Сегодня - позавчера_3

— Я это заметил. Судьба?

Но, мой собеседник не ответил. А, риторический вопрос, как же, помню.

— Одно не пойму — почему я? Почему именно я?

Мой собеседник поднялся, отряхнул одежду, пошёл, поманив меня за собой. И мы пошли куда-то. Звери шли сзади эскортом.

— Вот, ты не веришь в судьбу.

— Не верю.

— Почему?

— Судьба — для дураков. Большая часть людей совсем не хотят жить головой, многие вообще с ней не дружат. Дурачком же легче. Но, если же пустить всё на самотёк — это же приведёт к хаосу. К тому самому полному финалу. Поэтому, я думаю, для таких и существует судьба.

— Продолжай.

— Я много наблюдал за неразумными. Людьми и животными. Особенно через зверей и насекомых хорошо видно это. Например, оса или муравьи. Они же живут по одному, раз и навсегда написанному крипту.

— Крипту?

— Ну, программа. Это из компьютеров.

— А-а.

Чё, а? Ты знаешь, что такое комп? "А-а"! Ладно, не будем задавать вопросы, ответы на которые мне не нужны. Может и знает. Продолжим размышлизмы:

— Особенно хорошо видно, если программу нарушить. Если аккуратно удалить нижнюю часть муравейника, не затронув вершины, то муравьи не замечают потери, продолжая строить верхушку.

— Муравьи замечают. Ты про термитник говорил?

— А, ну да, попутал. Не суть. Главное — общественные насекомые, псевдоразумные, живут по прописанной программе с её глюками, багами и прочими ошибками. А если обстоятельства выпадают из программы — они подвисают и погибают. Так и большая часть людей. А судьба — программа для них. Жизнь большинства людей не отличается по сложности от жизни тех же ос, хотя эти полосатые мухи — неразумны.

— А разумные люди? Для них нет судьбы? — спросил батяшка. И зря я не учёл лукавых искорок в лазури его глаз.

— Если человек разумен до осознания ответственности и последствий своих поступков — он сам себе определяет судьбу. Ноу фатум!

— А ты не думал, что для одних — простая судьба, для других — посложнее. Кому-то тетрис всю жизнь, а кто-то Цивилизацию юзает?

Сказать, что я выпал в осадок — ничего не сказать. Я просто оху... в шок попал, в общем.

— В общем, — продолжил мой собеседник, — ты и прав, и не прав разом. Действительно, для всех прописана разная судьба. Но, для всех. И есть защитный механизм, защищающий сущее в этом мире. Должен понимать, что без защиты "от дурака" ни одна система долго не просуществует. Так, кстати, и было. И не раз. Всё приходилось начинать заново. И с каждым разом демпферы всё мощнее. Их, кстати, можно преодолеть. Причём, разными способами.

— А как же без этого — исключения, подтверждающее правило. Как в Матрице, Избранные и Пифия?

— И снова ты прав. Ведь все люди созданы, ты должен помнить, "по образу и подобию". Это значит, что каждый желающих может стать богом. Или подобным богу.

— Прометей?

— Прометей был богом. А вот его избавитель от кары богов — Геракл — был человеком, а стал богом.

— Демпферы не сработали?

— Срабатывали. И не раз, поверь. Ему доставалось! Никто же не обещал, что путь в боги — лёгок.

— И одолеют его только достойные?

— Или хитрые. Читеры были, есть и будут. Но, система совершенствуется с каждым разом. Читерство, как надеюсь понятно, — наказуемо. Но, мы отвлеклись. Так о чём мы?

— Судьба. Для дерзких — её нет?

— Есть. Для всех есть. Даже у самих богов есть судьба. Наверное. Но, если тебе в рамках твоей судьбы стало тесно — ты можешь доказать, что достоин большего и преодолеть сопротивление демпфера и тебе будет прописана новая судьба — более сложная, но и с большей степенью свободы, а главное — более интересная.

— И зачем такие сложности?

— А ты вспомни — кем были созданы люди?

— По образу и подобию.

— Вот-вот. Душа нам даётся не для того, чтобы её погасить в зверином образе. А чтобы она обогатилась и обогатила того, кто её дал.

— А кто её дал? — спросил я, но получил такой взгляд, будто вдруг превратился в осла. А не задавай очевидных вопросов! Всё верно.

— Ладно, вернёмся к нашему барану, а конкретно — ко мне. Я-то тут при чём?

— Ну, ты же осмелился отринуть судьбу. Отринуть смерть. И тебе был дан шанс. Это и есть твоя новая судьба. Но, ты её не принял. Всё время пытаешься её переписать. За что и получаешь.

— Не лезь туда, куда собака не совала...

— Элементарная техника безопасности. Сунул палец в розетку — получил удар током.

— Сунул провод — получил свет. Спасибо тебе, отче. Но, ты так и не ответил, почему погибли мои родные.

— Когда ты погиб под вагоном — жене твоей было не до развлечений, она ни на минуту не оставалась одна и операция людоедов пошла по запасному варианту, погибла другая девушка. Ты выбрал другую судьбу, но не дорос до неё, всё завалил. Море крови. Ты попытался ещё и ещё. Последний раз почти получилось. Судьба. Ты не захотел успокоиться — погибло много народа.

Я усмехнулся:

— Это можно исправить. Прямо сейчас.

— Поздно. Твой "крипт" переписан. Жить вчерашним днём — нарваться на демпфер.

— И что же мне делать? — в отчаянии закричал я.

— Мы почти пришли.

С вершины пригорка открылся вид на небольшую церквушку. Маленькую, но всю такую чистенькую, яркую, как игрушечную. Каменные стены были оштукатурены и побелены, окна забраны цветной мозаикой, купол луковкой — золочён. Ворота храма были открыты. Для меня что ли?

Мы зашли в храм. И пока я хлопал глазами, разглядывая фрески, батюшка переоделся в ритуальную спецовку. Потом он проводил со мной разные причитающиеся обряды. Я хоть и верующий, но в ритуалах — не силён.

И когда всё закончилось, он обнял меня, как родного, благословил меня и сказал:

— Иди, Витя, с Богом! Теперь ты поймёшь, что надо делать. Проснись, Витя! Проснись!

Прощальный ужин.

Это был сон. Просто сон. Галлюцинация, вызванная болевым шоком и кровопотерей. Не было никакого батюшки, не было единорога, не было храма. И беседы не было. Это я сам с собой общался в бреду. Я понял это, когда сел и осмотрелся. И очень расстроился. А потом подумал, что глупо сожалеть о том, чего и не было. Глупее — только о том, чего не будет.

— Статус! — приказал я.

Все с удивлением смотрели на меня. Да, хорошо воинство — изодранное, в крови, грязнящее! И у всех, как у вампиров — рот в засохшей крови.

— При команде "статус" — доложить обстановку! — снова приказал я.

— Это не по уставу! — буркнул Громозека.

— Поговори мне ещё! Встать! Смирно! Статус!

Он стал докладывать, но я не слушал. Не для того строил. Я и своими глазами всё вижу. Я их построил и этим направил моральное состояние в нужное мне место, вынув его оттуда, где оно было.

— Слушай сюда, — приказал я, когда Громозека закончил, — разделываем тушу зверя, грузим всё в бэтер и возвращаемся. Сегодня у нас пир! Прощальный. Заотдыхались мы.

Потом подошёл к Прохору, покрутил его:

— Хорошо починен, — сказал я, — Дарья Алексеевна, выношу вам благодарность от лица командования за возвращение в строй личного состава.

— Фу, какой ты скучный, — скривился Громозека.

Я рассмеялся:

— А на самом деле, я очень рад, что всё обошлось! Ребята, как же мы лоханулись!

— Ну, вот, а то — старшину включил! — Громозека подскочил и обнял. Следом налетели и остальные.

Пришлось наводить порядок:

— Так! Почему не выполняется моя команда? Кому вынести выговор в личное тело с печатью в грудную клетку?

Люди занялись делом — перетаскиванием разделанной туши медведя в БТР. Только тогда я осмотрел себя. М-да, красавчик! Хотя раны и были сращены выше всяких похвал, но синюшные тройные полосы пролегли от ключицы до поясного ремня. То же и на спине — от лопатки к плечу. Такой вот автограф мне оставил хозяин тайги. Вопрос был по шнурку, что держал крестик на моей шее. Шрам пролегал прямо под ним, но шнурок был цел. Может, отклонился?

— Шнурок этот невозможно повредить. Он не материальный. Одна видимость. Он сам распадётся... — сказала, подойдя, Даша.

— Я помню, за сутки, — я обнял её, спрятав лицо у неё на груди.

— Что случилось? — встревожилась она.

— Я не знаю, может, это просто сон, а может я единорога видел.

— Единорога? А с ним не было медведя, тигра и старика?

— Он не старик.

— Так ты его видел! — подпрыгнула она.

— Это был сон.

— Он всегда приходит во сне.

— Может быть, — пожал я плечами.

— В разных обликах он является. Всем по-разному. Кому в виде великана, кому — стариком со свечёй и филином, кому — подростком...

— Подожди, великан и старик со свечёй — это же сказочный Святогор.

Она посмотрела на меня так, как смотрят на ребёнка что вслух удивляется очевидным вещам.

— Он помог тебе?

— Чё-то я и не понял, — опять пожал я плечами, — помог он или ещё больше запутал.

Я отпустил Дашу, поднялся, сорвал остатки гимнастёрки со своих плеч, посмотрел на эту окровавленную тряпку и бросил её в чёрное пятно, оставшееся от разделанного медведя.

— Пошли, Ведьма!

— Пошли, Странник.

Ох и радости было! Мясо — оно всегда ценно, дармовая дичь — особливо, а медвежье мясо и жир — вообще считались лечебными. Собрался весь посёлок, Даша распределяла тушу. Я обратил внимание, что из мужского пола только мальчишки и два деда древних, одного из которых я уже знал — он медведю молился. На мой вопрос, Даша сделала удивлённое лицо:

— Война же. Кто воюет, кто лес заготавливает. Проша вот воюет, а старший — бригадир на лесозаготовке. Он же механик. Там он один с тракторами может управиться. Потому и бронь дали.

— Прохор говорил, что он за брата пошёл.

— Так ему и сказали. Завет отца — непререкаем. Он знал, что пути ваши пересекаются. А у старшего дар — железку оживлять. Не людей.

— А где его семья?

— Так вот они! Это — жена, а дети — вон, с моими перепутались.

— Немудрено перепутать.

— Родня же.

Захотелось шашлыка. Никогда не едал шашлыков из медвежатины, но с удивлением понял, что шашлык, для меня — непременный атрибут любого застолья под открытым небом, для них — невидаль. Сам и занялся. Дед-медведепоклонник мне отсёк самого нежного мяса, сам нашёл ёмкость для маринования, перец, соль, уксус, лук и остальная зелень — проблемой не были. Захотелось замариновать в майонезе. А майонеза нет. Не беда! Опять же, уксус, перец, соль — есть, подсолнечное масло и яйца — тоже в достатке. Сложности возникли с лимоном. Но, небольшие сложности. Нашли. Как? Сие мне не ведомо. Посадил пару шустрых девочек взбивать яйца, руководил ими до получения майонеза. Боялся, что без миксера не получиться. Получилось.

Посёлок наполнился дурманящими запахами. В каждом дворе что-то готовилось — этакая кооперация и разделение обязанностей. А к вечеру стали на лугу составлять столы, накрывать их скатертями домоткаными и блюдами с праздничными яствами.

Сам мариновал, сам же и готовил шашлык, окруженный плотной группой мальчишек, весьма любопытных и не умолкавших ни на минуту. Их интересовало всё, они меня просто одолели вопросами. И про жизнь в России (именно так они и выражались, как будто тут не Россия), про войну. Особенно про войну. Но, и помогать не отказывались. Делали всё споро и ловко. Молодцы. Хорошая смена растёт. Когда шашлык был готов, в угли закопали картошку.

Прежде чем сесть за стол, сходили на реку ополоснуться. Я — в эскорте гомонящих пацанов. После помывки одел данную Дашей рубашку-косоворотку. Расшитую узорами. Парадно-выходную. В плечах пришлась впору, а вот в поясе был приличный запас. Вот так вот и сел за стол по правую руку от Даши. В таком вот виде — косоворотка, камуфляжные штаны и берцы, пережившие все мои злоключения. Справа от меня расселись мои спутники, напротив — местные. Дети — к краям.

Первый тост произнёс самый старший из присутствующих — дед-медведепоклонник. Ессно, за победу. Пили, стоя, прозрачную, как слеза, самогонку. Этот уральский виски был крепок, как спирт. Первач! Ах, да — это в фильмах самогон — мутный. Я такого мутного не пил никогда.

Ну, как говориться, меж первой и второй — муха не пролетела. Встал я. Поблагодарил Дарью Алексеевну за "ремонт" личного состава доблестной Красной Армии и тост поднял именно за неё:

— Если нас с боя не будут ждать такие уголки Родины, как у вас тут, не ждут такие красавицы и такие прелестные дети — воевать не за что!

Третий — молча и стоя.

А теперь можно и жевнуть!

Только вот беда — что-то запьянел я. Да ни как-нибудь, а стал песни горланить. И про грохочущие на поле танки, про девушку, что не узнает геометрии конца танкиста, про чёрного ворона, про кающегося и плачущего демона, спрашивая, станет ли ближе его нам кто-нибудь?

Про демона песня убила всех. Мне посоветовали закусывать и запели сами. А потом опять пел я. Про коня, с которым пойдем по полю, потому что любим Россию. Вот эту песню Матвиенко приняли. Ну, тогда продолжим из репертуара Любэ, благо Кадет и Громозека уже знали их и пели хором.

В общем, хорошо посидели. Поели вкусно, напились допьяна, песен нагорланились, потом ещё и в пляски вдарились. Одно плохо — я уже давно не курил и не тянуло, а как выпил, так потянуло. Дед меня угостил знатным самосадом, душистым, но крепким!

Тихо в лесу, только не спит...

Ночью, выбравшись из объятий Даши, я вышел во двор, сел на полено, закурил, глядя в черное небо. На запад. Мне казалось, что я вижу всполохи взрывов, слышу далёкую канонаду. Понимал умом, что это невозможно, что это мне чудиться, но казалось, что запад полыхал.

— Гроза там, — сказал, подошедший из темноты бесшумной походкой спецназовца, Громозека.

— Ещё какая! — ответил я.

— Возвращаемся?

Я опять затянулся, помолчал. Потом выпустил дым, сказал:

— Я хотел бы навсегда остаться здесь.

Он сел рядом, я протянул ему кисет, он покачал головой.

— Если не мы, то кто? — сказал он.

— Я знаю. Брат, всё, что ты скажешь — я знаю. И про долг, и что война придёт сюда, если мы её там не остановим, потому — не надо. Просто помолчи. Такая ночь! Пока не познаешь других ночей, бессонных ночей войны, не научишься ценить таких.

Он кивнул, стал сворачивать самокрутку. Я, затянувшись, сказал:

— Знаешь, у меня была хорошая жизнь. Семья, дом, работа, хобби. Но, мне казалось это таким скучным! Так меня всё это... Я, в тайне мечтал оказаться на месте деда и стрелять по танкам. А сейчас...

— Настрелялся, — кивнул Громозека.

— Повзрослел, — кивнул я.

— Вернулся бы в старую жизнь?

— Вернулся бы, — кивнул я.

Помолчал несколько минут, продолжил:

— Невозможно это. Не войти в одну реку второй раз. Я — другой, река — другая. Теперь моя жизнь — тут. А тут — война. Самая страшная из тех, что помнит человечество. И, может быть, не зря мы оказались тут, в это время и в этом месте. Чтобы стать героями. И может статься так, что если не справимся мы, то не сможет никто.

— Да, вот, не сказал бы, что ты от скромности умрёшь.

— Ты видел этих... других? Одни — не побеждать идут в бой, а умирать. Другие — готовы самое дорогое предать и продать, лишь бы не воевать. Мать готовы расстрелять, за немцев воевать, лишь бы не за правое дело. Да... А Сталин окажется виноват.