Дом на краю

— Полкан! Полкан! — теперь уже во весь голос.

Я заглянула за сарай, подергала двери в летний душ, в уборную, которыми давно никто не пользовался, проверила крышку на колодце — на месте. А потом вдруг поняла, что все это время за моими передвижениями пристально наблюдают. На заборе, на крыше сарая, на соседской яблоне сидело воронье и переминалось с ноги на ногу, топорща черные перья, будто едва сдерживало нетерпение. И сердце екнуло от нехорошего предчувствия — всем известно кто из птиц не гнушается падалью.

Вооружившись метлой, я направилась к смородиновым кустам. Испуганные моим приближением вороны закаркали. Некоторые улетели, другие переместились с забора на сточный желоб, продолжив оттуда коситься блестящим глазом. Третьи всего лишь отпрыгнули подальше, протестующе взмахнув крылами. И их настойчивость сказала мне о многом, подготовив к худшему.

Я похоронила Полкана у задней калитки — за границей участка, завернув в старую, отложенную на тряпки наволочку. Его, буквально, пришлось собирать по частям — воронье потрудилось. Затем убрала лопату, привела в порядок пятачок подле сарая, ликвидировав последние следы жизнедеятельности бедного песика, и заперла будку. Более никто в ней жить не будет. Во всяком случае, не при мне.

Управившись со всем, вернулась в дом, чтобы скорбеть в одиночестве и задаваться вопросом: "Почему так случилось"? Почему намерение спасти несчастное животное обернулось очередной трагедией?

Ночью все повторилось: церковный дух, моленный напев, слезы, опаляющее прикосновение к стылой коже. Но затем картинка сменилась — вдруг оказалась в темноте. Пахло сыростью и плесенью. Где-то рядом звонко капала вода. Пищали крысы. Душу разрывал страх.

Проснувшись, я зашлась в беззвучном крике. А потом билась в конвульсиях, заглушая стоны подушкой. И молилась, чтобы встали на место нависшие надо мной стены, и развеялось ощущение замкнутого пространства. Казалось, будто погребена заживо.

Когда сердцебиение унялось, а наволочка впитала последние слезы, я поднялась с постели. Оставаться там, где преследуют кошмары, не было ни сил, ни желания, и я сгребла с кровати подушку с пледом, намереваясь перебазироваться на диван. Но так и не легла, узрев пустующее спальное место в "проходной". Вовка до сих пор не вернулся.

Глава 7

Я никогда не боялась темноты, за что, наверное, стоит сказать спасибо вырастившим меня. Самым страшным бабайкой моего детства был воображаемый паук, обитающий за шкафом в "темной", выдуманный бабушкой, чтобы приструнить расшалившихся внучек. Но сейчас, по очевидным причинам, чувствовала себя в ней не комфортно.

Пройдясь по дому, я зажгла свет везде, кроме "дальней", побоявшись тревожить обосновавшихся в ней "призраков". А затем устроилась на бабушкином диване с когда-то принадлежавшим дедушке томиком Пушкина. И сидела в обнимку с книгой — пролистывая, перечитывая, пока за окнами окончательно не рассвело.

В половине девятого утра уложенная, накрашенная, в легком цветастом сарафане я села завтракать. За этим занятием меня и нашла Ольга, забежавшая поздороваться перед работой.

— Ого! Ты чего это при параде? Куда намылилась?

— Никуда. Просто захотелось, — призналась я, пожав плечами. — Чай будешь?

— Нет, я уже. Мне сегодня пораньше надо. Вчера товара много привезли, не успела разобрать.

— Как хочешь. — Я подлила себе кипятка. — У меня шоколадные трюфели есть. Вкусные.

Как я и предполагала отказаться от сладостей сестра не смогла.

— Ай, ладно! В конце концов, переработка мне не оплачивается, — махнув рукой, она уселась на табурет. — А чего одна? Вовка где? Спит что ль?

— Может и спит, только не здесь. — Благо пошла доставать конфеты, и Ольга не видела моего лица, ибо не поморщиться не получилось.

— В смысле? Не поняла?

Я поставила на стол вазочку и вторую чашку.

— В прямом. Он не ночевал сегодня, — наполняя чашку водой.

— Поругались? Да? — сестра сочувствующе поджала губы.

— С чего вдруг? — Я не горела желанием вдаваться в подробности.

— Вот я и спрашиваю с чего? Полотенец не поделили?

— Причем тут полотенце? — не донеся до рта сырный ломтик.

Ольга хихикнула:

— Наверно, не причем. Помнишь, как мы цапались из-за кремового с розами?

— Помню. Бабушке пришлось его спрятать, чтобы остановить войну. Кстати, где оно? Не находила?

— Находила, конечно. У меня. — И видом и тоном сестра напомнила мне кота Матроскина. Осталось замяукать. — И не проси, не отдам!

Я усмехнулась:

— Пользуйся на здоровье.

Мы похихикали. Ольга развернула еще одну конфету, прожевала, а потом вернулась к оставленной теме.

— Так что у вас стряслось?

— Ничего, Лель, правда. Мы просто друзья, — зачем-то добавила я, тем самым еще более подстегнув ее любопытство.

— Ага, конечно. Они друзья, а я клушка слепая. Зубы не заговаривай! Я же вижу, как он на тебя смотрит!

— Как? — я оторопела и вновь забыла о завтраке.

— Как кот на сметану, ну или я на трюфели, — просветила она, демонстративно хлопнув себя по тянущейся в вазочке руке. — За уши не оттащишь!

— Ну тебя... — Я не знала, что сказать.

— "Ну" — не "ну", а что есть, то есть. Я сразу все поняла, когда он билет сдал.

— Какой билет? — Час от часу не легче!

— Тот самый... Который купил за сутки до твоего приезда, — просветила меня Ольга. — Впечатляющая смена планов, не находишь?

Я отказывалась в это верить!

— Ерунда! Скорее всего нарыл что-то интересное для своей диссертации, вот и задержался, — выдвинула предположение.

— Ага, а еще постригся, чтобы лучше рылось, и стал ходить петухом. — Ольга подмигнула.

— Скажешь тоже — петухом...

Я совершенно растерялась и не знала, чем возразить. Да и смысла не имело. Ольга для себя уже все решила, а вот мне было над чем подумать. Но не сейчас. Сейчас следовало свернуть со скользкой темы.

— Что планируешь на день рождения? Определилась уже? — воспользовалась единственным безотказным в данном случае способом — заговорила о насущном. Через две недели сестре должно было исполниться тридцать шесть.

— Ай! И ты туда же... — Ольга недовольно скривилась. — Сдалась вам эта днюха?! В нашем возрасте уже не празднуют, между прочим, — ворчливо.

— Лель, что за бред?! — Не разговор, а откровение на откровении!

— Яра! Это не бред! Мы с тобой не девочки давно, а до ягодок еще шагать и шагать! — теребя обертку от конфеты.

— То есть, хочешь сказать, что ближайшая стоящая дата — сорок пять?

— Не знаю, как на счет стоящая, но звучная однозначно. — Ольга поднялась. — Пойду я, пожалуй. Заболтала ты меня.

— Э, нет... Мы не закончили, — приподнявшись, я ухватила сестру за руку. — Сядь.

— Яр, серьезно... опоздаю.

— Не опоздаешь! — категорично.

Она послушалась.

— Ну что ты хочешь? Пьянку? — судя по всему злясь.

— Почему пьянку? Праздник.

— Хорошо, будет тебе праздник.

— Обещаешь?

— Обещаю! И не надо на меня так смотреть!

— Как?

— Как удав на слона! Сказала, будет, значит, будет!

— Договорились, — я вновь взялась за чашку, но уйти сестре не позволила, вспомнив о еще одном вопросе. — Лель, а куда ты дела все фотографии? Давно хочу спросить, да все никак.

— Фотографии? — Ольга нахмурилась. — В диване, в ящике для белья. Я туда дедушкины книги сложила — выбрасывать жалко. Ну и альбомы тоже там. Пока, Доставала! — наградив не только прозвищем, но и воздушным поцелуем.

Мне стоило труда не сорваться из кухни, едва за сестрой закрылась входная дверь. Удержалась на морально-волевых, точно солдат в строю перед вражескими дулами. Допила, перемыла, расставила по местам, а потом уже отправилась на поиски ответов. Благо вопросов у меня было, хоть отбавляй.

В первом попавшемся на глаза альбоме бабушка с дедушкой: на работе, с детьми, с друзьями, фотографии военных лет. Я проглядела его быстро, ибо знала практически наизусть, да и в первую очередь интересовало другое. Во втором, самом пузатом из всех имеющихся, мы с Ольгой — от мала до велика. Видно, по первой дедушка сортировал. Аккуратно вырезанные и наклеенные уголки, соблюдена хронология, каждая фотография подписана — год, число, событие. Педантичность налицо. В третьем, последнем — все и вся, скопом. И сразу понятно, что альбом дело рук сестры. Чего в ней никогда не было, так это скрупулезности — рассовала, как Бог на душу положил, а что не поместилось в карманы, заложила между страниц.

Но и в нем я не нашла того, что искала. Ни намека на дом у озера, и, тем более, на его бывших владельцев. Разочарованная, я вернула альбом на место, вновь заподозрив Ольгу в обмане. Но тут на глаза попалась книга без названия. Кожаный переплет избороздили золотые нити, а в центре овал, будто для портрета, обрамленный выпуклой каймой.

Я потянулась за находкой и не ошиблась. На поверку томик оказался хранилищем фотоснимков — старых, зернистых, местами выцветших и пожелтевших. С каждой новой фотографии на меня смотрели совершенно незнакомые люди: женщина под ажурным зонтиком на фоне стройной березы, мужчина при бабочке, пожилая матрона в платье с кружевным воротником. На следующей они собрались в семью (так мне представлялось), центром которой был импозантный старик с кустистыми бровями и серьезным лицом. Далее две девочки в одинаковых платьях, с косичками. Одна совсем светленькая, другая потемнее. В ногах последней большеухий щенок поднял лапу для приветствия. Сейчас так не снимают.

С осторожностью и внутренним трепетом я переворачивала страницы, гоня прочь ощущение, словно без разрешения подглядываю за чужой жизнью, пока на глаза не попался тот самый снимок. Это и, правда, был дом у озера, только узнать его оказалось достаточно сложно. Здесь он красив и молод — не следа запустения. В оконных просветах видны занавеси, стройным рядком стоят открытые ставни. А перед ним та самая матрона в платье с кружевным воротником, немного постаревшая, но сохранившая властность во взгляде и чувство собственного достоинства. И девочки, преобразившиеся в юных особ. Улыбающиеся, исполненные жизни, с толикой смущенного кокетства на лицах. Я осторожно дотронулась указательным пальцем до лика одной из них, сожалея об испорченной временем карточке. Или это был брак? Темное пятнышко на щеке.

Я досмотрела альбом до конца, и вновь вернулась к снимку с домом. Если верить Ольге, то на фотографии наши родственники. Кто из них Аксинья можно не гадать. В правом верхнем углу отштампованы место и дата — Аткарск, 1919, и отталкиваясь от нее, моей прапрабабкой может быть только старшая из женщин. Я вновь принялась всматриваться в лица девушек, внезапно сообразив, что если матрона действительно та, за кого ее выдает сестра, то одна из юных особ должна быть нашей родной прабабкой — матерью бабушки. Интересно кто? Светленькая или та, что потемнее?

С размышлений об этом меня сбила другая неожиданная мысль. Вспомнились сон и табличка на могильном кресте и имя, ничего мне доселе не говорившее, а сейчас буквально звенящее внутри. Меня пробрала дрожь.

Чем дольше я всматривалась в лица девушек на фотографии, тем крепче становилась уверенность в том, кто есть кто. Все что я знала о прабабке — имя. Ее звали Ульяна. И что умерла молодой — в родах, не сумев произвести на свет второго ребенка. И похоронена на старом кладбище. Хоть бабушка никогда не брала нас с собой в дни поминовения, но уходила в ту сторону.

Захлопнув альбом, я поднялась, точно зная, чем займусь прямо сейчас. Я собиралась отправиться на поиски двух неизвестных могил, чтобы окончательно утвердиться в своих подозрениях — преследующие меня сны не случайность.

Домой я возвращалась вымотанная, не столько физически, сколько морально. Не так это просто бродить по кладбищу, вглядываясь в каждое надгробие. Волей неволей проникаешься духом скорби. Одно радовало, поход увенчался успехом. Посчастливилось найти, что искала — могилу моей прабабки. И не только ее.

Еганову Ульяну Прокопьевну подзахоронили к сестре в 1929 году, спустя семь лет после кончины последней. На их могиле нет фотографий, как принято ныне. Только крест и плита с именами, судя по всему, поставленная не так давно — бабушкиных рук дело. И пусть я до сих пор достоверно не знала, кто есть кто на снимках в альбоме, одно могла сказать наверняка — в своих снах я смотрю на мир глазами прабабки. Осталось понять почему?

Стоило мне переступить порог дома, в нос ударил аромат жареного мяса. В первую очередь подумалось о сестре, но я тут же отмела это предположение. Слишком рано. Ольга не могла вернуться с работы, да и зачем ей кашеварить на бабушкиной кухне?

Беззвучно закрыв за собой входную дверь, я прошла в "теплую". И увидела Вовку возле плиты. Он смотрел на меня. Услышал.

— Здравствуй, — очевидным показалось поздороваться. А мысленно взмолилась, только не сейчас, не готова.

Владимир откликнулся, приветствуя.

— Чертовски выглядишь! — Выключил конфорку под сковородой. — Ужинать будешь? Я бифштексы пожарил.

Моих губ коснулась невольная улыбка (внушение подействовало!), но уточнять чертовски хорошо или плохо, не стала. И так все ясно! После семичасового скитания по кладбищу сложно выглядеть, как супермодель.

— Чуть позже, — я благодарно кивнула, не столько приглашению к ужину, сколько отсрочке. Приблизившись к столу, положила на скатерть альбом. — Тебя заинтересует, — предрекая.

Вовка вопросительно вскинул брови, но я не стала объяснять. Разберется. И заторопилась за сменной одеждой. В душ! В душ! Смыть с себя печальный дух смерти!

Когда я возвращалась — освежившаяся, с мокрыми волосами, в домашних майке и трико, Владимир изучал преподнесенный ему "подарок".

— Где ты была? На кладбище? — видимо, успел сложить пазлы за время моего отсутствия.

Я села на табурет супротив, как сказала бы бабушка.

— Так очевидно?

Друг ответил неопределенно:

— Можно догадаться. И что?

— Успешно. — Я старалась не думать о том, где пропадал он. Получалось с трудом. — Постояла у могилы прабабки. Знаешь, ей всего двадцать семь было, когда...

— Молодая.

Вовка вновь взялся за альбом.

— Это Аксинья? — указал на снимок матроны в платье с кружевным воротником.

— Видимо. — Я перекинула за спину влажный локон. — И все равно не понимаю, почему бабушка не рассказала мне, — вернулась к своим баранам.

— А я понимаю. — Вовка поднялся за тарелками.

— В смысле, понимаешь?

— Мои предки из помещиков. Не знаю, насколько крупных, не смог выяснить, — сожалея. — Когда коммунисты пришли к власти, и стало понятно, чем это грозит, они бежали. — Не глядя, Владимир положил передо мной приборы. — Оставили все. Потом сменили фамилию, благо в смутные времена с этим проблем нет. И начали заново. Главное — выжив. Лично я узнал об этом в больнице, перед самым концом матери. Не помню, интересовался ли ранее, но не важно. Она много бредила тогда, терялась в воспоминаниях, — мне в руки всунули тарелку с едой. — Если я все правильно понял, от них скрывали досоветское прошлое. Умалчивали, боясь расправы. Сама подумай! — Владимир, наконец, устроил за столом. — Твоя бабушка кто? Передовица завода "Ударник"? Так?