. Эсса бросилась к нему.
— Батюшка, что с тобой?
— Доченька, сердце моё не выдерживает счастья. Ни в коем случае не откладывайте венчание. Поженитесь, пока я ещё жив, потом будет нельзя, а эти шакалы ведь набросятся, дай им хоть денёк сроку. Женитесь быстрее! Совет вам да любовь! И простите меня, что я был таким дураком!
— Отец, не умирай! — закричала Эсса.
— Венчайся быстрее, а не ори! — грубо приказал отец, и из последних сил сел в кресло, чтобы не портить церемонию.
И тут во двор вошёл священник со свидетелями. Церемонию кончили за пять минут, а через час уже прискакал барон с охранниками. Ему осталось лишь поздравить Великого Мастера с женитьбой и подарить молодой браслет, который он хотел подарить совсем с другой целью.
Ночью по ритуалу свадьбы молодым полагалось спать на одной кровати. Голова Эссы покоилась на мощной груди Тора, а Мастер млел от счастья, поглаживая её волосы и тело.
На следующий день отец Эссы умер, и что они не были вместе, можно было объяснить двухмесячным трауром. Но уже через месяц стало окончательно ясно, что Эсса беременна.
Ещё через месяц траур прошёл. Эсса, оказавшись в объятиях своего любимого Медведя, ясно поняла, что именно его она ждала всё время, именно такой муж, крепкая и верная взаимная любовь ей нужны, сейчас и на всю жизнь. Не нужны ей эти мелкие любвишки, как у актрис и гетер. Но о принце она по-прежнему думала с теплотой, нежностью и даже благодарностью.
Словом:
Шмель золотистый,
Князь в своём мощном гнезде,
Был очарован
Цветком невинным.
Лилию он опылил.
— Глава 3. Крестьянин Урс
К северу от озера Ломо и окружающих его гор лежит графство Орлинтир. Деревня Кинатарус расположена в нём верстах в пятидесяти от города Орлинтир, на границе с Ломо и тамошним баронством Кинатраэ. Если бы междоусобные войны не были строго воспрещены законами королевства Старквайи, за эту деревушку граф и барон вечно воевали бы. Некогда она была отрезана от баронства и отделена от него границей провинций.
В деревне тридцать два крестьянских двора. Десять из них граждане, остальные смерды. Больше семей в ней быть уже не может: все одобренные Храмом наделы заняты. Жители поставили двенадцать часовен, по одной для каждого из Победителей: каждый из граждан рядом со своим двором, а смерды в складчину две оставшихся. В часовнях монахи служат и учат детей. Каждый двор это либо один большой дом, либо два-три поменьше, отдельно кухня, несколько сараев и хлевов для скотины и обязательно банька. Надел не всегда рядом с домом, но не более чем в версте от него. Во дворе живёт одна большая крестьянская семья. Чаще всего это нынешний хозяин надела, его родители, жена, дети, брат, называемый запасным хозяином, незамужние сёстры. Если хозяин умирает, а сын его ещё не взрослый, или же дочь ещё не замужем, брат должен жениться на его вдове и продолжать хозяйствовать. Иногда здесь же живёт и третий брат, если у него не хватило духа и воли податься куда-то добывать счастья и он не ушёл в монахи. Третьяк имеет право быть не только крестьянином, но и ремесленником, в принципе всегда может жениться. Часто крестьянин из соседней деревни, у которого нет сына, принимает третьяка как зятя и наследника. А по-другому жениться удаётся редко, никто не пожелает выйти замуж за безнадельного.
Наделы примерно равны по площади, нарезаны с таким расчётом, чтобы их могла обработать одна большая семья. Земля принадлежит этой семье, а семья — своей земле. Такой союз считается неразрывным, никакое взыскание не может быть обращено на надел крестьянина и на его дом. Обработка земли руками наймитов или рабов считается жутким святотатством. Крестьянское дело благородное, а землю нельзя насиловать. В этой деревне наделы непрерывно возделываются уже около трёх веков, поэтому земля на них тучная, плодоносная и прекрасно ухоженная. Если семья временно слабеет из-за недостатка рабочих рук, считается правильным засаживать лишь часть надела, не снижая качества работ, а на остальной земле уничтожать лишь злокачественные сорняки. В крайнем случае, можно попросить помощи у друзей-крестьян и поделиться с ними затем плодами земли.
Семейство Ликаринов старших считалось одним из зажиточнейших в окрестных деревнях. Уже несколько поколений в семье хватало рабочих рук, они удачно благословились на возделывание лекарственных трав и пряностей, ценящихся намного больше, чем обычные крестьянские продукты. Кормились они плодами собственных полей, иначе было бы неприлично, а продавали отнюдь не рис, капусту или пшеницу. Часовня рядом с двором была посвящена Иклиту Целителю.
С крестьян-граждан сюзерен в принципе не брал никаких поборов, поскольку они были обязаны военной службой (часто заменявшейся повинностями, но без превышения пятидесяти дней в году и не как прецедент). Но по традиции на них распространялись налоговые и фискальные привилегии сюзерена, за это они добровольно платили ему натуральные либо денежные взносы за защиту.
Смерды вносили фиксированный натуральный платёж и платежи за защиту. Военной службой они не обязаны, но тридцать дней в году должны по приказу сюзерена отбывать повинности. Их дворы обычно были победнее, но тоже не нищие: ведь у них действовали те же правила неприкосновенности надела.
Сегодня утром Банжасса, молодая жена наследника Сина Ликарина, пораньше куда-то сбежала. В принципе подоить коров и коз могла и служанка (семья была настолько благополучна, что имела служанку и слугу, а также раба и рабыню), это не столь благородная работа. Но свекровь Диртусса была крайне недовольна поведением невестки. Она шпыняла служанку, слугу и раба так, что слуга даже пригрозил уйти. Конечно, старушку-рабыню Чимор, бывшую кормилицу своего свёкра, хозяйка задеть даже словами не могла, но, проходя мимо неё, тоже фыркала На жёлтом узкоглазом лице рабыни, чистокровной шжи, была лёгкая ехидная улыбка: она всё понимала и предвкушала моральную победу в скором будущем.
Когда ближе к завтраку Банжасса вернулась, свекровь, не говоря ни слова, стукнула её палкой и стала костерить:
— Из-за тебя, лентяйка, завтрак как следует не готов! Хозяин и муж твой должны идти работать полуголодные! Служанка вместо тебя коров доила, пироги подгорели, рис ещё не доварен!
Конечно, в основном была виновата свекровь, вместо приготовления завтрака занимавшаяся руганью и поисками невестки, посмевшей без спросу куда-то отлучиться. Вдруг невестка выпрямилась и внешне спокойно сказала:
— Мать мужа моего, придётся тебе грех замаливать. Завтра утром мы с мужем будем знакомить с участком моё чрево.
— Что же ты мне сразу не сказала? — обречённо промолвила остолбеневшая Диртусса, выронив палку. Ударить беременную наследником невестку было тяжким грехом.
— А ты мне не дала ни слова вымолвить, — ехидно ответила Банжасса, уже успевшая возненавидеть свекровь.
Диртусса вдруг запричитала и заплакала:
— Доченька, счастье-то какое! Завтра тебя переведу в большой дом к деду и бабке, носи наследника и роди нам богатыря! А я сегодня же вечером пойду грех замаливать, и у внука моего прощения попрошу, как только вы его с землей познакомите.
Согласно обычаям, положение беременной невестки резко менялось: теперь обижать её значило обижать будущего хозяина, ведь ребёнок всё чувствует и воспринимает с момента зажигания в нём души, ещё в утробе матери. Родив трёх сыновей, невестка даже формально становилась равной свекрови, как полностью выполнившая долг жены. Правда, мужу предстояло поститься: сношения с беременными (даже с рабынями) дозволялись в строго определённых случаях. Один из них должен был произойти завтра: муж брал жену на восходе солнца на земле сво-его участка, и сообщал наследнику, что теперь он зачат не только отцом и матерью, но и их землёй. После этого считалось, что сын — будущий полноправный хозяин земли, а она, соответственно, его хозяйка. Обряд повторялся при каждой беременности, пока не рождался второй сын. Для третьего он уже был необязателен.
Банжасса заметила, что у неё-то свекровь прощения просить не собирается, но не захотела ввязываться в дрязги, чтобы это не отразилось вредно на будущем сыне или дочери. А услышавший всё муж подхватил жену на руки и закружил её по двору в могучих объятьях. Мужчины семьи Ликаринов силой не были обделены. Они выглядели почти квадратными из-за невысокого роста, широких плеч и бёдер, руки и ноги были большие и чуть кривоватые, что только увеличивало впечатление силы, волосы и глаза чёрные. Сражались они палицами.
— Син, дорогой, отпусти, совсем закружишь! — формально попросила невестка, которой всё это нравилось.
— Закружу, и завтра утром зацелую до полусмерти, чтобы сын мой знал, как я тебя и его люблю! — закричал Син.
Любопытные соседи не могли без спросу зайти во двор, но заборы не были сплошными, они скорее были символической оградой территории и защитой от мародёрства соседских кур и свиней. Все начали поздравлять Сина и Банжассу, желали им получить богатыря или в крайнем случае красавицу, которая привлекла бы прекрасного зятя в их семью.
— Богатырь будет! — закричал отец Сина, Крон. — В нашем роду никогда надел зятю не передавали.
Пир устраивать по такому поводу не было принято, но ведёрко сладкого вина Крон выставил соседям. С сегодняшнего дня Банжасса официально становилась полноправной женой и матерью наследника, не говоря уже о многих других почестях и привилегиях беременным, принятых в старкском обществе.
* * *
На заре муж с женой отправилась на свой надел, где муж вчера любовно обра-ботал делянку, помолились, а при первых лучах солнца сбросили одежды и крепко-крепко обняли друг друга на свежеобработанной земле, воскликнув:
— Земля, мы принесли тебе будущего хозяина, а ты, дитя наше, прими себе в душу свою землю!
В этой семье была своя молитва для обряда представления земле. Её создал Крон Старший, старший брат прапрадеда Сина, в детстве неудачно упавший, получивший горб и ушедший в монахи. Выучившись, он вернулся в родной дом, служил в часовне, помогал родным и слагал песни. В его честь назвали Крона, отца Сина. Эту молитву одобрили в Монастыре, и теперь, как и полагалось, муж с женой запели её среди жарких объятий.
Гимн земле, солнцу и любви
Прими, земля, в объятья нас,
Как мы друг друга принимаем,
Кормилица, в восхода час
Тебе мы плод свой представляем.
(Мужчина):
Засеял поле я своё,
И семя добрый плод взрастило,
Засеял лоно я твоё,
Оно дитя мне подарило.
Свети нам, солнышко, всегда,
Ты нашу землю согреваешь,
Как мы друг друга в холода,
Теплом своим нас услаждаешь.
(Женщина)
Полей нас, солнышко, дождём.
Как муж меня мой поливает,
Проникни в землю ты лучом,
Как он в меня вновь проникает.
Ты, солнце, землю обласкав,
Вновь облаками укрываешь,
Источник жизни ей отдав,
Взрастить плоды ей позволяешь.
(Мужчина)
Ты, солнце, силы напрягай,
Как я сейчас их не жалею,
Тепло и влагу вновь нам дай,
Мой сын свой труд отдать сумеет.
Земля плоды свои несёт,
И мы свой плод земле вручаем,
И продолжателя забот
Тебе сегодня представляем.
(Женщина)
То семя, что во мне живёт,
Твоё, земля, теперь хозяин,
И ещё лучше расцветёт
Наряд твой из цветущей ткани.
Обнявшись крепко вчетвером,
Друг другу жизнь возобновляем,
Мы, люди, от земли живём,
И мы же землю возрождаем.
(Вместе)
Твои навеки мы, земля,
А ты нам навсегда владенье,
Лелеем мы твои поля,
А ты даёшь вознагражденье.
После обряда муж с женой, с головы до ног перепачканные, помчались в натопленную баньку, а оттуда вышли принимать поздравления с зачатием новой души от родных и соседей. Из деревни Ликурина приехали родители Банжассы, радостные, что их дочь доказала свою полноценность. Теперь они от всей души желали родить здорового мальчика или, в крайнем случае, красивую девочку. И самой Банжассе тоже хотелось именно мальчика. Каждый рождённый сын повышал её статус и престиж.
Банжасса переселилась в богатый и удобный дом старших. Строения были неотъемлемой собственностью, поэтому зажиточные крестьяне первым делом вкладывали деньги в улучшение зданий либо в строительство новых. Двухэтажный дом Ликаринов, с каменным первым этажом и деревянным вторым, и даже с печью, был их гордостью. Климат, вообще-то, был тёплым, но зимой на пару недель часто выпадал снег. Обычно в домах грелись у жаровни, а печь внутри дома — показатель престижа и зажиточности. По случаю появления новой души её протопили даже слишком жарко, так что пришлось открывать дверь и проветривать. Свекровь при всех припала к животу невестки и попросила прощения у внука, что во гневе и по неразумию своему подняла на него руку без вины. Дед пожелал внуку расти добрым крестьянином. Прадед с прабабкой тоже поговорили со своим новым потомком. Теперь во время работ отец и мать должны были приглашать сына либо дочь, которая у них растёт, помочь им, и петь песни, славящие крестьянский труд, чтобы ещё в чреве приохотить дитя к его участи.
