Тайна деторождения: практика и теория

— Да, конечно, — удивленно посмотрел он на меня. — Конечно. И... вы позволите вас пригласить остаться со мной на празднование Нового года?

Моя ж ты мать! А я про него совсем позабыла!

— Благодарю вас, Ваша светлость, но у меня до этого праздника еще есть дела, — и резко встав со стула, подорвала вслед за собой князя...

"Ваша светлость, владение данной информацией не входит в мои должностные полномочия"... Пафосно сказано, агент Вешковская. Тем более, если учесть, что "данную информацию" вы накануне получили от дочери Его светлости:

— Он меня мучил, — заломив руки, выдохнула призрачная Малинка.

— Это — понятно, — согласно кивнула я.

— Вряд ли тебе, магиня, такое понятно. Полное повиновение. Будто ты не живешь, а лишь плывешь в глубокой огненной реке, где берегов нет. А потом...

— Что "потом"?

— Потом он приказал мне принести ему это. Этот конверт. Но, — вдруг, вскинула девушка глаза. — я решила прежде заставить его поклясться, что он за то меня освободит. Раз и навсегда. И спрятала конверт в горшке, полив сверху Святой водой.

— Ага... А он больше не появился?

— Нет, — мотнул головой призрак. — Не пришел. А про те письма я сама вскоре напрочь забыла.

— Те письма?

— Ну да. Там лежат письма от какой-то знатной ладменской дамы к моему отцу. Я ее видела однажды, когда мы с ним по дороге в Чидалию заезжали в Куполград. И, думаю, у них был роман. А месяц назад она стала требовать вернуть их. Для отца это — дело чести.

— И поэтому ты вернулась...

Вот значит, как? Обычная любовная переписка. Хотя, если учесть значимость обоих адресатов... Береднянский князь Драгомир Светич и ладменская баронесса Пион. Тогда еще — вполне свободная дама, обремененная лишь самую малость... близкой связью с Его Величеством, Василием Вторым. А сейчас, вот уж месяц как законная невеста вассального правителя, графа Курубы. Хотя, сия информация — уже "детали перед отъездом" от моего начальника...

И зачем баронессе срочно понадобились назад свои письма?.. И зачем эти письма срочно понадобились семь лет назад здешнему инкубу?.. Да нет... Хотя... Политика, чтоб ее...

— Ух, ты, Спас!

Мой подвал, нацеленный другим концом на дверь номера в "Радушном очаге", чуть не завершился весьма неожиданно — мечом в лоб. Мужчина, прокрутив оный в воздухе, сунул обратно в ножны:

— Здрава будь. Как оно?

— Нормально. А ты с утра пораньше упражняешься в коридоре?

— Угу... Значит, закончила? — вытер Спас рукавом пот. — И мы теперь можем...

— Спас, у меня к тебе просьба. Личная.

Мужчина усмехнулся:

— И какая?

— Мне нужно в Стожки. Это отсюда всего в трех с небольшим верстах.

— А что там, в тех Стожках?

— Там ответ на вопрос. Очень важный. И если ты согласишься махнуть до них со мной, я по дороге расскажу... Спас?.. Хотя, я могу и...

— Ладно, — кивнул башенник. — Когда выдвигаемся?

— Дай мне два часа на помывку и восстановление запаса. Это...

— Я помню, Агата. Не первый год с тобой знакомы, — и, круто развернувшись, запрыгал по лестнице вниз...

На рассвете тридцать первого декабря хлопьями повалил снег. Вмиг исчезли из видимости и высокие дорожные обочины, и притихший за ними лес. Да и сами мы со Спасом превратились в два сугроба на лошадиных, переступающих по дороге ногах. Одна радость — мороз сразу спал.

Однако вывернув из-за последних берез, разглядеть ее я все же сумела — деревню Стожки. Очень схожую сейчас с Вариной игрушкой — шариком. Сказка, да и только. Причем, новогодняя.

— Ага... Погост возле оврага я вижу. Дом Стэнки... правее развалин... вижу. Кстати, ты не знаешь, чьих именно развалин?

Спас, смахивающий с тулупа налипший снег, прищурился туда же, в низинную даль:

— А Бог его... Вроде как, семья там жила. Не то графья приезжие, не то князья местные. У них на погосте склеп есть семейный. Вот это я знаю — четыре года назад упыря вокруг него гоняли с Ильей.

— Понятно, — протянула я. Вряд ли "князья", конечно — уж больно плотная их численность получается на квадратную версту. Да это так — из чистого любопытства был вопрос. А, если по существу. — Спас, я личину наброшу. А то меня здесь узнать могут. Так что не шарахайся. И зовут меня теперь...

— Хе-х. Пашута, — с прищуром обозрел меня Спас — значит, и это помнит. — "Оригинал" в гробу не перевернется?

— Не должен, — оскалилась я. — Ну что, до дома Стэнки сначала? — и, сжав шенкеля, дернула свой "сугроб" за поводья.

Внизу избы, утонувшие в снегу, выглядели гораздо выше, не смотря на свои "пышные юбки", а окраинная улица, удивив своей предпраздничной пустотой и тишиной, вскоре круто взяла влево. И повела вдоль внешней изгороди к нужной нам цели. Ну, почти до нее. Потому что в самом конце пришлось пробираться сквозь снег...

Все-таки странное отношение у местных к нужным им людям. В который раз убеждаюсь. Захворали — бегут к травнице: "Пожалуйста, помоги". В глазах — мольба. В кармане — кукиш. А случилась с ней самой беда: "Знать не знаю, как ей там жилось. Я с ней в церкви рядом не стоял", "Да у нее мужиков этих было, как лебеды в огороде. Мож, кого лишнего и до этого прибрала", — "А? Чаво? Да я — не тутошний, так что, отступитесь".

— Да-а. Поработали на славу.

— Ага, — поправив шапку, и я обозрела разобранную наполовину крышу когда-то красивого светлого дома, черные дыры вместо оконных рам и одинокие поперечины вместо забора палисадника. — Попользовали Стэнку до самого конца. Хотя, нет — крыльцо уцелело.

— Еще бы, — зло хмыкнул Спас, сползая с седла. — Под ним же ведьмин оберег зарыт, охрана дома. Вдруг, чиреи на носах повыскакивают? — я с удивлением глянула на Божьего воина. Потом тоже ухнула со своего прямиком в снег, утонув в нем до колен. — Руку давай, Агата. Тфу ты, Пашута.

— Даю!

Через две минуты мы уже были внутри дома. В отличие от фасада, на удивленье, не тронутого. Толи причуды воспитания не позволили и сюда влезть, толи (если верить Спасу) инстинкт самосохраненья, но здесь даже половики на полу уцелели. А вялый ветер качал потемневшие вышитые занавески, щедро пуская хлопья вовнутрь. На рассохшемся комоде — глиняный горшок с букетом из высоких сухих стеблей. Что там было? Пижма. Ею тогда густо несло. На лавке у стены — детская деревянная люлька, теперь занесенная снегом. Готовилась к появлению дочки. Для нее и недошитая распашонка, торчащая из корзины с клубками... Моя ж ты мать...

— Ты чего?

— Уф-ф, — громко выдохнула, сглотнув. Загоняя обратно подступивший ком злости. — Ничего... Та-ак. Надо работать, — и сдернула с рук перчатки, сунув их за край тулупа. — Надо работать... Где он тогда лежал со своим колом в груди?.. Ага, точно, здесь.

Спас, вздохнув, вышел из дома в сени. И чем-то там брякал потом, ругаясь, тоже, невесть на кого. Я была занята, чтоб уточнять, сосредоточенно изучая пространство. А через час, наконец, застыла. Полностью ошарашенная результатом. Но, осознать его мне помешал вернувшийся Спас. Потому что вернулся не один:

— Пашута, тут к тебе... пришли. Хе-х, гости.

Щуплый мужичок, сдернув ушанку с седой лохматой головы, сначала огляделся по сторонам. И лишь после, мимо Спаса, переступил высокий порог:

— Здравствуй, дЕвица. А я тута мимо проходил, гляжу... — и для наглядности сосредоточился на мне, видно, на предмет ведьминского чирея.

— Ну, здрасьте, — в ответ прищурилась я.

Мужичок оживился:

— Ага. А вы по делу в этой избе или тоже — по пути?

— По делу, — гаркнул Спас так, что любознат вздрогнул. — Это — племянница вашей бывшей травницы. Зовут Пашута. Наводила в Крылатой башне справки про родню, ей и поведали о случившемся. А я ее сопровождаю от монастыря.

— Кхе-кхе. Да неужто? — и скосился на два "опознавательных" меча башенника. Ну, теперь дело пойдет. — О-о, — в подтвержденье, уважительно протянул мужик. — Раз так, то... А чего вы, миллюди, хотели? Сгребли да увели Стэнку. Уж семь годочков, как. А травница хорошая была. Мне зубы лечила и бабке моей ноги... Или наоборот?.. Да не помню. Говорю ж, хорошая была — все излечила.

— Зовут— то вас как? — решила и я пойти на сближение.

— Зовут? — расплылись мне во всю физиономию. — Прохор. Прохор Гуревич. Живем с бабкой наискось отсюда, вот я вас и заприметил.

— Ага. А староста ваш где? Мне бы в книгу глянуть с записью о тетке, чтоб точно удостовериться в родстве.

— Так вы, миллюди, сегодня его не найдете.

— Это еще почему? — вздернул брови Спас.

Селянин на всякий случай отступил от него к косяку:

— Тверёзым не найдете. Праздник ведь. Вся деревня — в корчме Гргура или возле, на площади, гуляет. И вы бы туда пошли? Праздник ведь, Новый год.

— Значит, и староста там? — строго уточнила я.

— Ага. Я ж говорю.

— Про то мы слышали, — Спас, напоследок пугнув мужика бровями, подошел вплотную ко мне. — Что будем делать?

— А что будем делать? — в задумчивости протянула я. — Надо идти к...

— Гргуру! — спешно встряли из-за широкой Спасовой спины. — Я и провожу вас. Там и заночевать можно. А то тут-то? Околеть разве что, — и так прочувствованно вздохнул, что мы с башенником переглянулись: точно, чего-нибудь вынес.

— Ладно, Прохор Гуревич, — развернулся к нему Спас. — Веди к этому...

— Гргуру.

— К нему. Хе-х. Корчмарь и с таким именем?

— Это — не имя. Это проверка целая! — радостно огласились нам уже из сеней. — Бабы наши стожковые так мужиков своих проверяют: если затрудняешься внятно сказать, у кого весь вечер проторчал, значит, нетверёзый. И тогда... Проверка еще та!

— По-шли, — в последний раз окинув глазами дом, качнулась к порогу и я. Вслед за Спасом...

Деревенское гулянье мы застали уже в полной красе. И вдоль и поперек. И вширь и в глубину. Вот "в глубину" вначале и занырнули. Оставив у корчмового входа лошадей подскочившему шустрому пареньку. Вроде, пока "тверёзому". И сразу попали в Новый год. Здесь он выражался во многом: во-первых, сам факт непотребной пьянки с утра — селяне даже зимой в обычный день себе такого позволить не могут. Во-вторых, щедро натыканными по щелям между бревен еловыми ветками с кое-где уже объеденными на них кренделями. И в третьих:

— С праздником, милгости! Бог — на небе, Новый год — на земле! — вот этим приветствием сразу от входа.

— Гыгур, тащи нам сюда еще своего этого!

— Да погоди ж ты! Проходите. У меня как раз два места освободились. Прохор, и ты здесь? Тож проходи! — длинный корчмарь с залихватски подкрученными черными усами, радостно раскинул нам руки. — О, Божий воин, у меня для вас квас шиповниковый найдется.

Спас в ответ воздел глаза к потолочным расписным балкам. Я хмыкнула:

— Так Новый год же? Он для всех на земле. Спас?

— Так а мы...

— Все нормально. Можно.

— Ладно, — кивнул мне башенник, пытаясь спрятать в щетину улыбку. — Куда нам?..

И мы, все трое, считая местного Прохора, гармонично влились в стожковый Новый год.

Сначала время тянулось на удивление медленно. Мы со Спасом, слушая краеведческую лекцию от втиснувшегося рядом Прохора, просто с удовольствием поглощали еду. Иногда, правда, кивали и задавали лектору наводящие вопросы. В основном, сворачивая от местной флоры и фауны в мою "родственную" тему. И я еще четко помнила, что сегодня надо много успеть... Потом Прохор в порыве энтузиазма, начал знакомить нас с местным населением. Их мы тоже "опрашивали". И чем дольше, тем больше узнавали подробностей о моей родной "тетке":

— Она вообще добрая была. Отзывчивая. И брала недорого: двух кур за настой. Настой хороший. Да и куры у меня — тож... Зачем ей столько кур? — и задумчивым взором в рюмку перед своим курносым носом. — Ну, будем! С Новым годом, миллюди!

Потом — следующая с откровениями:

— А и жилось Стэнке трудно. Все время — одна. А что с этих мужиков-то? Мы ведь с ней подруги были. Да. Лучшие. Бывало, придет ко мне, и сядем с ней на завалинке семечки грызть. Она мне про все рассказывала. И про мужиков своих. Трех или четырех. Только про последнего всегда молчала... О-ох. Ну, за упокой ее души, прости Господи. Да, и с Новым годом, — смахнув кончиком косы скупую подружью слезу.

Но, больше всего "порадовала" меня лично третья. Самая, пожалуй, осведомленная и непредвзятая. Как и положено хозяйке деревенской лавки:

— А что о ней, о Стэнке, говорить? Тетка у тебя была — простая баба. И налюбилась всласть и натерпелась. Но, молчала всегда. Не то что некоторые — на пол деревни орут. Я один раз лишь видала следы от этой ее "любви". Роковой. И, знаешь что? Все ж, ведьма она была. Хоть и баба... Почему? А, пришла тогда ко мне в лавку за солью и руку с деньгами через прилавок протянула. У нее выше ладошки — след от мужской пятерни. Смачный такой. И вдруг... — сглотнула лавочница слюну. — исчез. Прям у меня на глазах. Стэнка тогда рукав одернула, на меня зыркнула и вон бежать... Долго после не приходила... Вот так вот... Ну что, Пашута, давай, за наше с тобой бабье счастье. Не чокаясь...

Уф-ф... А вот старосту мы со Спасом так и не дождались. А, не надо уже. И без него больно "весело".

— Ты чего это загрустила невзначай?

— Не знаю, Спас.

— А я вот знаю, А... Пашута. Думаешь, слепой?

— Сколько пальцев? — растопырила я перед мужским носом пятерню.

Спас сосредоточенно скосился в самый ее центр:

— Много.

— Значит, не слепой, а просто... как это, "нетверёзый".

— А даже и так, — мотнул башенник головой. — И поэтому тебе скажу, девица: что-то тебя гнетет.

— О-о, только вот исповеди сейчас недостает. Хватит с меня и одного Святого.

— Не богохульствуй.

— А ты не лезь в душу.

— А ты... — смолкнув, прищурился Спас. — Что, так и не скажешь? По старой-то дружбе?

— А-а... А ты ведь мне и вправду, друг.

— А то?

— И как я раньше не догадалась?

— И-и? — склонился ко мне через стол Спас.

— И-и... гнетусь, друг.

— Во-от!

— Еще как гнетусь. Понимаешь... Я ведь люблю его.

— Кого?

— Ника, — недоуменно уточнила я. — Я его люблю. И все у нас замечательно. Даже слишком.

— А такое бывает? — выгнул башенник бровь.

— Ага. Бывает, — вздохнула в ответ я. — Только, он замуж меня хочет взять.

— А ты?

— А я?.. Спас, ну какая из меня "жена"? Это ж — обязанности. Одни сплошные обязанности.

— А ты их боишься?

— Ага. Боюсь. Я вообще жизни боюсь. Настоящей. Цивили... цивилизован-ной.

— Все с тобой ясно.

— И что? — подняла я от стопки глаза.

— А то, что пора тебе.

— Куда?

Мужчина насмешливо хмыкнул:

— Замуж. Иначе так и будешь бегать от жизни. Настоящей. С настоящими радостями и обязанностями. Их никакая служба не заменит. Ни здесь, ни у тебя в твоей канцелярии. Потому, как это — не жизнь. Это — служба.

— И где-то я уже подобное слышала, — скривилась я, глядя в разрисованное мелом окно. — Точно. Лекарь мой прежний тоже самое вещал. Господин Дучи... Все, Спас.

— Что, терпение лопнуло? — ехидно уточнили у меня.

— Нет. Просто, уже пора.

— Куда?