Как выяснилось, бо льшую часть территории Сонной Лощины занимал городок Бибердорф. Существовал он, как утверждали авторы брошюры, с дохомокостных времён. Согласно последней переписи, в нём постоянно проживало две тысячи триста сорок семь полноправных граждан, в основном мутантов самых разных типов и разновидностей — мозгоклюи, контролёры, душееды, шельмецы, мандалайки и другие разновидности существ с сильным менталом. Численность электората определялась хозяйственными надобностями.
За мягкий климат отвечала редкостная воздушная аномалия, накрывающая Лощину практически целиком. Из неё же местные брали энергию — тут козёл вспомнил о громоотводах и кое-что понял.
Что касалось бибердорфских нравов и обычаев, авторы брошюры подчёркивали, что городок издревле считался прекрасным, высококультурным местом. Особо отмечалась зажиточность и законопослушность аборигенов, а также роль немецкого языка: оказывается, первое время после Хомокоста основным источником электората для местных жителей были германоязычные калуши, произраставшие на востоке Лощины. Сейчас они по большей части обесплодели, а то и засохли, но традиция общаться с электоратом по-немецки сохранилась, как и канцелярская терминология, а также топонимика.
Кроме самого Бибердорфа в Лощине имелись три деревни с труднопроизносимыми немецкими названиями. Козёл, впрочем, различил в одном из них слово 'шайзе' — из чего заключил, что жить в деревне малопрестижно. Имелись также два гнездовища креаклов, к посещению не рекомендованных, и становище гнидогадоидов — как честно предупреждала брошюрка, малоэстетичное. Зато впечатляли гравюры, изображающие исторический центр — в особенности городская ратуша, молитвенный дом с огромной иконой Дочки-Матери серии 'писечка шурочки', головное отделение Raif eisenBank, памятник древнему герою Биберу, легендарному покровителю города, а также крупнейший по эту сторону Альп магазин коллекционных пивных кружек Bierglas и казино Trumpf.
Тогда Попандопулос ещё не знал, что скоро-скоро эти сухие сведения обрастут, как песчинки в раковине, перламутром, живыми впечатлениями. Площадь и в самом деле окажется шедевром архитектуры. Молитвенный дом — шумным и бестолковым местом, где резвится местная молодёжь. В банк и магазин кружек он так и не заглянет. Памятник Биберу окажется интересен разве что своими размерами. А казино станет целью и смыслом его здесь пребывания...
Размышления козла были прерваны быстрыми шагами за спиной. Попандопулос нервно обернулся и увидел, что его догоняет спиногрыз, похожий на огромного рака, с зонтиком в жвальцах. Ротожопь спиногрыза показалась козлу знакомой.
— О, герр Попо! — воскликнул спиногрыз с несколько наигранным дружелюбием. — Как вы живы-здоровы в этот превосходный вечер?
— Благодарю, всё замечательно, — машинально ответил козёл, мучительно пытаясь вспомнить, где он спиногрыза видел и как же этого типа, Дочь его Мать, зовут.
— Будем сегодня играть? — на этот раз в голосе спиногрыза послышалось неподдельное волнение.
— Warum nicht? — брякнул козёл и тут же понял, как сглупил. Именно этого спиногрыза он позавчера ободрал в покер как липку — и взял с него, помимо денег, ту самую трость. Давать ему отыгрываться козёл не собирался. Увы, слово было сказано, а в Бибердорфе к словам относились серьёзно.
Зато мутант буквально расцвёл, спинка панциря аж зарумянилась.
— Тогда я непременно буду в Красном зале около полуночи, — сообщил он и побежал вперёд, повиливая суставчатым хвостом. Попандопулос невольно подумал, что спиногрыз был бы, наверное, хорош варёным, с лавровым листом и укропчиком.
Мысль о еде тут же и материализовалась: до козла донёсся живительный аромат свежей капусты. Пошевелив ноздрями, он сообразил, что запах идёт из крохотной улочки с трудновыговариваемым названием Harninkontinenzabstellgleis. Там находилась зеленная лавка Курцшнорхелей. Это была очень милая пара, буквально созданная друг для друга — контролёр и душеедка. Их отношения были зарегистрированы в ратуше и назывались браком. Состоящие в браке в Бибердорфе имели официальное право воздействовать друг на друга своим подавляющим полем. Септимий про себя думал, что это какое-то извращение, но благоразумно придерживал свои мысли при себе. Жители Бибердорфа считали свои порядки идеальными и единственно приемлемыми — во всяком случае, для себя. Мнение же иностранцев их не волновало совершенно.
Так или иначе, капустой пахло; пахло капустою! и пахло мощно! Рот Септимия наполнился слюной, которую пришлось сглатывать в два приёма: плеваться на улице дозволялось только электорату с IIQ менее сорока. Чтобы не терзаться, Попандопулос решил, что несколько капустных листочков перед ужином ему не повредят. И в переулочек-то завернул.
Перед знакомой лавчонкой стояла мусорная телега, запряжённая тремя измождёнными существами: ослом, козлом и сталкером Валерой, считавшимся бесследно пропавшим где-то с полгода как. Контролировал их старый шельмец, золотарь, обросший бородавками по самые щусла.
В телеге лежали кочаны — крепенькие, ладненькие, свеженькие. Не успел козёл удивиться, как из дверей лавочки вышел сам герр Курцшнорхель, таща на себе мешок. Буквально обливаясь слезами, он высыпал его в ту же тележку.
Септимий поздоровался и поинтересовался, что происходит.
Старик посмотрел на козла со скорбным достоинством пострадавшего — и сообщил, что он ликвидирует запасы, у которых кончился срок годности. Козёл в этом усомнился, сославшись на своё обоняние: уж что-что, а запах свежей зелени он бы не перепутал ни с чем.
Курцшнорхель уронил ещё несколько слезинок — разумеется, не на мостовую, а себе в лапу.
— Видите ли какое дело, господин Попо, — принялся объяснять он, пристраивая кочаны поукладистее. — Вышло новое предписание о порядке хранения белокочанной капусты. Теперь необходима справка по форме двадцать три-аш-одиннадцать, заверенная производителем не более чем за шесть часов до появления образца товара на прилавке. И тут фрау Курцшнорхель, — он всхлипнул, — выставила на прилавок кочан из старой партии! И он пролежал там два часа! Теперь моя справка недействительна! — он с видимым отвращением ударил по лицу сталкера Валеру, вывернувшегося из упряжи и потянувшегося было к зелени. — А я ещё не выплатил Gewerbeertragssteuer и Gewerbesteuer за прошлый месяц![17] Это совершенно немыслимые расходы... — он пристроил последний кочан, приткнув его так, чтобы он ни в коем случае не вывалился.
— А нельзя было, гм... — козёл задумался, как бы сформулировать суть предложения, — просто поменять кочан на прилавке? На свежий?
Взгляд старика внезапно переменился: слёзы куда-то исчезли, в глазах как будто заблестело холодное стекло.
— Вы же не призывали меня к нарушению установленного порядка? — спросил он крайне подозрительно.
Козёл тут же сдал назад и принялся объяснять, что ничего подобного и в мыслях не имел, а интересовался лишь тем, нет ли какого-нибудь специального распоряжения или подзаконного акта, позволяющего подобное. Герр Курцшнорхель немного успокоился.
— Вы всё-таки иностранец, герр Попо, — наконец нашёл он извинение собеседнику. — Иногда вы выражаетесь не вполне ясно. Разумеется, я уже проконсультировался с юристом. Закон в данном случае не допускает никаких манёвров и двойных толкований. Ох, какая же хорошая капусточка была, — он с обновлённой скорбью уставился в тележку.
Козёл на всякий случай спросил, может ли он взять один кочан из мусора для своих частных некоммерческих нужд — уже заранее уверенный, что на сей счёт имеется какой-нибудь специальный запрет. Так и вышло: бородавчатощуслый шельмец сообщил, что мусор считается муниципальной собственностью, а статус мусора приобретает с момента попадания в мусорную телегу, за исключением предметов, оказавшихся там по ошибке, что должны засвидетельствовать муниципальные служащие под протокол. Герр Курцшнорхель тут же включился в разговор и рассказал, как фрау Курцшнорхель однажды уронила в мусорный бак коллекционную пивную пробку и с какими трудами он получил её назад — поскольку к тому времени не успел официально зарегистрировать свою коллекцию пивных пробок.
— Да, так бывает, — подтвердил мусорщик. — Все дела надо делать вовремя и в установленном порядке, — заключил он обычной бибердорфской мудростью.
Септимий раскланялся с почтенными бюргерами и быстрым шагом направился по намеченному маршруту.
Он шёл по Galaktosediabetestrasse, усаженной липами. По улице неторопливо ехала повозка, запряжённая слепыми потаскунчиками. На их коротких сбруйках колыхались плюмажики, а в повозке сиял лакированный гроб. Возница в соломенной шляпе чесал левым клыком плечо.
У перекрёстка молодой упырь-муниципал взымал небольшой штраф с упитанного ебодромысла. Видимо, тот совершил какое-то мелкое нарушение — заступил за ограничительную линию или, может быть, ел на улице пирожок не с того конца. Мелкие штрафы позволено было взымать натуральным образом, то есть кровью. Козёл заметил, как тщательно упырь обвил кровососью шею ебодромысла — чтобы не пролить случайно каплю-другую из вены на его белую водолазку. Неаккуратность в таких вопросах могла стать причиной жалобы и дурно отразиться на карьерных перспективах молодого служителя закона.
На модной Brustdrüsentumorstrasse он уделил время окну магазинчика коллекционных письменных принадлежностей: его заинтересовала выставленная на подоконник вычурная бронзовая чернильница, явно древняя. Приобретать её он, разумеется, не собирался, но повертеть такую вещь в руках ему почему-то захотелось.
Он даже зашёл внутрь. И узнал от владельца заведения, что вещь стоит девятьсот восемьдесят семь соверенов девяносто восемь сольдо, так как она не просто имеет дохомокостное происхождение, но и сохранила на стенках следы древних чернил, каковое обстоятельство поднимает её коллекционерскую ценность как минимум втрое. На вопрос Попандопулоса, как же ей в таком случае пользоваться, владелец — седоудый умогрыз — посмотрел на козла как на козла.
Тот попробовал ещё раз, заметив, что за такую цену чернильницу никто не купит. В глазах грузильщика появился стеклянный блеск.
— Что значит не купят? — переспросил он таким тоном, как будто ему сказали что-то на самой грани приличий. — Это неважно. Вещь должна стоить столько, сколько она должна стоить согласно своим истинным достоинствам.
— С таким подходом у вас могут быть убытки, — сказал Попандопулос, в последний момент избежав слов 'разоришься нахрен'.
Умогрыз молча вытаращился на Септимия, видимо пытаясь внушить ему ту мысль, что никакие убытки не значимы по сравнению с высшими принципами. Козлу стало неинтересно, он быстро попрощался и ушёл.
Страсть местных жителей — особенно состоятельных — к собирательству разных предметов так и осталась для него загадкой. Тем не менее чуть ли не каждый второй бибердорфец имел и любовно пополнял какую-нибудь коллекцию — разумеется, зарегистрированную в муниципальной службе, дабы иметь право выставлять её публично, совершать льготные обмены и так далее. Впрочем, и тут всё было непросто. Однажды Септимий во время игры в сундучки пошутил, что намеревается собрать коллекцию краплёных колод. На следующий день к нему прямо в пансионат пришли муниципалы и вручили письменное разъяснение, в котором указывалось на недопустимость коллекционирования предметов, использование которых по прямому назначению нарушает установленные порядки. За свой визит служители порядка взяли с него соверен четырнадцать сольдо. С тех пор козёл всегда, когда ему хотелось сострить, придерживал язык.
Пройдя маленькую Hartleibigkeitplatz — с крохотным питьевым фонтанчиком и роскошным общественным туалетом, обсаженным рододендронами — он углубился в сеть переулков исторического центра. Заблудиться тут было несложно, но Септимий уже изучил дорогу. Лихо постукивая тростью по тротуарному камню, он прошествовал мимо аптеки, мини-кафе, упыриной закусочной с живыми мышами в меню. Той же тростью от души огрел низшее существо, тащившее вдоль улицы ломберный столик и задевшее Попандпулоса его разлапистою ножкой. Ненадолго задержался у магазина 'Атласная колода'. Прочёл аккуратнейше наклеенное объявление 'Обучаю классическому перформансу, сто девятнадцать основных приёмов' и самодовольно ухмыльнулся в бороду.
Второй после коллекционирования — а вообще-то первой — страстью бибердорфцев были карточные игры. Играли все, кто мог себе это позволить. Кто не мог — тоже. Сначала Септимий думал, что аборигены поражены эпидемией азарта, но потом заметил, что из всех игр наиболее распространены именно карты. Причём местный кодекс игрока допускал очень многое, в том числе и любые способы воздействия на партнёра, кроме физических. Зато в быту использование ментальных способностей друг против друга считается серьёзным правонарушением. Козлу казалось, что между этими двумя фактами есть какая-то связь, но анализ никогда не был его сильной стороной.
Однако именно это обстоятельство вкупе с полезным гвоздём в голове Попандопулоса и вознесли к вершинам. Неплохой, но не выдающийся игрок, здесь он в считаные дни стал известен — и отнюдь не в узких кругах. Многим он помог расстаться с деньгами и редкими артефактами. Странным образом это не подорвало, а укрепило его репутацию: желающие сыграть с ним — в безик, в сундучки, в стуколку, в двадцать одно, в старомодный фараон и новомодный ломбер-степ, в перформанс, покер-флеш или хотя бы в подкидного — не переводились. Септимий, впрочем, своё сильное место знал и сосредоточил усилия на серьёзных азартных играх, где важны нервы — то есть на покере и пунто-банко. В Trumpf'е ему открыли кредитную линию и бесплатно поили шампанским с киршвассером. Козёл на это не вёлся: ему вовремя объяснили, что напиток снижает ментальную защиту и рассеивает внимание.
В настоящее время Септимию для успешного визита к Болотному Доктору не хватало парочки редких артефактов. В принципе он мог бы их попытаться купить, хотя цены кусались. Но оставаться совсем без денег не хотелось. Однако рисковать не хотелось тоже. Гвоздь в башке пересидел все возможные сроки и по-прежнему функционировал как надо, но это могло кончиться в любой момент. Времени уже совсем не осталось. Надо было на что-то решаться, вот только на что?
Весь во власти этих — и им подобных — дум, Попандопулос свернул на Гихтниренштрассе и тут же понял, что незапланированные встречи на сегодня не кончились. Навстречу ему шла знакомая по игорному столу пара: самец-покаянец в шёлковом чёрном цилиндре и юная голубошёрстная мандалайка.
То были мутанты-эндемики, о которых Септимий раньше только в справочнике читал. Теперь ему пришлось познакомиться с ними ближе. Знакомство не доставило удовольствия. Мандалайки приторговывали мандой, а покаянцы ментально воздействовали на совесть жертвы, вынуждая её стремиться к искуплению грехов — то есть кидаться в аномалии или просто давать себя съесть. Ни то ни другое козла не интересовало в принципе. Однако этот конкретный покаянец был ему знаком. Попандопулос невольно замедлил шаг.
