— Сломать... — Оля передернула плечами. — Как человека можно "сломать"? Убить?
— Как? Вот эти внешние или внутренние структуры, связи — их и ломают. Помнишь, гардарика, гарда, у вас ограда, — защита вокруг? Устроенное ограждение... ты не открыта, потому что в тебе есть высокий уровень внутреннего порядка и ты вплетена в общий порядок — семьи, мира.
— Эх, а мне кажется, я такая безалаберная...
— Понимаешь, структуру не только вокруг тебя строят, но и ты создаёшь вокруг других, она тоже помогает. Ты вот защищаешь малыша рыжего, своих родителей, Лёшу, а они — тебя. Для светлых это естественно. И сломать такие переплетающиеся защиты очень сложно.
— Ох, чую я, что есть тут подвох...
— У них есть подход, да. Вот тебя раскрутил на жертвенность этот тёмный. И любой светлый может решить пожертвовать собой ради других.
— Ну уж нет. Я поняла. Жертвовать не дам, спасибо!
— Да не за что. Обращайся. — Оля вытаращилась на довольного нелюдя, вглядывающегося в неё как-то уж очень пристально.
— Ладно... — согласилась хозяйка, спрятав непонимание вместе со взглядом в попавшийся под локоть блокнот. В нём царил Эд — на всех последних страницах, и пусть он сейчас лучился теплом, всё равно правильность черт отдаляла, не вызывала желания прижаться или погладить.
"Ну и ну, какие глупости в голову лезут", — усмехнулась про себя Оля, легко штрихуя тень у контура лица. Только лицо вырисовывалось не столь правильное, зато серьёзное и тёплое. Лёшино. Забавно, что она теперь столь мало ценила идеальные черты, предпочитая им проявления эмоций. Потребовалось столкнуться с прекрасным Эдом, чтобы понять совершенно обычную вещь — ей-то, неидеальной, к чему совершенство? Рисовать его, что ли?
Пока Оля одевалась, оставив на кухне созерцающего свои камушки и памятки эльфа, но так и не растеряв мечтательного настроения, её резко подкинул звонок в прихожей. "Кто в такую рань? Не в домофон звонят, значит, соседи..." Переполошившись и побледнев, она побежала открывать, чтобы на пороге обнаружить улыбающегося Лёшу.
— С добрым утром! Поехали?
— Привет! — Секунду она хлопала глазами и еще несколько мгновений продержала его на пороге, вцепившись в куртку обеими руками, никак не доверяя своим ощущениям. Раскрасневшийся Лёша. Холодная куртка. Как и нос, который прошелся по её лбу и зарылся где-то на макушке в волосы.
— Как? Куда? — пробормотала она, случайно боднув его в подбородок головой.
— Как куда? В институт!
— Ой! А, ну да, да. Конечно. Зайдёшь? Может, чаю выпьешь?
— Вечером, ага? Сейчас опоздать можем, замело, пробища жуткая.
— А что ты приехал-то? Там бы встретились...
— Захотелось, — свёл удручённо брови, — ты не рада? А так?
Из-за спины вынырнула рука с разноцветными мелкими хризантемами.
— Э... — Оля двумя ладошками обняла букетик, прислонилась к нему щекой и замерла, закрыв глаза.
— Наверное, надо было розы, да? Прости, я же не знаю, что ты любишь, но ромашки такие... ну, как ты... — Он переступил на коврик, подвигая его ногой к натёкшей с ботинок луже.
— Лёль?
— Спасибо! — Она снова прижалась к его куртке другой щекой, на время потеряв возможность связно выражаться. И неважно, что ткань мокрая и холодная, только так Оля попыталась ответить на внезапный подарок. В конце концов, это первый полученный ею от парня букет. Своего парня. Первого в жизни. Перевела дыхание и всё-таки нашла пару слов:
— Они совершенно, невероятно замечательные.
Отлепилась от куртки, подняла глаза и сквозь набежавшие глупые слёзы с натугой улыбнулась. Лёшка набравшись смелости промычал под нос: "Ну, да, очень... м... милые".
— Я сейчас поставлю! — Развернулась в комнату.
— Лёль... ты что, плачешь, что ли? — торопливо спросил вдогонку Лёшка, пытаясь остановить её.
— Нет, что ты, это у тебя куртка мокрая, — свалила всё на него Оля, хватая с тумбочки вазу и сбегая на кухню. — Сейчас, пять минут — и я буду готова. И поедем.
Наливая воду в вазу, спрятавшись за стеной, и наплевав на взгляд эльфа, не без любопытства наблюдавшего за разворачивающимся на его глазах представлением, благо из кухни была видна и входная дверь и пятачок, на котором вынужденно топтался Лёша,
Оля украдкой провела губами по разноцветным лепесткам. Любые цветы от Лёши были бы ей в радость, даже вонючки-лилии, но эти, обожаемые, с терпким запахом зелени, она точно никогда не забудет. Среди розовых, фиолетовых и белых "ромашек" торчали забавные зеленые "пуговки" — одни из самых её любимых, но именно их ей никто никогда не дарил, потому что, как отец выражался, они "не цветы".
Выскочив обратно, в прихожую, Оля в одно мгновение впрыгнула в сапожки и схватила с вешалки пуховик.
— Может, на метро поедем? Быстрее будет?
— Можно. И где твоя шапка?
— В сумке, — она всунула руки в рукава и схватила ключи. — Пойдём? Пока не опоздали.
— Точно шапка есть?
— Точно, точно. Будешь вместе с Эдом за мной бдить? — пошутила она, захлопывая дверь и доставая разнесчастную шапку.
— Я бы лучше вместо... — едва слышно пробурчал сзади Лёша.
"И я бы..." — подумала Оля. Но не в её силах было предсказать, сколько ещё будет гостить у неё этот странный перворожденный, да и выгонять его ей не хотелось. Вот жил бы где-нибудь по соседству, так она даже и рада ему была бы... наверное...
...
Всю дорогу Оля осторожно цеплялась за Лёшкин локоть, украдкой стараясь подглядеть выражение его лица. Идти было неудобно, ноги разъезжались на льду, спрятанном под размякшим в кашу снегом. Оля оскальзывалась, штурмуя рыхлые торосы, но только сжимала пальцы, крепче ухватывая ткань куртки. И Лёша, обходя очередное препятствие, старался прижимать к себе её руку покрепче, чтобы она случайно не потерялась. Так, молча и внимательно глядя под ноги, они и дошли до дверей. Где, окруженная привычной кучкой прихвостней, царила Анжела. Оле оставалось только вздыхать: так ничего про свои опасения и тем более про ответы Эда она сказать Лёше и не попыталась. Вместо этого её посетило странное чувство — когда компашка в них чуть ли не пальцами тыкала, ей захотелось закрыть собой Лёшу, спрятать, чтобы не видели, забыли о нём. Пусть к ней пристают, у неё всё-таки Эд есть, в обиду не даст.
"Не к добру это внимание, — подумала она, — а ведь Анжела ещё и меня о чём-то предупреждала..." Впрочем, несмотря на поднятые брови, в глазах демонессы, — в своём порыве отвлечь внимание от Лёши Оля забылась и попала в капкан её взгляда, — читалось что-то вроде снисходительного одобрения, что только ещё больше настораживало.
Однако ничего сверхъестественного день не принёс. Свободную пару после обеда из-за холода на улице они так и просидели в полупустой аудитории. Пока Люся разглядывала на ютубе ролики по валянию, Лёшка вытащил Олю к окну — звонить Ваде. Уговорить мелкого "занять" центр оказалось проще простого, но не за бесплатно. Договорились забрать технику в четверг — завтра Лёша до ночи работал, но он всё равно хотел с утра привезти, чтобы только Эд побыстрее начал слушать. Оля его с трудом убедила, что один день погоды не сделает. Взамен мелкий манипулятор пожелал, чтобы они сходили в кафе, все вместе, втроём. Сошлись на пиццерии в субботу утром. Слушая разговор Оли с Вадей, Лёшка по-мальчишески улыбался, словно они сговаривались на какую-то весёлую проказу.
Как-то так получилось, что вопроса: куда они едут после института, — просто не возникло. Вместе — домой к Оле. И, судя по вопросу: "Что у нас на обед?", Лёша совсем не сомневался в том, что его пригласят. Пришлось зайти в магазин. Так, держась за руки, они постояли в задумчивости у мясного прилавка, потом у рыбного, и, в конце концов, Лёшка почесал нос, улыбнулся виноватой Олиной мордочке, кивнул и развернул её к овощному отделу, решительно загружая в тележку по большой сетке картошки и лука. Оля только развела руками, удивляясь количеству, и прокомментировала:
— Да, это точно понравится маме. Мы же столько не съедим, а она решит, что у меня аппетит появился.
— А он у тебя пропадал?
— Ага, но ненадолго, похудеть не удалось.
— Разве? На прошлой неделе вместо тебя одни глаза светились.
— Это единственная попытка, больше не повторится. — Оля совершенно не представляла, как будет рассказывать ему про Петра. Надо, обязательно надо рассказать, но пока даже думать об этом не хотелось, и она сменила тему на более прозаическую: — Что к картошке-то? Солёных огурцов? Квашеной капусты?
— Капусты, пожалуй. Нам бабушка привозит по пятилитровой канистре. Угостил бы, но мы её моментально сжираем. Даже на неделю не хватает.
— Вкусная, наверное. А давай ты спросишь рецепт? — Оля с сосредоточенным видом перебирала упаковки, найдя "достойную" только на втором десятке. — Ты его не знаешь? Или неудобно, да? Может, в интернете посмотреть?
— Не знаю, но спрошу. Я её недавно распробовал, года три как, когда уже Вадька стал её есть.
— А ты маленьким её не ел?
— Я же у бабушек почти всё время жил. И тогда до квашеной дело не доходило. Приставал к бабушке "помогать" и так объедался свежей, что на скисшую и не смотрел. Правда, и сырая была интересна только та, что вот прямо из-под ножа.
— Ну, салат ты с мамой освоил, мы убедились.
— Так то попозже, когда Вадька появился, я типа... ну, помогал... — как-то смутился Лёша и потянул её к бакалее. — Давай масло поищем какое-нибудь нерафинированное.
— Любишь с запахом?
— Ага, а то от чистого каким-то керосином несёт.
— Надо же, а я, пока Эд не показал, и внимания не обращала, — удивилась она, взяв с полки бутылку горчичного масла, — попробуем?
— Попробуем. И ещё попробуем этого красавца от тебя вытурить. Ты... не против? — Лёша смирился с глупейшим объяснением присутствия Эда в Лёлиной квартире, но собирался приложить максимум усилий, чтобы изгнать из её жизни этого захватчика, которому до конца так и не верил.
— Да нет... то есть он мне вроде не мешает... но... — Не говорить же Лёше, что Эд её строит — ну чисто дуэнья. — Он как-то сказал, что может и год в гостях просидеть, а это уже... ну...
— Это уже ни в какие ворота! Год! С ума сошёл, что ли? И вообще, ты знаешь точно, что он у нас забыл-то?
— Да вроде то, ради чего он пришёл, ему теперь не актуально, он что-то новое узнал и это теперь раскапывает. А я почти ничего не понимаю. Хотя он и на вопросы отвечает и объясняет, но... я постоянно чувствую себя рядом с ним маленькой девочкой, вот чуть ли не из детского сада, которая очевидных и всем известных вещей не знает.
— Знаешь, по-моему, мы и без его очевидных вещей неплохо живём. Вот и шёл бы обратно, к своим супер-соотечественникам. Надо с ним серьёзно поговорить.
— А... ну, только осторожнее, ладно? Он как бы... ну... уже не чужой мне...
— Ладно... — Похоже, ему было неприятно слышать, что она переживает за Эда, но всё же сейчас держалась за его руку. Видимо, это немного примиряло Лёшу с существованием её гостя.
...
Одно для Оли так и оставалось непонятным — почему Эд здоровается только с Лёшей и Вадей? Вот и сейчас Эд вышел в коридор, кивнул, заглянул в пакет: "Проинспектировал покупки", — подумала Оля — и молча вернулся в комнату. На диване лежали раскрытые альбомы, и он сел на брошенную на пол подушку напротив них, начав что-то колдовать с камушком в руках. Пожав плечами на вопросительный взгляд Лёши, она вытащила для него отцовские тапочки. "Кажется, стоит научиться валять тапки. И размерчик побольше папиного будет..." — пришла она к выводу, наблюдая за подшаркиванием Лёшкиных пяток по полу. Раньше пятки как-то никогда не привлекали её внимания. Лёшкины же были... такие... щекастые, круглые и устойчивые, ровно яблоки, что она невольно потянулась за карандашом. Вообще-то, Оля любила рассматривать руки — в них ей чудился прописанным весь характер человека. А тут вот увиделся некий внутренний стержень в... пятках. "Забавно, никогда бы не подумала", — улыбнулась она про себя, как-то вдруг расслабившись и поверив, что всё будет хорошо: "С такими честными пятками — непременно".
Двое на этой маленькой кухонке хотели одного: бросить всю эту готовку и заняться чем-нибудь рядышком, желательно обнявшись. Лёля безумно стеснялась Эда — и со стыдом поминала себе, как вчера забыла про его присутствие. Всё-таки у эльфа абсолютно нечеловеческая, а потому непредсказуемая мораль. И что он потом вменит ей в вину — а ворчать он будет обязательно, — она не могла догадаться, а потому боялась собственных желаний. Лёша же спокойно бы наплевал на присутствие Эда, потому что никаких далеко идущих планов не строил — боялся спугнуть. Однако осуществить их прямо сейчас было никак невозможно — Лёля светилась радостью, но сквозь синяки под глазами проглядывала накопившаяся усталость, а переносица истончилась, как на иконописных ликах. Свою девушку требовалось покормить и заставить отдохнуть, а ещё отвлечь от мыслей, сложивших упрямую морщинку между её бровей. Поэтому он рассказывал какие-то забавные случаи из детства, радуясь всё чаще пробивающимся Лёлиным улыбкам. При этом Лёша чувствовал себя совершенно спокойно и на своём месте. Он был там, где и должен, и делал то, что должно. В его душе царили полный штиль и умиротворённость.
Олину морщинку Лёша понял неправильно. Толком она ни о чём плохом не думала, только беспокоилась. То об одном, то о другом. Стоило ей только подпустить одну мысль в голову, как за ней тащился хоровод других. То она стеснялась себя — начиная с носа и заканчивая отсутствием грациозности и умения готовить. То переживала о том, что думают про неё его родители. То пыталась предугадать, наестся ли он картошкой без мяса, хотя они сразу умяли на двоих пачку сыра с грецкими орехами, которые прямо в лоточек набросал Эд.
Полный сумбур, разброд и шатание в мозгах, приправленные изрядной толикой нетерпеливого предвкушения. И пересилившая страх решимость, передавшаяся в подрагивающие пальцы. Убойный взрывной коктейль — вот что творилось внутри с виду такой деловитой Лёли. И она однозначно представляла собой полную противоположность ощущениям Лёши.
При этом ни одна мысль не задерживалась у Оли надолго. Ещё никогда её настолько не переполняли чувственные впечатления. Словно всю жизнь прожив в картонных декорациях, она вдруг вышла на улицу: запахи, вкусы, звуки и сногсшибательная картинка пробирали её объёмом, яркостью и силой так, что она забывала вдохнуть, словно взлетала в самую верхнюю точку на качелях. А потом бросалась вниз с удвоенным ускорением, стараясь впитать всё до последней капли, не расплескав и не потеряв. Говорить при этом? Слова пропали, а язык сросся с зубами и нёбом, оставив в горле вакуум неназванной пустоты. Оля кивала, слушала Лёшу и снова, как утром, удивлялась теплу собственной кожи. Её тянуло к Лёше, он виделся ей приятно прохладным, а вот его раненая рука — ледяной, с огненными всполохами лавы под тёмной корочкой кожи. Пробежала первая действительно дельная мысль: Лёша слишком рано снял повязку, и его надо лечить, а лучше попросить помощи у Эда.
Как по заказу заглянувший на кухню, эльф распорядился молодую картошку не чистить, а запечь целиком, и этим ограничил своё вмешательство. Даже не глянув в сторону пациента, согласился с необходимостью лечения, предложив учиться самостоятельно. Пока в духовке румянилась картошка, Оля с Лёшей едва не наперегонки устроились за столом. Получив в ладошки больную руку, Оля выпала в созерцательность. Ругать себя за собственные привычки и глупо и бесполезно, да и невозможно в этом состоянии без единой мысли. Поэтому она просто... вела себя, как обычно — наслаждалась тем, что попало к ней в руки. Лёшина кисть, тяжёлая и широкая уютно устроилась в ковшике её ладоней. Под каждым пальцем чуткие пальцы нащупали по мозоли, каждая покрупнее той, что и у неё сидит на первой косточке среднего пальца. А вот вздутые розовые ниточки шрамов руку совсем не красят. Оля переместила на них пальцы — и потянулась вслед за ними, заглядывая чувствами под порезы. Поморщилась на огрызающиеся всполохи жара, приподняла чуть свою ладошку и подула под неё, усмиряя. Теперь надо остальное согреть, оживить. Удобно устроив больное место, представила, что все три ладони одинаковы по цвету. Ничего не получилось — её тёплые, а Лёшина будто только с улицы, прихвачена морозцем.
