— Ты не комсомолец даже.
Старший брат вспомнил фразу из начала истории: "Ведь он муштчина, кайн сопляк! Как он мог не идти? Сможешь ты трус любить?"
Шумно выдохнул, обвел глазами резной павильончик, рассевшихся на креслицах людей, и попросил:
— Сменим тему.
Хоро кивнула:
— Сменим. Вайолет...
Ваойлет рассказала.
Братья переглянулись и теперь отвечать выпало младшему:
— С Хоро понятно, она за такое Вайолет будет эксплуатировать до конца дней... Не уточняю, чьих. А ты почему согласился помочь?
Капитан отставил чашку:
— Как-то сложно все. Четыре вида коммунизма... Ну, совещание, куда вас вызывают. Черт разберет. А Вайолет просто хочет спасти своего парня. Тут хотя бы понятно. А у вас я хочу спросить: это же тот самый временной парадокс, нет?
— Не больший, чем ее доставка писем.
— Ага, мне все тот звездолет покоя не дает. Ну, последнее письмо. Зачем он в сюжете?
— Брат, мы писатели, конечно. Только ты как-то очень буквально понимаешь: "мир есть текст". Не все сущее нужно зачем-то. Избыточность информации...
— Не отклоняйся. Письма.
— Письма? Нет особой разницы, доставлены они Вайолет путем чудесного вмешательства, либо пришли обычной почтой. В любом случае их прочтет один и тот же человек. Событийная ткань не изменится.
Младший брат поднял руку:
— Стойте, я вспомнил... Нам присылали в лабораторию вычтехники концепции. Чтобы машина могла управлять, например, станком, она должна считать и реагировать на сигналы в реальном времени.
— А к нам это каким боком?
— Не сбивай, я же и рассказываю. Вот, можно сделать машину так, что все сигналы будут сразу дергать процессор, это "жесткое" реальное время. Время реакции строго задано и всегда одинаково, за него кварц отвечает. Это будет наш исходный случай, когда письма идут обычной почтой, а майор Гилберт... Э-э...
— Ясно, — чашка в руке Вайолет не дрогнула. — Второй случай?
— Второй случай, "мягкое" реальное время. Сигналы стоят в очереди на общих основаниях. Только машина очень быстро считает, и для стороннего наблюдателя нет разницы с "жестким" вариантом.
Капитан почесал затылок:
— Яснее не стало.
— А я поняла, — Хоро прищурилась, — для стороннего наблюдателя нет разницы: доставлены письма почтой или Вайолет их отнесла хитростью, скачком во времени. Надо создать ситуацию, когда со стороны нет разницы, отсутствовал майор Гилберт по причине смерти, а потом воскрес — или провел время, например, в длительной командировке. Так или иначе, майор выпал из событий на некое время, а потом вернулся. Никакого парадокса тут нет, и беспокоиться не о чем.
— ... На самом деле реакция не мгновенная, — младший явно увлекся, — она всего лишь быстрее разрешающей способности приборов наблюдения. Тогда вопрос мгновенного и немгновенного действия — всего лишь вопрос точности прибора-измерителя. Получается, что и квантовая неопределенность тоже ведь разница в разрешающей способности приборов.
— Брат, увлекаешься!
— Что поделать! Год я занимался расчетами, преподавал мудрецам логарифмическую линейку, писал программы для телескопа, переводил бумаги для суда, заменял Капитана в управлении городом и в оконцовке приключения наводил ядерные ракеты. Теперь наука мстит.
Звездочет усмехнулся и отпил маленький глоточек.
— Рассмотрим на уровень глубже квантов. Не факт, что там не обнаружится все то же самое: строго последовательно и по закону причинности. Следовательно, поведение квантовой системы можно смоделировать и предсказать. Правда, расчет займет намного больше чем реальная система. Зато можно верифицировать простенький вентиль, и на нем уже строить более сложные схемы... Простите...
Хоро прикончила свою чашку и прибавила:
— Вот вам и загадка гримм-тварей. Допустим, что их время квантуется другой постоянной, не Планка. И мы с ними взаимно проскакиваем в междутактовые промежутки. Прах же синхронизирует их с оружием Охотников. Но вот как такое могло получиться?
Тут уже братья рассмеялись:
— Вблизи черной дыры метрика пространства меняется. А Ремнант явно шарахнуло чем-то космических масштабов, вон как Луну раздробило.
— Слушай, брат, но ведь это черт знает что. Набор временных отрезков, смонтированных как угодно... Я не могу ни объять, ни предсказать, ни даже понять.
— Лес!
— Точно, лес. А мы пытаемся на полочки, в карточки, в папочки, в клеточки. Наше Настоящее — такое огромное учреждение. Управление Всего.
Старший поморщился:
— Второе слово лишнее. Просто Управление, так внушительнее.
— Сюжет?
— Да, брат, сюжет!
Хоро нажала завиток на резьбе и подождала, пока служители подхватят вещи, и механизм откроет перед братьями дверь в легенду.
Проводив глазами закрывающийся люк, Вайолет уточнила:
— Капитан, там в прошлом бой. Возможно, Гилберта придется тащить вдвоем. Надо прикрытие. Нужен третий.
Хоро добавила медленно, явно глубоко задумавшись:
— И еще проблема: вы не сработаны. Может раскидать на день пешего хода, как тогда.
Капитан заглянул в чайник: ничего. Тогда он вытащил подаренный Свиток, почесал щетину под горлом, полистал список абонентов.
— Я спрошу. Но ничего не могу обещать. Когда начинаем?
— Не будем откладывать, — Хоро поднялась. — Меня встревожили упоминания о несинхронности времени. Не хочется ждать изменений в работе порталов. Договаривайся на завтра.
* * *
— Завтра, на совещании, вам придется занять четкую определенную позицию.
— Вполне вас понимаю.
Стояли перед скелетом тарбозавра и выглядели странно похожими. Как между собой, так и на двуногий огромный костяк. Оба здоровенные, оба сдержанные в движениях; обликом не сходные — но "истинная семья редко вырастает с тобой под одной крышей". А вот выражением лица оба мужчины походили на древний скелет: недоуменное удивление, вскинутые брови. Блики легли чуть иначе, и отвисшая костяная челюсть тотчас пролила снисходительную к себе самому печаль: что с того, что моя плоть черна? Я тоже из тех, из древних эпох. Я помню время, когда учился творить.
Я видел, как созданное мной покрыл мох.
— ... Из Монголии вытащили.
— Сложно?
— Не то слово. Сорок шестой год, ни еды, ни бензина. Не то, что там, у вас.
— Вы как будто не можете поверить.
— Попробуйте поставить себя на мое место. Вы бы поверили?
— Трудно сказать. С одной стороны — наш "Парус" летел именно за новым знанием. С другой — знание ли?
— Берклеанцы. Солипсисты немытые. Как ужасно мое представление...
— Воистину.
— Неужели до вашего времени дожила и эта шутка?
— Нет, я услышал ее на промежуточной базе. От Хоро.
— Вот еще ужас биологии. Вас хотя бы можно обосновать.
— Чрезвычайно интересно. Слушаю внимательно.
— У нас работают над межпространственным перемещением. Фок, мальчишка Лентов. Есть уже теория. Да вот хотя бы портал, через который вы появились. Ну и вот, положим, что вы — наше будущее, три тысячи лет вперед. Либо три тысячи светолет куда-нибудь к Стрельцу. Физический прыжок есть эквивалент перемещения во времени. Никакого парадокса.
— Но для стороннего наблюдателя наша и ваша Земля должны существовать одновременно.
— И почему нет? Законы исторического развития не обманешь. Точно такое же развитие форм жизни.
— Вы полагаете, что разум сугубо антропоморфен?
— И вы привезли с Ремнанта доказательство. Даже фавны... В общем, рога мыслящему существу не нужны. И никогда у него не будут!
— Так в чем же тогда проблема с Хоро?
Мужчины прошлись вдоль древних костей, приветов из непредставимого прошлого, из вечного запаха пыли, из вневременного колыхания зарослей на берегу — незаметно для себя подстраивая ритм шагов к чекану секундной стрелки.
— Второе начало термодинамики. Биология очень сложна. Как все увязать? Эволюция не увязывает ничего, она всего лишь убивает не вписавшихся. Откуда Хоро? Что она такое?
— Искусственный организм, почему нет?
— Впрочем, я же сам писал, и совсем недавно сдал в печать... Книгу. Мой герой так и говорил: все мужчины станут немного богами, все женщины — ведьмами. В том смысле, что смогут управлять силами, на сегодня выглядящими сверх... Необъяснимыми. А потомкам — как лампочку включить. Мы-то понимаем, откуда берется ток, по чему течет, чем измеряется...
Мужчина постарше указал на неприметную дверку, почти скрытую громадным костяком четвероногой твари:
— Там профессор нарочно для меня столик поставил. Давно. Потом уже я вернулся препаратором. Лет через пять... После Владивостока, что там: после Каспия! Тогда получил собственное рабочее место.
Пахло бумагой, мастикой от натертых до блеска ручек и бронзовых шишек столбиков, а витые шнуры ограждений пахли пыльной тканью. Зимний день остался там, за толстыми стенами; здесь мерно щелкали большие настенные часы — именно для контраста быстротекучего времени и замершей в витринах вечности. Редкие посетители дивились и пугались оскалами дней минувших.
— Так что вы планируете представлять на завтрашнем совещании? Какой он, ваш коммунизм?
— Вы говорите только о деле. Неужели нам больше нечего обсуждать?
— Напротив. У нас так много тем! И устройство вашего общества, я ведь выдумывал его крупными мазками, а вы знаете на практике, изнутри и полностью. И ваши путешествия, и места, где вы гостили, удивительные существа, которых вы встречали... И тысячи тысяч еще вопросов! Понятно, что все не поместится в одну встречу. Боюсь, мы за год вас не исчерпаем. А потому я с болью в сердце выбираю сегодня и сейчас один вопрос.
— Коммунизм?
— Да. Мы положили слишком уж много людей. И я хочу знать, за что!
— Я не то, чтобы теряюсь. Там, на Ремнанте, проще.
— Вы говорите в настоящем времени.
— Но ведь оно там есть. Не прошло, а есть и сейчас. И я намерен туда вернуться.
— Возвращаю вам ваш вопрос. В чем сложность?
— В том напряженном внимании, с которым вы глотаете каждое мое слово. Так нельзя! Я не пророк, не наставник, не светоч. Я всего лишь частичка моей Земли.
— По странной игре случая добуквенно совпадающей с моей.
— Если не случайность, то что нас объединяет? Какой механизм в основании? Общая иллюзия? Поле неизвестного излучения — отчего нет? Если есть солнечный ветер, то есть и межгалактический. Высокоэнергетические частицы, ни атмосфера, ни броня им не помеха... Как называется ваша книга?
— Я пришлю вам. По такому случаю найду незатертый экземпляр. Но скажите, наконец, что такое ваш коммунизм. Про наш я знаю и сам. А вот к чему мы мечтаем прийти?
— Хорошо... Но простите, мне очень тяжело формулировать. Я все же прикроюсь авторитетом наставника и учебника. Для начала. А уже потом я постараюсь расцветить чертеж красками личного отношения.
— Годится. Итак!
— Итак, первое. Возможность свободного и безопасного обсуждения проблем среди команд, свободная конкуренция между командами. Возможность легко попасть в команду. Возможность уйти из команды. А что внутри команды — пусть решают сами ее участники.
— Атом общества — не личность, но группа?
— Так ближе к биологии. Не нужно ломать психику бессмейностью и воспитанием в интернатах.
— Второе?
— Второе. Неравенство.
— В коммунизме?
— Именно. От каждого по способности — ваш лозунг?
— Не поспоришь. Дальше вы скажете, что способности разные у всех.
— Не скажу, вы и так поняли. Второе. Мой учитель полагает, что люди различаются по степени принятой на себя ответственности. Кто готов больше работать, у того человека голос весит больше. Здесь и есть неравенство. У нас внедрен индекс ответственности.
— У нас, кажется, Глушков что-то похожее продвигает.
— Между нами больше общего, чем разного.
— Да. Третье?
— Самое трудное. По сути, мы бульон команд, не россыпь индивидуальностей. Не семей: семью человек выбрать не может. Без Ремнанта, где все построено на командах Охотников, я бы не понял этого настолько остро. И вот, самое сложное — обеспечить возможность свободного образования команд, экипажей, групп, племен. Обеспечить им честную конкуренцию.
— И каким же способом? Регулирующий орган, внешний? Наобжигались.
— Воспитание. Сверхмощный пресс общественного мнения. Обучение. Понятия о плохом и хорошем.
— Но если все же некая команда захочет подмять прочих?
— Все обязаны ее уничтожить.
Помолчали.
— Получается, механизм поддержания правил конкуренции — само общество. Признаюсь, трудно поверить.
— Еще труднее, чем в Хоро?
— Вольно вам шутить.
— Думаю, любой ваш король, хоть Людовик, хоть Ярослав, не поверил бы в обычнейший бюргерский парламент, а не то, что в социализм хотя бы и вашей страны. Сказал бы: если триста человек сошлись не на войну и не на пирушку, то зачем?
— Хорошо... Хорошо. Трудно принять, но я уже поверил в столько невозможных вещей. Чудом больше. Но вот какой вопрос. Где конкуренция, там рынок. Неважно, как назвать ресурсы: соцбаллы, ракушки каури, да хоть крышечки от пивных бутылок.
— А что плохого в рынке?
— Вопрос-подвох?
— Готовлюсь к завтрашнему дню. Там подвохов накидают...
— На том стоим. Ну так что плохого в рынке: неизбежно переход к той или иной форме эксплуатации. Рано или поздно, под самыми честными лозунгами, из наилучших побуждений.
— Если нельзя предотвратить — возглавь. Есть у вас такой лозунг?
— Коммунистическая биржа? Это как?
— Не совсем биржа.
— И не совсем коммунистическая?
— Отчего же. Все признаки у нас четко выполняются... Хм. А ведь я с такого угла зрения не пытался... В самом деле! Рынок и биржа, звездолет "Арьергард". В нем единица конкуренции — поселение.
— Вот зачем нам передали тот рапорт... Признаться, он выглядит здесь полностью чужим.
— Ну, вы же сами сказали: чудом больше.
Сделали круг по залу и теперь стояли перед монгольским тарбозавром: двуногим, большеголовым, вытянувшим колючую шею с немым вопросом, прикрывшим поясницу костяным щитком — словно теплым поясом от радикулита. И второй скелет, зауролоф, с костяной треугольной шапочкой, косился на тарбозавра с отчетливой боязнью.
А потом блики упали по-другому, и наваждение рассеялось, и звери снова стали мертвыми костяками, и пахли не кровью, не сгнившим в зубах мясом, но всего только клеем и лаком, державшим заслуженное старичье одним куском.
— Благодарю вас.
— За экскурсию? Но я показал всего лишь вводный зал.
— И за экскурсию тоже.
Мужчины направились к выходу. Вслед им глядели билетерши и служительницы, подталкивая друг дружку локтями: сын, что ли? Вот же здоровская порода у Антоныча, небось, полуторку на руках вытолкать может. А что ворчат... Мужики всегда ворчат, счастья своего не понимают. Потом спохватываются, конечно, плачут, что поздно.
Так ведь это ж, пойми — потом!
* * *
— ... Потом крейсер обследовал море. Лед исчез в пятне диаметром несколько миль. Нас предупреждали об опасности нахождения в зоне взрыва, так что мы в само пятно не совались...
