— Берхан, тащи сюда старосту и местного абуна. Сэйфэ, она права, пошли на воздух, пока мы здесь не задохнулись. — До меня донеслись ароматы жарящегося мяса. — Насчёт еды появились идеи.

— Я думал об охоте, но какой тогда смысл останавливаться в селении, если живём, как в походе?

— Обмен. Набьём мяса и часть отдадим селянам, за теф и овощи. Думаю, забойные команды на страусах пошлём прямо сейчас, примерно в сторону колонны. Тогда слоны помогут дотащить туши в деревню.

— Я распоряжусь, — ответил полковник, — заодно прикажу собрать походную угольную печь сразу по прибытии. Пополним запасы, а то после предстоящей готовки туш в дороге придётся на сыром дереве готовить.

— Ну вот, а ещё говорил, что идей нет.

Полковник обернулся минут за десять, как раз к подходу запуганного старосты и немного запыхавшегося попа. Старостой в деревне был суховатого вида мужичок, с настолько стереотипно-еврейской физиономией, что я не смог сдержать улыбки. Амхара, конечно, в массе достаточно похожи на семитов (арабов с евреями), но этот дядька был просто исключительным. Иначе как "Рабиновичем" его язык назвать не поворачивался. Местный абун был сравнительно молодым человеком, лет тридцати с мелочью. Его борода обещала стать окладистой в ближайшее десятилетие, а сам он был завёрнут в традиционную белую хламиду, которая явно видала лучшие дни. Оба вызванных "местных лидера" стояли, как бараны, и молчали.

— Представьтесь, — Сэйфэ нарушил затянувшееся молчание.

— Приветствую тебя, принц Ягба Цион. Пусть Господь продлит твои дни и дарует тебе величие, достойное твоих великих предков. Я Абрахам, староста этого селения, — всё это он говорил, согнувшись в низком поклоне. У меня же практически случилась истерика: мало того, что он стал чуть ли не раком, так ещё этого "Рабиновича" зовут Абрам!

— Я абун Сахле, принц, — священник был немногословен, но мне показалось, что это не природное свойство, а осознанное держание языка за зубами.

— Кто я, вы уже знаете. Это, — я показал на полковника, — рас Сэйфэ, мой военачальник. Вы здесь потому, что я желаю сохранить благополучие деревни во время постоя моего войска.

В ответ была очередная порция тупого молчания и подобострастный взгляд от Абрама. Мне это очень быстро начало надоедать.

— Так, на повестке дня две проблемы. Прокорм солдат и... досуг. — Да что такое? Ради них стараешься, а они молчат. Я, конечно, по местным меркам большое начальство, но всё-таки. В Хайке народ так не комплексовал. — Первым делом, еда. Абрам.

— Да, господин, — староста вздрогнул от прямого обращения.

— Сколько в деревне припасено еды?

— Э...

— Сколько дворов?

— Шесть десятков, принц, — за "Рабиновича" ответил поп.

— Значит, всего народу около полутысячи. А со мной идёт в три раза больше. Как кормить будем? — поп отвёл глаза, а староста снова склонился.

— Мы соберём, господин...

— Молчать, — отрезал я. — Не соберёте. Староста, я недоволен. Твоя деревня, похоже, себя еле прокармливает, а к проходу моего войска совсем не готова. Мои солдаты добудут дичь. Ты выделишь работников для заготовки. Из деревенских запасов нам будут нужны теф и овощи. Часть мяса отойдёт к деревне, чтобы вы здесь с голода не передохли. Да, я весьма недоволен. Хайк в четырёх днях пути, а твоя деревня мало чем отличается от поселений афарских негров. Когда я пойду дальше, ты лично поедешь в Хайк и будешь смотреть, как надо жить. Если сам ни до чего не додумаешься, спросишь совета у бляхоносца Жена. Я ожидаю увидеть изменения к лучшему, когда буду с войском идти обратно. И разогнись ты. Мне надоело говорить с твоим загривком.

Запуганный негр склонился ещё ниже, но потом всё же распрямился, а я продолжил:

— Детали обсудишь с расом Сэйфэ. и не забудь всё записать. Сколько жратвы собрано, сколько мяса заготовлено... И так далее, — судя по взгляду, брошенному им на местного попа, староста ещё и неграмотный. — Теперь женский вопрос. Думаю, проще всего организовать бордель. Знаете, что такое бордель?

— Нет, господин, — ответил Абрам за обоих. Хотя, похоже, зря, так как абун выглядит весьма обалдевшим.

— Бордель — это такое полезное место, где жаждущие женской ласки солдаты могут потратить своё жалование на женщин, желающих заработать денег.

Немая сцена. Разве что полковник беззвучно ржёт в бороду. Наконец попа прорывает:

— Но это же грех, разврат! — Староста, полностью обалдев от страха, отползает от попа, а Сэйфэ хмурится и выразительно кладёт руку на пояс, около сабли. Вот только расправы над попом мне не хватало.

— Ну ты и сказал, священник. А то, что если ничего не сделать, солдаты просто пере...т всех баб вашей деревни без разбору, это не разврат? Или ты ратуешь за Онанов грех, или, вообще, за содомской?

— Грех Онана? — недоуменно спрашивает он, растеряв часть своего пыла. Я иллюстрирую свои слова недвусмысленным жестом правой руки. — Но грех Онана в непослушании воле отца. А это, — он повторяет движение, — делает каждый пацан в кустах.

— Уел. А по содомскому греху есть что сказать?

— Ну... — он задумывается, — если подумать, то грех жителей Содома не столько в мужеложстве, сколько в насилии над посланцами Господними и вообще над своими ближними.

— А ты случаем сам не того?

— Кого, того?

— Не содомит?

— Конечно, нет! — возмущается он. — У меня жена и трое детей!

— Ну слава Богу. А по перетрахиванию женской половины деревни возражения есть?

— Нет, — тушуется поп, — это и вправду много хуже, чем этот... бордель.

— Вот видишь? Ты не безнадёжен. Кстати, если подумать, — передразниваю я его, — то бордель — это две вещи, секс и торговля. На которой не сильно и разбогатеешь. Ни то ни другое грехом не является. Так что про разврат не надо. Абрам, бордель тоже на тебе. Палатки для него получишь в обозе, а баб в деревне найдёшь. И смотри мне, если узнаю, что хоть одну из них силком заставили, пойдёшь сам по кругу. Тем более абун тут говорит, что мужеложство невеликий грех. Всё, разбирайтесь с деталями. Сахле — зайдёшь ко мне вечером на кофе. Пообщаемся.

Я оставил полковника с местными, а сам пошёл искать индианку. Неприятная попалась деревенька. Бедная, грязная, даже церковь построена кое-как. Староста на вид — кусок кала. И этот ужас у меня почти под боком. Надо будет проинспектировать окрестности, вдруг ещё где затесались очаги... нищенства, пожалуй. Правда, поп меня удивил. Надо же, не боится наорать на принца и может аргументировать свою позицию. Причём не зацикливается на догмах — подумал и остыл. Надо будет его показать Йесусу-Моа. Возможно, имеет смысл продвинуть парня по церковной линии.

Тем временем вместо Симран я нашёл своего сотника спецназа. Бравый вояка уже успел разжиться ломтем жареного мяса и готовился его употребить, но, посмотрев на мои голодные глаза, честно разрезал кусок надвое и поделился.

— Спасибо, Берхан, — я впился зубами в пищу. Поджаренная корочка хрустнула на зубах, и нежная мякоть прыснула соком по всему рту. — Вкуснотища! Умеют же, когда хотят. — Боец кивнул в ответ.

— Завтра ещё котлеты будут. Ачан нашёл двор с курами, там яиц много.

— Котлеты радуют, а деревня — нет. Хозяйство никакое. В Ардиббо у нас столько же народу живёт, но животины и полей в разы больше. Как, блин, этим не стыдно?

— Командир, ну ты и сравнил. Ардиббо — это почти Хайк. Тоже монастырская деревня. Да и ты подсобил за последние два года. А здесь... Чего им стыдиться? Все деревни такие.

— Как это, все деревни такие? — Под рёбрами у меня закололо льдом, а надкусанный ломоть мяса застыл у рта.

— Ну так... Эта деревня мало отличается от любой другой в Шоа или Гафате, да и вообще от всех амхарских сёл, что я видел. Даже айгуди так живут.

— Погоди, вообще все живут в таких деревнях?

— Нет, конечно. Негры живут намного хуже. Есть ещё Аксум, но это город, он другой.

— ...

— Командир, что случилось?

— Ничего... пока ничего. Пойду найду Симран. Ты её видел?

— Да, она повела Хитрого глаза купаться вниз по течению.

Действительно, поодаль виднелась тёмная ушастая глыба слона, весело пускающая брызги. Я пошёл в её сторону, пытаясь понять, как , блин, вся страна может прозябать в такой жуткой нищете, как эта гнусная деревня?

* * *

Сложно, ох как сложно. Он вздохнул и покачал головой. Двенадцать долгих дождей прошло с его рождения. Восемь из них — свежи в памяти. Народ, конечно, на память не сетует, но попробуй вспомни, как ты сосал мамкину титьку. Так вот, два долгих дождя тому назад жизнь была понятна. Скучна, но понятна — старшие матери вели народ по бескрайним полям, а бурые двуноги ходили по следам народа, как дети. Народ защищал их от хищников, а мелкие помогали народу там, где плохо работал хобот. Бурые хорошо понимают нас, а мы, в свою очередь, научились иногда понимать их...

И что же случилось? Какой-то светло-бурый двуног нашёл народ, долго говорил со старым понятливым двуногом, и случилось небывалое! Впервые за много поколений народ, хоть и временно, но разделился. Тот-кто-суёт-хобот-куда-не-надо, как звали его отцы и матери, или Хитрый Глаз, для двуногов, пошёл за старшей матерью, что согласилась идти на новые пастбища, так как отцы уже не раз гоняли его за непоседливость. Шли долго, под дождём, а когда пришли, то мир перевернулся.

Оказалось, что двуногов очень много и они бывают совсем разные. Новые двуноги жили в мёртвом лесу, они пахли и звучали совсем по-другому. Они дали народу еду в обмен на нашу силу. Больше того, их уже пережёванная пища помогла отодвинуть смерть на несколько лет от старшей матери и отца. Когда стачиваются четвёртые зубы, отцы и матери неизбежно погибают от голода. А теперь они смогут жить ещё много дождей. Он вспомнил, как недавно двуноги сделали старейшему отцу зубы из твёрдой жёлтой кости. Старик ярился два дня, его едва успокаивали матери и бурые двуноги. Но затем он стал жрать, как растущий детёныш.

Почти все светло-бурые общались с народом через бурых. Но были исключения — один из главных двуногов и его самка. Хитрый Глаз понимал, что у двуногов матери слушаются отцов, но лысый-непоседливый всё-равно ставил его в тупик. Молодой ещё, по меркам двуногов не сильно старше сующего-хобот, как он мог быть главным? Он даже не был отцом! А его самка не стала матерью, не смотря на то, что последние два дождя, как видел сам Хитрый Глаз, он её почти каждый день покрывал. Иногда прямо на спине сующего-хобот. При этой мысли он засмеялся.

Лысый-непоседливый что-то сказал своей самке, и он снова не смог ничего понять. Сложно... Звуки бурых двуногих были понятны. Звуки светло-бурых часто можно разобрать и понять. А звуки, которыми главный двуног общается с грустной-одноглазой... Зря он не слушал двуногов длинный дождь тому назад, когда они только начали ездить на его спине. Тогда они говорили мало и не сложно... Но сующий-хобот тогда совсем не разбирал звуки светло-бурых двуногов.

Не беда. Пусть сложно, пусть непонятно, но весело. Он повидал пустыню, новые реки, плавал в очень солёном озере, куда более солёном, чем Бескрайняя Вода. Хитрый Глаз носил холодную железную шкуру, как будто он и сам был двуногом. А главное — он победил страх перед красным цветком. Не просто научился убивать цветок водой — это сейчас может почти каждый из народа, но и брать его в хобот и не бежать прочь, лишь почуяв страшный запах. Так что теперь он и сам будет отцом — старшие матери не возражали, когда двуноги попросили мать для сующего-хобот. Они решили, что народ станет сильнее, если дети тоже смогут победить страх. Всего лишь два долгих дождя, а народ живёт иначе. А ведь много поколений они ходили по тем же землям с теми же бурыми двуногами...

Тот-кто-суёт-хобот-куда-не-надо скосил взгляд на "своих" двуногов. Грустная-одноглазая весела, а лысый-непоседливый наоборот грустен. Лучше пусть они оба обрадуются и развлекут его чем-нибуть новым. Он набрал в хобот воды и щедро окатил стоящего на берегу двунога.

* * *

Солнце перевалило зенит, но всё ещё жарило землю. Трава, местами вымахавшая в половину человеческого роста весело желтела, пряча от сурового неба свои более зелёные побеги. Волны озера невозмутимо плескались о берег, а дикий вопль беспощадно рвал тишину.

— Отродье осла и лесной обезьяны! Ты что творишь?

Вид человека, возвышавшегося над съёжившимся подростком был страшен. Высокого мужика и в обычное время трудно было назвать красавцем, а сейчас он походил то ли на христианского чёрта, то ли на духа вонючей горы. С недавно ещё белой хламиды капала грязная вода, тёмно-зелёная тина свисала тухлыми соплями с головы и плеч, а из крупной прорехи с обожжёнными краями на мир хмуро смотрела бурая задница, покрытая следами недавнего конфуза.

— Сатанинский прихвостень! Я сейчас из тебя...

— Угомонись! — ругань пострадавшего была резко оборвана подоспевшим воином в серой кожаной броне. — Что разорался?

— Этот бесёнок чуть меня не убил!

— Сам виноват. Я тебе сказал идти обратно вокруг озера, — холодно ответил суровый оромо.

— Я... я... — "праведный гнев" уступил место страху перед страшным солдатом принца-наместника, и мужик начал хватать ртом воздух.

— Ты, ты, — передразнил его Кааса, — бегом отсюда. И задницу не забудь помыть, — последние слова понеслись вслед улепётывающей фигуре.

— Фу! Спасибо, Кааса, ты вовремя! — Бегемот успел перевести дух и прийти в себя.

— Не люблю баранов. С тобой он герой, а меня увидел и обгадился.

— Ну, обгадился он ещё раньше, — улыбнулся подросток.

— Второй раз обгадился. Мелкий, что у тебя с этой... летучей какашкой стряслось? Вчера, позавчера вихляла, а сегодня вообще с цепи сорвалась.

— Это не какашка, — обиделся юный рукодельник, — это ра-ката. Так принц сказал.

— Не важно. Важно, что она завернула вбок, догнала того осла, — воин махнул рукой на стремительно уменьшающуюся фигуру, — и подпалила ему дупу.

— Ну... я попробовал новый состав. Смесь говенной соли и сахара.

— Ха, я был прав! Твоя "рохата" — это летающий котях!

— Не обзывайся.

— Да ты сам посмотри! — Кааса достал из-за спины слегка помятую, испачканную трубку из бронзовой жести, — вид, запах. Котях.

— А если я в тебя его запущу? — поинтересовался Бегемот, глядя изподлобья на "воспитателя".

— То я это говно загоню тебе обратно в задницу, — невозмутимо ответил оромо. — Хорошая игрушка. Здорового лба напугала.

— Можно сделать большую, и она понесёт на себе алхимическую бомбу!

— Да, Бегемот, и принесёт её обратно к тебе.

— Я работаю над этим, — вновь насупился подросток, — Абеба обещала мне приделать стабилизаторы.

— Кого приделать?

— Ну, как оперение на стреле, чтобы ра-ката прямо летела. Мне принц оставил рисунки, с разными идеями.

— Так эта... ра-ката, — Кааса решил больше не подначивать мальчишку, — летает как стрела?

— Ну, не совсем. Там ещё важна скорость сгорания смеси, форма сопла, центр тяжести... — тут парень увидел, что спецназовец похоже не понял ни одного слова, — да, как стрела, но с хитростями.