Сидеть просто так было жутко скучно, и, чтобы выкинуть ненужные, печалившие его мысли, Ренальд опустился на пол, неловко оперевшись на обе руки, но тут же подавил короткий вскрик. Вывихнутое плечо обожгло болью. Халар, вправляя сустав на место, велел не беспокоить его три дня, как минимум. Ну, ничего, зато можно наконец-то попробовать то, что он давно хотел сделать, да все опасался насмешек — поотжиматься на одной руке — у многих бойцов это здорово получалось, и вызывало неподдельное восхищение у наложника Аслана. А здоровые натренированные парни, словно чувствуя свое превосходство, ухмылялись на его восторженное выражение лица, да еще иногда и соревноваться пробовали. Рени отжимался уже раз тридцать, чтобы потом относительно безболезненно перейти сразу к другим упражнениям... но только двумя руками.
Тело после драки и от легкого чувства голода на скудном пайке было словно чужим, да и равновесие одной рукой было удерживать не в пример сложнее, но Ренальд, сцепив зубы, все же пытался отжиматься на левой руке...
Со счета сбивался несколько раз, в голове шумело, перед глазами появилась розовая пелена, напряженные мышцы звенели натянутой струной. Приподнимаясь в очередной раз, чтобы разогнуть руку в локте, сосредотачивался только на этом, радуясь, что можно больше ни о чем не думать — еще вся ночь впереди.
Рубашка прилипла к спине, выступивший пот раздражал свежие ссадины на лице, но Рени остановился, только когда уже совсем выбился из сил. Точнее, не смог не то что подняться, но и удержаться. Рухнул щекой на пол, позволив своему телу передышку, блаженно принимая холод камней, как награду... Кровь шумела в висках, и мысли были только о том, чтобы проваляться так до утра... только вот маленькая такая, шальная мыслишка почему-то голосом Тессы твердила: "поднимись, Солнышко, простудишься". И он послушно, невероятным усилием воли заставил себя подняться с пола и, перебравшись на жесткие деревянные нары, теперь уже со спокойной душой упал и прикрыл глаза. Думал, что на минутку-другую, пока пройдет онемение, но проснулся только вечером, когда у соседней камеры уже стоял Юджин, что-то тихо пересказывая Мартину, наплевав на нарушение Устава.
Услышав шуршание в соседней камере, боец подошел к ней, широко улыбаясь. В его руках снова была большая кружка и несколько сухарей. Рени вернул пустую кружку, оставшуюся после "завтрака", и получил новый паек.
— Благодарю...
— Ну вот, Рен — ничего страшного, поспал — поел, можно и еще поспать.
Юджин подмигнул мальчишке. И Ренальд, сонно щурясь, улыбнулся в ответ уголками пересохших губ.
— До утра больше не побеспокою, отдыхайте. Разговоры между вами запрещены, — напомнил дежурный, поднимаясь по лестнице.
Остаток дня прошел также однообразно, как и предыдущие часы — заняться было совершенно нечем. Поужинав, Рени подумал о том, чтобы еще поупражняться в отжимании, но, пошевелив рукой, понял, что еще рано. В соседней камере слышно было, как Мартин, не притронувшись к своей еде, сначала тоже решил немного размять мышцы. Какие именно упражнения он делал, наложник лаэра на слух не определил, но Караскет, судя по начавшему сбиваться дыханию, похоже, также пытался довести себя до состояния, когда никаких мыслей не остается — лишь тупое исполнение приемов до изнеможения во всем теле. Наверное, Юджин сказал ему что-то, что способно было расстроить несносного вредину. Однако невольное сочувствие к Мартину Рени задушил на корню, представив, как он мог бы прекрасно провести ночь вместо нар на своей огромной мягкой кровати... и может быть, рядом с Тессой, болтая обо всем на свете или просто прижавшись к ней. А возможно, она снова уснула бы в его объятиях, подарив ему несколько волнительных минут...
В этот раз он не позволил себе жалеть о том, что он здесь, а, чуть отпустив свою фантазию (даже немного пугаясь ее буйности), улегся на нары и прикрыл глаза. К вечеру стало понятно, что в камерах карцера совсем не жарко, но одеял Юджин не принес, значит, не положено... Рени лег на здоровый бок, постарался свернуться "покомпактнее", чтобы сохранить тепло собственного тела, и снова отключился от нерадостной реальности...
Проснулся он уже ночью, от негромкого лязга ведра (Мартин задел его ногой). Но сначала даже не сообразил, где он. Было слышно лишь равномерное журчание.
Ренальд пошевелился и, дотронувшись рукой до камней прохладной стены, почувствовал, как все замирает и холодеет внутри от панического приступа — замерзшие ноги не просто заледенели мгновенно, а словно отнялись. Юноша не мог больше пошевелить ни рукой, ни ногой, а только таращился в потолок широко распахнутыми глазами, не в силах что-либо различить в кромешной тьме.
Темень, каменные стены, жесткая лавка и этот звук (для рабов не было условий уборной, а лишь ведро для естественных нужд в каждой тесной клетке, где содержалось по несколько человек), живо напомнили мальчишке те несколько ночей, что он провел перед аукционом, не понимая, как так могло произойти, за что? За что его лишили дома (пусть и в общине-обители, но он провел там достаточно дней, чтобы считать своим домом) и матери? За какие его грехи? Мозг просто отказывался это воспринимать, погрузив психику в состояние заторможенного транса, именно таким — "пришибленным" его и увидела Тесса. Но сейчас вся обстановка невольно напомнила прошлое. И новый, леденящий страх, что все эти три месяца, проведенные в Замке-крепости, просто пригрезились, приснились, вызвал приступ удушья, и Рени захрипел, задыхаясь...
Мартин замер — показалось?
Нет. В соседней камере отчетливо слышался хриплый звук, словно этот "нежный мальчик", причина всех его несчастий, за которые еще предстояло держать ответ, задыхался. Младший Караскет злорадно улыбнулся, подтягивая штаны, понадеявшись, что тому снятся кошмары. Но, прошлепав босыми ступнями по стылому полу и завалившись на нары, все-таки на всякий случай громко позвал:
— Эй! Слышь, ты, хорош придуриваться! Спать мешаешь... — недовольно буркнул он, отворачиваясь к стене. Хотел было что-нибудь съязвить, но вспомнил о запрете на разговоры и промолчал, подавив отчаянный зевок...
Рени, услышал... И этот ненавистный ему голос остановил его... Задержал на шаткой грани... Да, Ренальд ненавидел его, но голос был уже из этой жизни, и, значит, ему она не приснилась, не привиделась...
Заснуть снова не получалось. Да и не хотелось — выспался... А вот думалось и мечталось почему-то легко...
Тесса... Осознание пришло следом...
Он влюбился... Он даже сам не понял, в какой момент это произошло, когда? Как чувство благодарности переросло во что-то иное... Легкий сквознячок приязни влетел в приоткрытую совсем на чуть-чуть форточку его внутреннего мира, и словно порыв шквалистого ветра, любовь к девушке распахнула ее настежь, наполняя душу и сердце мальчишки невиданными доселе переживаниями... Радостными, тревожными, беспокоящими сознание, заставляющими будоражить его кровь...
Глупо и безответственно влюбиться в свою хозяйку... Тессу... жену лаэра, чьим наложником он является в этом доме... но сердцу не прикажешь, и, как бы там ни было, Рени категорически не желал давить в себе это чувство, наполнившее его жизнь совершенно новым смыслом, делавшим его сильнее и увереннее в себе...
* * *
Тесса проснулась поздно, Халар не пожалел травок для успокоительной настойки. Она судорожно схватила пеньюар и кинулась в уборную, наскоро сполоснулась, прибрала волосы, надела платье и вышла. По времени уже должны были бы выпустить ребят из карцера. Хозяйка Замка подошла к окну, глотнула свежего воздуха и с сожалением задернула легкие занавески. Отсюда не видно казарменный двор. Ее душа рвалась к Рени, но она не находила благовидного предлога, под которым можно было бы появиться во дворе казармы. Девушка задумчиво обвела взглядом комнату и решительно направилась в комнату наложника мужа.
* * *
Проснулся Рени от звука шагов и радостного:
— Подъем! — провозглашенного одним из солдат гарнизона, дежурившим сегодня. — Готовиться на выход!
Ренальд с трудом поднялся с жестких нар. Все тело ломило с непривычки спать на твердой поверхности. Немного закружилась голова, но он на мгновение замер, оперевшись спиной о прохладные камни своей темницы, и, сделав пару глубоких вдохов, почувствовал себя лучше. Только поврежденное плечо и поясница здорово ныли.
За стенкой зашевелился сын коменданта:
— Здоров, Кирей, чё так долго? — хмуро поинтересовался Мартин, которому на самом деле не так уж хотелось выйти отсюда, в отличие от Рени.
Наложник хоть и переживал, пытаясь представить, как он будет извиняться перед Тессой за то, что огорчил ее вместо того, чтобы развлечь, как наказывал Аслан, но все равно очень хотел ее увидеть. Он даже невольно улыбнулся мысли о том, что это безобразие, что они устроили с Мартином, в какой-то мере и есть "развлечение". Столько народу поучаствовало...
А вот Мартина ждал разговор с отцом, с матерью, "спасибо" за лишение увольнительных от рассерженных товарищей по службе и "тяжелые работы"... Что комендант подразумевал под этим словом, Мартин не совсем понял, но недавно конюх жаловался, что пора чистить конюшни... В смысле, в денниках-то и стойлах всегда было чисто — там убирали ежедневно, засыпая пол опилками или соломой, но вот выгребная яма позади конюшни, куда обычно сгребали навоз, уже была полна и требовала очищения. Караскет надеялся, что все-таки избежит этой грязной работы, для которой обычно нанимали крестьян...
— А ты что, соскучиться по воле успел за сутки? — хмыкнул парень, гремя связкой ключей. — Не забудьте за собой ведра вынести — здесь прислуги нет.
Рени его редко видел. Видимо, он был из тех, кто достаточно хорошо знал грамоту, потому что Кирей на его занятиях не присутствовал, и в спарринге с ним участвовать не приходилось.
— Как спалось? — бодренько осведомился дежурный, подмигнув наложнику лаэра. Тот попробовал улыбнуться в ответ, но подсохшая за ночь корочка на разбитой губе треснула, и юноша невольно сморщился.
— Терпимо, — все же ответил Рени, поднимая свое ведро для естественных нужд.
— Знаешь, куда нести?
— Кажется...
— Март, отнесешь оба, — распорядился боец.
— Ды щасс! — возмутился сын коменданта.
— Разговорчики! — повысил голос Кирей. — Тебя ждут непростые десять дней. Сегодня наряды получаешь через меня.
— Но...
— Это первый пункт, — оборвал его дежурный. — После завтрака — к коменданту, а затем ко мне — за нарядом. Вперед!
Кирей не глумился. Он злился на дружка за то, что тот невольно перечеркнул его планы. Парень и так две недели был без увольнительных, а теперь к ним прибавилось еще четыре. И уж Мартину сейчас не стоит выказывать свой характер. Ребята старались понять пацана, но наказание, коснувшееся всех, было обидным. Свои десять нарядов сын коменданта получил по заслугам.
— Может, я сам? — осторожно спросил Ренальд, понимая, что он тоже в некоторой степени виноват.
— А ты ступай к себе и отмойся, после завтрака пойдешь к Халару, а дальше — на усмотрение госпожи Тессы.
— Понял, — кивнул Рени, поднимаясь вверх по ступеням, стараясь не слишком торопиться. Потому что, пока Кирей закрывал тяжелые решетчатые двери камер, Мартин, поднявшийся (с двумя ведрами) первым, пару раз оглянулся, словно прикидывая, а не сделать ли вид, что он "нечаянно" споткнулся, и "выронить" нечистоты из ведер на бесившего его наложника, идущего следом...
* * *
Выйдя на залитое солнцем невысокое крылечко карцера, Ренальд невольно сощурился... Только побыв в тесноте и полумраке четырех стен (одна из которых была решетчатой, но все равно взгляд сквозь нее упирался в серую каменную кладку коридорчика), с крошечным окошком под самым потолком камеры, которое служило скорее для вентиляции, нежели для освещения, начинаешь заново ощущать, что значит слово "свобода"... Даже воздух, наполненный терпкими ароматами осеннего утра, казался сладким и слегка пьянил... Правда, может, это от голода? Но неважно...
Утренняя тренировка уже закончилась, и солдаты гарнизона разошлись на завтрак. У карцера крутился лишь Дик, одинаково радостно встретивший и сына коменданта крепости, и наложника господина.
Мартин поставил ведра на землю, почесал пса за ушами, подозревая, что только он один сегодня и радуется от души встрече... Пес еще усерднее завилял хвостом, благодарно лизнул юношу в щеку и поспешил к Ренальду, прыгнув ему на грудь и чуть не повалив. Караскет только хмыкнул и, подхватив ведра, пошел восвояси.
Рени зашипел от прострелившей плечо боли, но все же отпихнул Дикого и, улыбнувшись, потрепал красавца мраморной расцветки по мощному загривку:
— Я с тобой потом поиграю, если меня выпустят в сад, — тихо пообещал он догу, словно тот мог его понять...
* * *
Ренальд уже забыл, когда поднимался по крутой лестнице Замка на верхний уровень, стараясь не кряхтеть от боли в пояснице, как старый дед. Ежедневные тренировки, к которым юное тело наложника привыкло довольно скоро, быстро вытеснили неприятные воспоминания первых дней, когда казалось, что все поработавшие мышцы наливались свинцом и болезненно перекручивались.
Ночью в карцере было совсем не жарко, но одеял им тоже не полагалось, так что Раб-наложник почувствовал все прелести простой жизни солдата. А, между прочим, бойцы могут и на земле спать, и под дождем и холодным ветром — и ничего — никто не жаловался...
Упоминание об этих неудобствах вызывали у мальчишки невольное уважение. Он бы тоже так смог... скорее всего — сегодня же смог, а все болит просто с непривычки. Вон, Мартин, встал утром, как огурчик, хотя у солдат в казарме не деревянные нары были, а тоже кровати, хоть и примитивные, не чета тем, что стояли в господской спальне и в его собственной, но все же...
Рени нервничал. Захочет ли Тесса его видеть или будет так же избегать, наказывая своим невниманием, как тогда, когда он так позорно не смог понять, что было нужно его организму и наивно думал, что болит живот?... Хорошо, Аслан вовремя заметил, что меж ними неладное творится и, заставив во всем сознаться, спас положение, а то просто выть хотелось...
Каждый шаг, сначала резонирующий со стуком его сердца, словно впечатывался в мозг: шаг правой — да — захочет видеть, шаг левой — нет — не захочет...
Да.
Нет.
Да.
Нет...
Но, чем ближе подходил Ренальд к дверям спальни Аслана и Тессы, тем сердце колотилось все чаще, а шаги становились все короче. И юноша разозлился на себя за трусость и неуверенность.
Вот и дверь в господскую спальню... только толкни ее, и хозяйка сама произнесет приговор: "входи!" или "пошел вон!". Правда, она еще никогда не говорила ему "или...", но увидев вчера ее лицо на плацу — холодную, надменную, полную достоинства и скрытой угрозы маску, Ренальд теперь был уверен — она умеет говорить такие слова, и именно тем тоном, что делают больно, унижая хуже настоящей пощечины. Только не это!
"Тесса, ангел мой, только не гони..." — в отчаянии прошептал Рени вслух.
