Из сладостного транса поняшу вырвал страшнейший укус за холку.
Альбертина закричала от внезапной боли. Вскинулась. И увидела перед собой Бекки Биркин-Клатч со вздыбленной от ярости шерстью.
— Извращенка! — прошипела Бекки, накидываясь на неё и целя копытом в живот.
Панюню — обалдевшая, со вспенившимся адреналином в крови — извернулась, уклоняясь от удара, вскочила и впилась зубами Бекки в плечо.
— Ах ты дрянь! — крикнула Биркин-Клатч, с размаху ударив подругу копытом в грудь. — Мерзавка!
— Дефка бятая! — заорала вконец охреневшая Ловицкая, пытаясь укусить Биркин-Клатч за шею.
Через минуту обе поняши валялись на полу, отчаянно визжа, кусаясь и пытаясь достать друг друга копытами. Панюню попыталась ударить Бекки левой задней, промахнулась. Бекки умудрилась впечатать Ловицкой ногой в бок, под почку. Та подпрыгнула и обрушилась на Бекки сверху, щёлкая зубами и пытаясь ухватить врагиню за бешено дёргающуюся ляжку. Наконец она сжала зубы на чём-то мягком — и вдруг поняла, что залезла Бекки под хвост.
В ту же секунду она почувствовала зубы Бекки в своём собственном интимном местечке.
Обе на мгновение замерли, боясь пошевелиться.
Альбертина, абсолютно не врубаясь, что она, собственно, делает, провела языком по тому самому, что едва не порвала в клочья. Потом — ещё раз и ещё раз.
— Сильнее, блядь! — прохрипела Бекки, и в ту же секунду Панюню почувствовала у себя внутри её язык — неожиданно твёрдый и очень горячий.
Если б Альбертина хоть чуточку соображала, то, наверное, остановилась. Но в данный конкретный момент соображалка у неё отключилась напрочь. Поэтому она просто вонзила свой язык между вспухших горячих губок Бекки, пытаясь протолкнуть его как можно дальше. Тело подруги ответило короткой судорогой и брызнувшей изнутри влагой, кисловато-пряной на вкус. Через пару секунд Панюню поняла, что течёт сама. Течёт бесстыдно, откровенно и очень-очень обильно.
Дальше было всё. И более. До серебряных стрекоз включительно.
Вконец умаявшаяся поняша пришла в себя, осознав, что лежит на полу, уткнувшись носом в чью-то холодную влажную задницу. Откуда-то изнутри проклюнулось понимание, что это попка Бекки. Потом до блаженствующего после оргазма мозга дотянулась-таки тянущая боль от изгрызенной в кровь холки.
— М-м-м, — пробормотала она, собираясь с силами. — Ты чего меня искусала?
Подруга слегка пошевелилась, чеша бабку о соломенный коврик.
— Того! Ещё увижу тебя перед зеркалом в таком состоянии — убью, — пообещала она строгим голосом. — И уйду. Ноги моей на твоём плече больше не будет! — усилила она угрозу.
— П-почему? — выдавила из себя Ловицкая, отчаянно зевая. Ей ужасно хотелось спать.
— Потому что из-за зеркала моя мать превратилась в никчёмную развалину, — Бекки скрипнула зубами.
— Так ты же твайка? — не поняла Альбертина, аж припроснувшись от удивления. — У вас вроде иммунитет?
— Ну да, я твайлайт. По отцу. Мама — пинк. И они с отцом отношений не консуммировали. Она его просто поимела. Ночью на конюшне.
— А как же ты... — Панюню не договорила, смутившись.
— А вот так я, — Бекки потянулась всем телом, случайно проехавшись лакированным копытом по Альбертининой шёрстке. — Отлизала кому надо — признали твайлайтом.
Панюню внезапно поняла, что за минуту узнала о старой подруге больше, чем за всю предыдущую жизнь.
— Но у мамы хоть причины были, — горячилась Бекки. — Тяжёлое детство, нехватка граций. Да и ума, если честно. Но ты? Девочка-мажорка из хорошей семьи? С обаянием и не дура? Ты-то что в стекле забыла? Не знала барынька холёная, чем бы ещё потешиться?
— Скажешь тоже, барынька холёная, — с горечью сказала Альбертина. — У меня была задержка с грациозностью, в школе меня затравили подружки, а мама отправилась покорять Вондерленд. И мне было непонятно, как жить дальше. Ну вот и приучилась. Тебе не понять, ты рано созрела, весь мир был твой...
— Мой?! — Биркин-Клатч аж поперхнулась от возмущения. — Алечка, солнышко, да ты хоть помнишь, как я за тобой в интернате таскалась? А ты меня за пшено держала? Потому что ты породистая, из хорошей семьи, а я...
Через пару минут поняши уже рыдали друг у друга в объятьях.
— Ты виновата... — всхлипывала Ловицкая, облизывая Беккино ухо.
— Это ты первая начала... — отзывалась Бекки, нежно покусывая Альбертинину щёчку.
Второй раз был не хуже предыдущего. Даже лучше, потому что поняши не торопились, медленно и с удовольствием насыщаясь друг другом.
— Ну вот, наконец-то, — удовлетворённо заключила Бекки, устраиваясь на соломенной подстилке. — Всегда тебя хотела, — призналась она. — Но ты же Ловицкая, а я — шалава, выскочка. Я думала: если ты до меня всё-таки снизойдёшь, то в этакой манере... как ходят на могилку к издохшему котегу... А ты, оказывается, та-акой огонёчек, — она поощрительно боднула бочок подруги.
— А я думала, что ты трахаешься — как копыта о коврик вытираешь, — съехидничала Панюню.
— И так бывает, — признала подруга. — Некоторым именно это и нужно, — добавила она. — Да, кстати. Я, кажется, твоего Мартина Алексеевича пришибла. Прости. Он мешался.
— Холку мне грызть мешал? — уточнила Альбертина.
— Ну да, — не стала скрывать Бекки. — Бросился на тебя сверху и не давал укусить. Хороший у тебя челядин, преданный. Я его копытами отпинала. Рёбра точно сломала. И внутренности, наверное, отбила. И шею слегка прокусила... Нехорошо, в общем, получилось. Если помрёт — заплачу.
— Заплатишь. Натурой, — шутейно пригрозила Панюню, мечтательно улыбаясь.
— Натурой? Тебе? Да ты у меня ещё пощады просить будешь, — посулила Бекки.
— Никогда! — заявила Панюню и для убедительности быстро и жарко облизала ноздри подруги. Бекки вознаградила её поцелуем. Альбертина ощутила на мордочке подруги вкус собственных соков.
— Ой, извини, — сказала она чуть виновато. — Я, кажись, это самое... обкончала тебя немножечко.
— Немножечко? Да ты меня залила как из брандспойта, — проворчала Бекки, похотливо облизываясь. — Давно ни с кем не валялась, что ли?
— Уже неделю, — вздохнула Панюню, снова вспомнив про Наташку.
— Непорядок. Это мы поправим, — посулила Бекки, подвигаясь поближе к подруге с недвусмысленными намерениями.
— Бекки, — взмолилась Альбертина, — давай я хоть посплю? Если хочешь, ночью продолжим, я вся твоя. Но сейчас меня копыта не держат.
— Пожалуй, можно, — подумав, согласилась Биркин-Клатч, потягиваясь. — Правда, у меня на эту ночь были планы. Запала на меня одна тётка из мэрии, — не стесняясь, призналась она. — Ну да и хрен бы с ней. Это у меня чисто заработок.
— А может, нас как-то совместить? — вдруг выпалила Панюню, тихо охреневая от собственного бесстыдства.
— Ууупс! — Бекки слегонца поперхнулась. — Ты это, того... не торопи события. И тётка так себе, старая коро... не особо страстная.
— А Молли тоже не особо страстная была? — Альбертина не успела прикусить язычок, как из неё это выскочило.
— Молли? Молли — ураган. Вот только она сперва нежничала, а потом всё вымя мне изгрызла, — наябедничала Бекки. — Я думала, соски мне оторвёт. Она на этой теме реально ебанутая.
Панюню издала тот самый звук, из-за которого и получила своё прозвище.
— Так вот чего она от мамы гуляла... — задумчиво протянула она. — Мама вымя бережёт. Оно у неё очень подтянутое, — завершила она мысль, а про себя решила, что надо будет предупредить Гермиону, чтобы не позволяла Молли извращаться и берегла сисюши.
— Ох, скобейда я дефолтная! — Бекки стукнула себя путовым суставом по лбу. — Я чего пришла-то... Ты про маму свою уже знаешь?
— Нет, — Бекки настороженно подняла ушки. — А что случилось?
— Вот и я хотела бы знать что, — сказала Бекки. — В общем, по моим сведениям, Мирра Ловицкая теперь кавалерка ордена Золотой Узды. С псалиями, — добавила она многозначительно.
— Ни-фи-гассе! — оценила Альбертина новость. — Вот так прямо с псалиями? За какие заслуги?
— Потому и с псалиями, что никто не знает. Но, по-моему, это как-то связано с нашей темой. Ну, с тораборцами, — подруга понизила голос. — То ли они о чём-то договорились, то ли ещё чего. Ведь это я их нашла. И вывела на Мирру. А теперь я, выходит, не при делах?
— Чего же ты хочешь? — Панюню пошевелила бёдрами, устраиваясь поудобнее.
— Я хочу присутствовать при официальном награждении. Это будет в Понивилле, в День Эквестрии. Меня, конечно, не позовут. Но ты, как родственница, имеешь право на персональное приглашение. А такие приглашения обычно выписывают на два лица.
Тут-то Альбертина и почувствовала себя использованной.
К её удивлению, чувство было далеко не таким противным, как она себе навоображала. Самолюбие оно не ранило, даже не царапнуло, а приятно почесало. В конце концов, подумалось ей, использовать можно только того, кто что-то может. И это её устраивало — о да, ещё бы.
— Сделаем, — сказала она самым деловым и независимым тоном, какой только смогла изобразить. — Если будешь и дальше стараться, как сегодня.
Биркин-Клатч фыркнула, потом ещё раз и наконец разоржалась во весь голос.
— Ну ты и нахалка... — начала она.
Отворилась дверь, и высунула мордочку услужающая бобриха.
— Госпожа, — осторожно сказала она. — Мартин Алексеевич подыхает. Его на кухню или куда?
— Пойду посмотрю, — почему-то решила Альбертина и встала.
Мартин Алексеевич лежал в соседней комнате, свернувшись клубком.
По одной только позе было понятно, что помочь ему уже ничем нельзя.
Когда появилась хозяйка, старый лемур поднял глаза, и поняше стало неуютно: не было в них ни обычного мутного обожания, ни чистой преданности. Похоже, долгая агония выбила из старика няш. Панюню о таком читала, но видела это впервые.
— Ты когда-то забрала у меня жизнь и дала новую, — сказал лемур спокойно, без преклонения, но и без злобы. — Обе кончились, и я не вижу разницы большой. И то, и другое... — тут он закашлялся, забулькал, потом внезапно блеванул кровью. На полу образовалось некрасивое пятно, которое смотрелось логичным завершением высказывания. — Никто не виноват, — выговорил он, собравшись с силами. — Этот мир придуман не нами. Хочу сказать тому, кто его придумал: ты не очень старался... — голова старика дёрнулась, глаза остановились.
Панюню посмотрела на мертвеца с сожалением: к Мартину Алексеевичу она успела привыкнуть. Воспитывать нового слугу такого уровня требовало времени и усилий. Впрочем, любая челядь рано или поздно приходит в негодность. А вообще, внезапно поняла она, пора бы ей и в самом деле начать новую жизнь.
— На кухню его, — сказала она бобрихе. — И забей Наташку.
Глава 41, в которой наш непутёвый герой неожиданно встречается с неким знакомцем, отчего впадает в беспокойство
6 ноября 312 года от Х.
Страна Дураков, Зона, Сонная Лощина, г. Бибердорф (Biberdorf), Hochdruckkrankheitstrasse, д. 14а, корп. 3, строение 8/6-4. Частный пансионат фрау Зухель.
Вечерние сумерки.
ИНФОРМАЦИЯ К РАЗМЫШЛЕНИЮ
Официально утверждённый текст гимна города Бибердорф
(текущая редакция).
О край родной, любимый мой,
Родимый уголок!
Не нужен жребий нам иной,
Иной не дан нам рок.
О Зона, Дочь тебя хранит,
Тебе поют сердца!
Твой вид нам души пламенит,
Верны мы до конца.
Нас не сломят невзгоды:
Мы во имя свободы
И безопасности
Всё превозможем! Пой:
Здесь наша Родина — в горе и в радости!
Славься, славься, наш город родной! (2 раза)
О Бибердорф, твоих сынов
Опора и приют!
Любой из нас отдать готов
Свой отдых, сон и труд
За то, чтоб ты всегда жила,
Любимая земля!
Как роза дивная, цвела
Под трели соловья.
Нет, не сгинула Зона:
Мы под сенью закона
И бережливости
Всё превозможем! Пой:
Здесь наша Родина — в счастье и в милости!
О славься же, славься, наш город родной! (2 раза)
Славься, город родной! (Символическая пауза не менее 3 сек, является неотъемлемой частью гимна.)
СПРАВКА. Текст гимна принят конституционным законом 'О внесении изменений и дополнений в закон 'О гимне города Бибердорф'' на расширенном собрании Муниципалитета от 8 декабря 289 года от Х., одобрен Советом Старейшин 15 декабря 289 года от Х., подписан Бургомистром Бибердорфа В. В. Бешайзентойфелем 1 февраля 290 г. от Х., вступил в силу 24 марта 290 г. от Х.
Выдержки из Разъяснений городской ратуши к закону 'О надлежащем исполнении Гимна города Бибердорф' (редакция от 15 июля 293 г. от Х.):
П. 6. Исполнение полного текста Гимна обязательно перед началом любого мероприятия, предполагающего по протоколу присутствие официальных лиц, а также перед началом и во время мероприятий, имеющих культурно-воспитательное значение.
П. 7. Неполное исполнение гимна, самовольное изменение музыки или слов, нарушение темпа исполнения, а также иные искажения формы и духа Гимна рассматриваются в свете ст. 17.10 КоАП 'Нарушение порядка официального использования государственных символов Бибердорфа', а в отдельных случаях — ст. 282-2 УК 'Возбуждение ненависти либо вражды к государству и органам власти'. '...' П. 7.1-1. Недопустимо произношение 'чтобы' в строке 19 (5-й куплет 1-я строка).
П. 7.1-2. Допустим пропуск второго предлога 'в' в строке 'Здесь моя Родина — в счастье и в милости!'.
П. 7.4. Исполнение Гимна в старых редакциях, а также черновых вариантах приравнивается к самовольному искажению. '...' П. 9. Непочтительное, нарочито неверно интонированное или сопровождаемое неподобающей мимикой и жестами исполнение Гимна рассматривается в свете ст. 17.10 КоАП 'Нарушение порядка официального использования государственных символов Бибердорфа' и ст. 6.26 КоАП 'Оскорбление общественной нравственности путём организации непристойного публичного мероприятия'. '...' П. 14. Категорически запрещается исполнение полного текста Гимна или его значимых фрагментов в недолжных, неподобающих, не соответствующих букве и духу установленных порядком ситуациях.
Нарушение запрета рассматривается в свете ст. 17.10 КоАП 'Нарушение порядка официального использования государственных символов Бибердорфа', а в некоторых случаях ст. 213 УК 'Грубое нарушение общественного порядка'.
