Болото пепла

Присмотревшись внимательнее, Твила поняла, что кухарка скорее расстроена, чем рассержена, и сама огорчилась оттого, что обидела чем-то добрую женщину.

— Обязательно понадобятся, — яростно повторила Охра. — Просто...позже. Всё, готово.

Она сняла котелок с огня и поставила на толстую дощечку. Потом протерла лицо передником — видать, налетела копоть, бодро оправила его и повернулась к Твиле.

— Мы ведь ещё не справили твой приезд. Давай-ка порадуем мастера, устроим сегодня ужин, а то всё смурной ходит. Какой пирог состряпать: изюмный или миндальный?

Твила немножко подумала и застенчиво сказала:

— Изюмный, наверное.

Мысль о том, что из-за неё будут готовить пирог, почему-то напугала, но вместе с тем и обрадовала.

— Мастер бы тоже его выбрал, — кивнула Охра.

— Мастер бы любой выбрал, — раздалось с лестницы, и в кухню спустилась Роза. -Сготовь ты ему подошву, он бы и её проглотил, не заметив.

— Ну тогда ему повезло с честной кухаркой, которая не потчует его подошвами. — Охра подмигнула Твиле и достала огромную плоскую доску — та даже не поместилась на столе, и край немного навис над полом. — А ты-то чего такая кислая, или чай с уксусом перепутала?

— А с чего мне веселиться? Разве ж есть для этого повод? А без него только дураки и веселятся.

— Тогда мне больше по нраву в дураках ходить. Хоть другим настроение портить не буду. Подай-ка скалку, Твила, — бросила она, не поворачиваясь, и припылила доску мукой.

Твила соскочила с сундука, подбежала к стене и окинула неуверенным взглядом полки, уставленные хитроумной кухонной утварью. Но тут Роза пришла на помощь:

— Вот эта, — шепнула она, кивая на лежащую особнячком скалку.

Та, на которую она указала, была очень красивой, из темно-синего стекла, а внутри пересыпается какой-то мерцающий порошок, похожий на толченый мел. Твила подивилась тому, какая она нарядная, но, наверное, для праздничного стола и скалка требовалась особая. Она подхватила её, и по воздуху за ней протянулась, медленно оседая, белая сияющая дуга: с одного боку имелась трещина, от которой паутинкой расходились более мелкие.

Протянув её Охре, она собиралась снова примоститься на сундуке, но кухарка вдруг замерла, уставившись на скалку в своих руках.

— Вот дурёха-то, а! — раздался возмущенный возглас Розы, но уголки её губ чуть приподнялись. — Простой просьбы и то исполнить не может! Дай-ка я.

Она попыталась забрать у Охры скалку, но та прижала её к груди, как самое дорогое.

— Нет, я сама.

Кухарка бережно вернула её на место, напоследок погладив стекло, будто это было живое существо, а потом достала простую, деревянную и, не говоря ни слова, принялась раскатывать тесто. На Твилу она даже не посмотрела.

Ужин получился не таким праздничным и весёлым, как ей мечталось: Охра грустила и почти всё время молчала, заставляя её чувствовать себя виноватой, да и Роза не слишком охотно с ней говорила. Они так и не дождались мастера Блэка — он сильно задерживался.

— Опять, — вздохнула Охра, поглядев на черный пейзаж за окошком.

Потом они вместе прикрутили ставни на ночь, и кухарка ушла. Когда дверь за ней закрылась, Твиле стало совсем грустно. Роза оставила для мастера миску с ужином, прикрыв сверху другой миской от тараканов, и завернула в полотенце кусок пирога. Остальное убрала в буфет.

Твила решила дождаться хозяина дома и, накинув на плечи одеяло, вышла наружу. На улице было холодно и зябко. Усевшись на крыльце, она огляделась по сторонам, а потом быстро сунула под порог полкуска пирога и прошептала в темноту:

— Здесь живут добрые люди, не обижайте их.

Ответом ей был шорох ветра, прогнавшего скрученные листья по двору.

Какое-то время Твила лишь молча смотрела на пустую дорогу и потому вздрогнула, почувствовав мокрое прикосновение, но тут же успокоилась, увидев, что это Ланцет. Сейчас распознать пса можно было только по светящимся глазам — тело растворилось в ночи.

— Ты тоже не спишь? Подождём вместе?

Пёс кивнул и положил тяжелую голову ей на колени. Твила запустила пальцы в длинную шерсть, поглаживая его, и снова перевела взгляд на дорогу за воротами.

Проснулась она оттого, что Ланцет лизал ей руку.

— Мастер уже пришёл? — сонно спросила она, но тут же поняла, что сидит, привалившись спиной к двери, а на дороге по-прежнему никого. Пёс потянул зубами край её платья. — Ты прав, — пробормотала Твила, — лучше подняться к себе.

От долгого сидения, всё тело затекло, к тому же, она замерзла, несмотря на одеяло. Потягиваясь и зевая, она направилась в дом, оставив Ланцета сторожить возвращение хозяина.

* * *

Эшес плёлся домой, едва переставляя ноги, но зато сумел отработать даже первую половину дня. Если так пойдёт и дальше (вернее, если он выдержит), то успеет накопить оставшуюся сумму к середине следующего месяца, а то и раньше.

Заперев ворота, он повернулся и обнаружил, что на крыльце его кто-то поджидает. Сначала он решил, что это Роза или Твила, но, подойдя ближе, понял, что ошибся. Стоящий на земле фонарь освещал тонкую закутанную в изящный плащ фигурку. Неверный свет придавал ей налет сказочности, и Эшес подумал, что уснул, не дойдя до порога, и завтра очнётся, лежа на земле и слюнявя ступени. Но тут неизвестная шевельнулась, и он её узнал.

Зашуршали шелковые юбки с атласной оторочкой, а жемчужины на платье заискрились оранжевым в свете масляной лампы. Гостья откинула капюшон, высвобождая серебристый парик — такой могли бы свить лунные пауки.

— Добрый вечер, Ми, — вздохнул Эшес, приближаясь. — Зачем ты здесь?

Девушка отвела руку, как для пируэта. Сейчас она как никогда напоминала заводную Коломбину, танцующую по ночам тайком от хозяина-кукловода. О таких мечтают маленькие девочки, глядя в витрины столичных магазинов, а получают баронессы, живущие в холмах с калеками-мужьями.

— Мастер Блэк, — сказала посланница утвердительно и моргнула совершенно как кукла. — От Её Светлости.

Узкая ручка протянула ему крохотный свиток, запечатанный серебристым сургучом.

— В чём дело? — нахмурился он, беря его, — барону опять худо?

Вместо ответа она снова моргнула, будто на этот счёт инструкций не было, а собственного мнения у неё не имелось. Но Эшес уже и сам сообразил, что, будь это так, за ним прислали бы экипаж, а, значит, дело не срочное, а ещё вернее, личное. Последняя мысль ему совсем не понравилась.

— Баронесса велела ждать ответа? — спросил он, разламывая печать.

— Её Светлость сказала, что ответа, скорее всего, не будет.

Эшес помедлил.

— Тогда я прочту его в доме. Я не видел экипажа, ты пришла пешком? Сама доберёшься обратно?

Она снова моргнула.

— Доброй ночи, мастер Блэк.

— И тебе, Ми.

Но, уже поднимаясь на крыльцо и проглядывая первые строчки, он понял, что доброй эта ночь не будет. Прежде чем зайти в дом, он обернулся: во дворе снова было темно и пусто.

Из-за угла выскользнула тень. Ланцет, похоже, пережидавший визит гостьи за домом, виновато ткнулся носом в его ладонь. Эшес распахнул дверь и пропустил его вперёд:

— Это ничего, дружок, порой и мне куклы кажутся жуткими.

* * *

Он сразу прошёл в свой кабинет, зажёг свечу и потянулся за щипцами, чтобы снять нагар, но обнаружил, что Роза уже сделала это до него. Эшес откинулся на стул, и глазам предстали знакомые витиеватые буквы, каждая достойна руки придворного каллиграфа:

Добрый вечер, милый Эшес,

Или, вернее, ночь? Скорее, второе, ибо жизнь столь несправедлива в распределении благ, что нередко предлагает всё лучшее людям порочным и низким и вынуждает достойнейших трудиться в поте лица за объедки с их стола. Впрочем, рано или поздно каждый получает по заслугам. Именно поэтому, должно быть, столь отрадно засыпать еженощно с мыслью, что твоя совесть чиста (в этом месте с кончика пера сорвалась случайная клякса), не правда ли?

Но я слегка отвлеклась. Счастлива сообщить, что барону гораздо лучше, и я, от его имени, шлю скромному врачевателю самую горячую признательность. Не в этом ли величайшая услада и облегчение: знать, что твоё призвание помогает избавлять мир от язв, пусть порой для этого приходится вымазать руки по самые локти...

С наилучшими пожеланиями,

Мараклея

PS: кстати, о достойных деяниях — слышала, под твоей крышей поселилась прелестнейшая пташка. Уверена, вы оба ещё скрасите в самом недалеком будущем один из моих скромных ужинов.

Дочитав, Эшес скомкал письмо и кинул его в угол. Потом поднял и поднёс к свече, мрачно наблюдая, как пламя, давясь и отплевываясь копотью, пожирает тонкую телячью кожу.

Когда на месте послания осталась только гарь, он достал из саквояжа шелковую нитку, иголку, подхватил свечу и, пошатываясь, вышел в гостиную. Даже не взглянув на оставленный на столе ужин, пошарил в углу возле очага и достал прямоугольную зеленую бутыль. Огонь уже почти потух, и подернутые белесым налетом угольки мерцали, как притаившиеся в темноте глаза. Эшес яростно затоптал их, плюхнулся в кресло и вынул пробку. Резкий запах пополз по комнате. Вдев нитку в ушко, он опустил её в узкое горлышко. Когда шёлк напитался, вынул нить, сделал прокол пониже локтя и протянул под кожей. Накатившее чувство было сравни тому, какое испытываешь в детстве, засыпая после маминой сказки: тебя уносит в счастливое царство спокойствия и безмятежности, и ты веришь, что наутро мир будет на месте: светлый, чистый и полный надежд.

Где-то далеко упала бутылка, пару раз пересчитала ребрами пол и затихла.