Правда, и у самой Мирры были некоторые проблемы. Например, вконец испорченные отношения с Молли Гвин и сопутствующие тому репутационные потери. Насколько они были испорчены и почему, Мирра предпочла бы не распространяться, если бы не знала, что солгать Верховной хоть в чём-то невозможно даже технически — а та любила подробности. Но, пожалуй, и эта скабрёзная история была не так уж и неуместна: во всяком случае, Мимими она бы развлекла.
Наконец, у Ловицкой в колоде был козырный джокер: тораборцы из так называемой 'труппы Карабаса'. По этому вопросу она уже несколько раз связывалась с Верховной, лично провела весьма успешные переговоры, и та в конце концов захотела лично посмотреть на диковинных существ. Для чего поручила Мирре затащить их в Понивилль под любым предлогом. Ловицкая взялась за дело, не особенно веря в результат. Она уже имела случай убедиться, что заняшить, запугать или подкупить тораборцев нереально. Однако лидер труппы, хомосапый бородач педобирских статей и паранорм вне категорий, проявил неожиданную покладистость. Во всяком случае, он пообещал в конце месяца приехать и устроить представление для жителей столицы. И выполнил обещание: судя по отчётам бэтменов, его труппа уже приближалась к городу... Тораборцы могли бы добавить Мирре очков в глазах Первой Пуси. И обязательно добавили бы. Если бы не этот проклятый гон, так невовремя поразивший Верховную и расстроивший все дела.
Мирра, конечно, не сдавалась. Она даже смогла пробиться в Центральный Госпиталь, где лежала Их Грациозность — с огромным трудом, и то лишь потому, что главврачка ЦГ, Джемма Недереза, была её старинной подругой. Увы, этот маленький административный подвиг ничего ей не дал. Мимими была не в том состоянии, чтобы говорить по делу. Хуже того, по какому-то капризу — а капризничала она всё время — Верховная приказала Ловицкой остаться при ней и её развлекать. Ловицкая, конечно же, приказ исполнила — и вот уже второй день проводила в этой комнате, видя и слыша то, чего не хотела бы видеть и слышать никогда в жизни. Но деваться было некуда, приказы Верховной не обсуждались.
— Накажи меня... Накажи... Сделай мне м-м-м... — застонал в трубе знакомый голос Обаятельницы.
— Ну вот... Мы его теряем... — обречённо пробормотала Мирра.
— Погоди, может, ещё прорвёмся, — засуетилась Недереза, пододвигась ближе к трубе. — Эй, брателло! — крикнула она. — Ты не понял! Не понял! Она говорит — трахай сильнее! Слышишь! Сильнее! Трахай! Выполняй! Работай!
В трубе что-то захрипело.
— Вроде пока живой, — с сомнением в голосе сказала Джемма. — Мы ему глаза завязали и одно ухо заткнули. И напоили всякой дрянью. Но всё равно — там же четыреста граций. А она уже начала... ну ты слышала.
— Придумай что-нибудь! Ты же лучшая во всём Вондерленде, — Мирра посмотрела на подругу с надеждой.
— Ты хочешь сказать — лучшая гинеколка и поневодка, — уточнила Джемма, отодвигаясь от трубы. — Но я не генетичка. И про эструс знаю в основном то, что нам на третьем курсе читали...
Из голосовой трубы раздался неразборчивый вопль и ржание. Джемма встревоженно повела ушами.
— Какая всё-таки гадость этот гон, — фыркнула Мирра. — У меня два раза было, — призналась она. — Особенно первый мне мозги вынес. Я думала — чокнусь.
— Ты мне что-то такое рассказывала, — вспомнила Джемма. — Про какие-то ошибки молодости. С этим связано?
— Нет, ну что ты. Ошибка — это когда я спуталась с нашей школьной литераторшей, вот это была ошибка так ошибка. И кассирша в мебельном — тоже, пожалуй, ошибка. А гон в пятнадцать лет — это не ошибка. Это пиздец... Я тогда была готова на любой торчащий кол надеться. Или на бревно. Не могла мимо забора пройти спокойно — там штакетины торчали.
— Ну и как ты это пережила? — заинтересовалась Джемма.
— Как, как... каком кверху. Лежала дома и читала Макиавелли, — Ловицкая фыркнула. — 'О том, как надлежит поступать с восставшими жителями Вальдикьяны' до сих пор наизусть помню.
— И как, помогло? — Джемма с любопытством приподняла левое веко.
— Нет, конечно, — Мирра прикрыла глаза.
— А что помогло? — не отставала Джемма.
— Как сама-то думаешь? — грустно посмотрела Ловицкая на старую подругу. — Потом я весь свой электорат забила. Кроме одной улитки: с ней у меня ничего не было. Ну почти.
Из голосовой трубы раздался неразборчивый звук.
— Да! Ещё! Топчи меня! Ебашь меня! — кричала Верховная.
— А вот теперь точно всё, — с печальной уверенностью сказала Джемма.
— Я хочу, чтобы ты издевался надо мной! Ударь меня! Укуси за вымя! Укуси! Укуси! А-а-а-а! Нет! Куда-а-а-а...
Всё заглушил шум падения тела. Засим последовал поток жалобных проклятий.
— Охохонюшки. Ещё один сгорел на работе, — невесело пошутила Джемма. — Запускайте жеребца! — заорала она в соседнюю трубу.
— Почему они мрут? — спросила Ловицкая.
— Ну ты подумай головой-то, — недовольно сказала старая поняша. — Вот у тебя есть челядин. Он может тебя укусить?
— Нет, конечно, — ответила Мирра. — Он скорее себя загрызёт.
— А если ты требуешь? Ну, укусить? Тебя?
— Я скажу, что мне это необходимо, и он укусит, — подумав, ответила Мирра. — Потом, правда, будет мучиться. Может, даже помрёт. Если я его не прощу и не заняшу обратно.
— Ну да. Но в тебе двести восемьдесят, твой электорат ещё может думать. А у Верховной, Дочь её храни — четыреста граций с горкой. Что происходит с мозгами тех, кто находится рядом? Сечёшь?
— Я регулярно присутствую на Пуси-Рауте и общаюсь с Верховной лично, — напомнила Ловицкая. — Ну да, тяжело, но в принципе выдержать можно.
— Ты ей хоть слово поперёк сказать попробуй, — ухмыльнулась Джемма. — А тут она требует причинить ей боль. Это невозможно в принципе. И не послушаться — тоже невозможно в принципе. Значит что остаётся?
— Ешь мою холку! Грызи мою жопу! — донеслось из трубы. — Бей меня, кусай меня, ломай меня полностью! Ну же! Блядь! Скобейда дефолтная! Да чтоб ты сдох!
Очередная туша свалилась на пол — как послышалось чуткому уху Ловицкой, с каким-то даже облегчением. Стукнули прощально, навеки складываясь, копыта.
— Вот урод... Я же почти кончила... — провыло-проплакало в трубе.
Джемма потёрлась щекой о плечо, потом приблизилась к отверстию.
— Ваша Грациозность, — тихо сказала она, — лучше выпейте лекарство.
Из трубки раздалось что-то вроде рычания, потом — сдавленные рыдания.
— Джемма, — прорвалось наконец сквозь слёзы. — Я очень несчастная женщина.
— Это правда, Ваша Грациозность, — вздохнула Джемма. — Выпейте лекарство и полежите. Потом мы попробуем снова. У нас остался жеребец и овцебык.
— Не надо, — голос в трубе был таким безжизненным, что даже у Ловицкой по позвоночнику пробежали мурашки. — Не мучайте животных... Мирра, ты здесь?
— Да, Ваша Грациозность, — Ловицкая приблизила голову к трубе.
— Расскажи мне что-нибудь. Про Кавай расскажи. Что у вас там с сельским хозяйством?
Ловицкая попыталась собраться с мыслями.
— У нас продолжается сбор урожая поздних культур и осенняя посевная кампания, — начала она самым бодрым тоном, который только смогла из себя выжать. — На сегодняшний день зерновые убраны с семидесяти восьми процентов площадей, технические культуры — с шестидесяти пяти. Задержки вызваны сложными климатическими условиями. Засеяно озимыми культурами семьдесят четыре процента площади сева. Подтверждён рекордный урожай льняного семени...
— Про семя не надо, — попросила Верховная. — Я и так всё время о нём думаю.
Мирра чуть запнулась.
— Также возобновлены посадки топинамбура, — вспомнила она. — Кроме того, в Директории был закуплен электорат птичьих основ повышенной фекальности, что позволило расширить производство гуано и улучшить его свойства. Особенно перспективно обогащение гуано микоризными инокулянтами, — не без гордости выдала она фразу, которую заучивала минут десять.
— Не отвлекает, — устало вздохнула Их Грациозность. — Джемма, распорядись насчёт компресса со льдом.
— Только не застудитесь, — предупредила Недереза, тут же вскочила и быстро ушла — руководить и распоряжаться.
Ловицкая оглянулась. Никого не увидела. Помотала головой. Осторожно прикусила кожу на передней ноге. Ей было страшно. То, что она собиралась сказать, — уже второй день как собиралась, — могло стоить ей карьеры. Но лежать в этой комнате ещё неизвестно сколько времени она уже не могла.
— Госпожа, — с усилием начала она. — Вы помните про тораборцев? Они скоро будут здесь.
— Жаль. Я хотела с ними пообщаться, — вздохнула Мимими.
— Я бы советовала с ними встретиться, — голос Ловицкой предательски дрогнул.
— Ты что, дура? Видишь, я не в форме, — раздражённо ответила Верховная.
— Я как раз про это... Только, пожалуйста, выслушайте всё... — Мирра приникла губами к трубе и что-то зашептала.
Осторожно приоткрылась дверь, откуда высунулась мордочка довольной, накормившейся Анфиски. Не увидев своей госпожи, она поводила рылом, учуяла запах и заковыляла на коротких толстеньких ножках к другой двери. Ловицкая её не заметила — она ждала ответа.
— Как, ты говоришь, этих двоих зовут? — наконец спросила Обаятельница.
— Пьеро и Арлекин, — повторила Ловицкая. — Они-то всё и делают, остальные — так, шумовой фон.
— И это ихнее эмополе действует без прямого контакта? Я могу остаться за ширмой? — продолжала Верховная. — Мне бы не хотелось, чтобы на меня пялились в такой момент.
— Наверное, можно... Только лучше без резины. Можно шёлком завесить, — с сомнением в голосе сказала Мирра. — Я вообще-то не очень понимаю, как это всё у них работает.
— Дочь с ним, как это работает! — Верховная скрипнула зубами. — В общем, как только они здесь появятся — сразу ко мне. Обещай всё что угодно в разумных пределах. В неразумных тоже.
— Госпожа, только имейте в виду, я ведь на самом деле не уверена... — Мирра запнулась.
— Не уверена, что получится? Хуже мне уж точно не будет, — мрачно заметила Обаятельница. — Но если я хоть раз кончу — у тебя будет орден Золотой Узды с псалиями.
Глава 39, в которой отважные сердца гибнут, как и положено гибнуть отважным сердцам — то есть храбро, тихо и бесславно
27 октября 312 года от Х.
Страна Дураков, Зона, северо-восточный сектор.
С утречка.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
СУСАНИН, он же ПОЛИТРУК. Тесла-мутант III типа, эмо-суггестор.
Воздействие: воодушевляет на свершения. Для групп сталкеров: обладает способностью притворяться командиром группы. Заводит в аномалии и потом поедает останки.
Руководство по сталкингу, версия 7.11 от 04.02.307. С. 109.
Над озером стлался туман. Не постылая серая вата, но изысканная зеленоватая дымка, призрачная мгла, сквозь которую могли бы просвечивать, например, звёзды — дичайше и неизменно моднейшие последние семьсот миллионов лет существованья существ с IIQ>70. Но они, например, не просвечивали. Вместо них над зубчатой стеной леса отражалось всё то же озеро, сырой луг, мочажины с окнами стоячей воды да кривое деревце, увитое огромной омелой. Под деревцем тлился огонёк — это в 'жарке' горел кусочек 'ведьмина студня'. Такой же огонёк как бы свисал с небес, и при большом желании его можно было принять за звезду.
Но у Септимия Попандопулоса такого желания не было. Напротив того, ему хотелось развидеть это. Желательно — навсегда. И, в принципе, это было не так уж и сложно. Достаточно свернуть чуть левее, где, судя по цвету травы, притаилась 'аскольдова могила'. Бывалые сталкера рассказывали, что в 'аскольдовой могиле' смерть приходит незаметно — как сгущение летних сумерек, например.
Однако же кое-какие обстоятельства тому препятствовали. Во-первых, сабля Рахмата, регулярно подкалывающая Попандопулоса ниже поясницы. Во-вторых, знаменитое козлячье жизнелюбие, не позволяющее вот так просто взять и окочуриться. И наконец, нечто вроде осколков надежды — а вдруг всё-таки удастся как-нибудь вывернуться и на этот раз.
— Плохо идёщ, — заявил Рахмат, подкрепляя слова увесистым тычком в спину.
— Я устал, и есть хочу, — огрызнулся козёл.
— Иды давай, — последовал новый тычок.
Козёл резко остановился.
— Рахмат, — сказал он. — Я хочу тебе что-то сказать.
Обезьян чуть не споткнулся. Выводок тоже притормозил.
— Рахмат, — Попандопулос старался говорить медленно и отчётливо. — Мы находимся на Зоне. Это опасное место. Тут может всякое случиться. Ты понял, да?
Шерстяной посмотрел на козла злобно, но смолчал. Денёк-то и в самом деле выдался поучительным.
Ночью прилетал креакл, кричал всякие гадости. К счастью, туповатые нахнахи вообще не поняли, что он там орёт, а Септимий — уморившийся за день и спавший, что называется, без задних ног — вовремя проснулся и сбил тварюку удачно пущенным камнем. Тем не менее что-то накаркать креакл всё-таки успел: с утра пораньше начались неприятности. Сперва выяснилось, что мелкий шерстяной из выводка пропоносился во сне и замарал спальник. По этому поводу получил втык от соседа и в результате с ним подрался — хорошо ещё, Рахмат вовремя вмешался и пресёк. Потом другой волосатый дурак, отправленный вместе с козлом за водой, вопреки строжайшим инструкциям Попандопулоса свернул с проверенного пути, забравшись в малинник. Там он чуть было не угодил в 'карусель': козёл успел вытащить его буквально в последний момент. Прибежал Рахмат, долго и грозно бранился и в конце концов пообещал молодому неимоверных пиздюлей сразу же по возвращении. После чего сам наступил на 'зимородково гнёздышко', в котором и потерял левую чуню. В запаске у старого обезьяна нашлись только резиновые шлёпки цвета чайной розы. В них-то он теперь и шкандыбал, недовольный крайне.
— Рахмат, — продолжил козёл тем же тоном. — Я сталкер. Я умею ходить по Зоне. Вы все — не умеете. Если со мной что-нибудь случится, вы не найдёте кота. Вы вообще не вернётесь живыми. А если я устану и потеряю внимание, то со мной что-нибудь случится. Например, пропущу аномалию.
— Многа гаварищ, — буркнул обезьян. Он всегда произносил эти слова, когда ответить было нечего, а последнее слово нужно было оставить за собой.
— Привал, — распорядился козёл и показал на относительно сухое место. Где можно было отдохнуть часок, не опасаясь неприятных сюрпризов.
Развалившись на траве, Попандопулос с удовольствием наблюдал, как шерстяные из выводка, занявшие самое сухое местечко, вертятся и хлопают себя по разным местам, сражаясь с гнусом. Сам-то он был защищён от кровососущих специальным артефактом, отгонявшим упырей, в том числе летучих. Утешеньице, правда, было так себе: во всех остальных отношениях положение козла было самым что ни на есть мизерабельным. Чтобы не сказать — жалким.
