Прикамская попытка - 3

Мы же пошли за градоначальником, уверенно углублявшимся в камышовые заросли, не менее трёх метров высотой. Довольно скоро мы вышли на чётко выраженную тропу, в лицо буквально ударило запахом псины, кислым привкусом кошачьей мочи. Странно, в наше время тигры гораздо чище и аккуратнее, не протаптывают таких проспектов, успел я подумать, как раздался первый выстрел. Стрелял Ильшат, он шёл последним, стрелял назад. Я машинально шагнул в сторону, привычку уходить с линии огня Палыч вбил в меня крепко, на уровне рефлексов. Тут же мимо просвистели два копья, за ними третье, чудом не задевшее меня. Впереди стрелял помповик Фёдора, куда-то вправо. Я перехватил карабин и начал методично расстреливать камышовые заросли, смещая прицел по кругу. Двадцать выстрелов и правый сектор изрешечён. Не останавливаясь, перевёл огонь налево, стараясь не задеть своих товарищей. Закончив магазин, я забросил карабин за спину и взял в руки оба своих револьвера. Оставался левый восточный квадрант, туда я и направился.

Эх, постарел я, пришла первая мысль, когда я провалился по колено в глинистый ил. Но, с каждым шагом в глубину камышей, дело шло легче и проще. Привычка ходить по лесу у меня с детства, не считаю себя Следопытом*, но леса не боюсь и знаю, как в нём стать незаметным. Пройдя сотню метров вглубь зарослей, я свернул направо и осторожно принялся обходить оставшийся необстрелянным квадрант. Теперь мои движения были осторожными и максимально тихими, а всё внимание ушло в слух и высматривание тропинки, вернее, следа от прошедшего человека. Увы, я прошёл весь квадрант, никаких следов людей не обнаружив, но, упорно продолжал двигаться по периметру зоны поиска. Ага, вот и первые следы человека, сломанный тростник. Да, это определённо следы человека, но, мои, к сожалению. Тростник сломан моими выстрелами, точнее, пулями из моей "Сайги".

Иду дальше, осталось метров тридцать, и мои поиски закончатся у тропинки. Чёрт с ними, с этими партизанами-террористами. Найдём в другой раз, пора возвращаться, расслабился я, ожидая появления близкой тропинки. Стоп, неужели? Я медленно рассматриваю надломленные стебли камыша, полузатянутые тиной и болотной водой следы, это не тигр. В следах я не силён, но тигр тростник не сломает, если живёт в камышах всю жизнь. Интересно, след в сторону тропинки, а не обратно, вот так номер. Боясь сглазить, иду по еле заметному следу, сердце выскакивает от предчувствия удачи. Есть! В грязи лежит человек, закрывая руками голову, лицом вниз. Аккуратно наступаю коленом на его спину и проверяю на шее пульс, живой, скотина. Сжимаю пальцы руки и прихватываю злодея за горло, поднимая вверх из грязи.

— Куда руки тянешь, — шепчу ему на ухо, упирая дуло револьвера в ухо, — руки вперёд вытяни!

Как ни странно, дядька меня понял и покорно протягивает руки вперёд. Я толкаю его в шею десяток шагов, и мы на тропе. В десяти шагах слева на нас оглядывается Ильшат,

— Воевода, жив! — кричит он радостно, направляясь в мою сторону.

Я молчу, не в силах повернуться, гляжу вперёд, в заросли на другой стороне тропинки. Туда же смотрит мой пленник, сжавшись ещё сильнее. Обоих нас гипнотизирует взгляд тигриных глаз, всего в трёх метрах от нас стоит тигр и внимательно смотрит мне в глаза. Мы стоим, не шевелясь, левой рукой я чувствую дрожь своего пленника, его трясёт, как в лихорадке. В голове бьётся единственная мысль, если не двигаться, тигр уйдёт, если не двигаться, тигр уйдёт. Безрассудное желание выстрелить из револьвера я отгоняю сразу, наши пистолетики не для охоты, пуля в лучшем случае застрянет в лобной кости зверя, скорее всего, просто скользнёт по черепу без всякого вреда.

— Ты ранен, воевода? — Ильшат уже в нескольких шагах и протягивает руки ко мне.

Тигр вздрагивает и напрягается, я чувствую, что через мгновение он прыгнет на моего ученика, подчинённого, просто друга и хорошего человека. Тут у меня пропадают все инстинкты самосохранения, становится стыдно, парень погибнет из-за моей трусости. В долю секунды я начинаю стрелять из револьвера в голову зверя, нажимаю на спусковой крючок раз за разом, пока сухой щелчок бойка не сообщает о пустом барабане. В это время мы с пленником уже падаем на тропинку, я утыкаюсь лицом в грязь, нет времени протереть глаза. Перекатываюсь в сторону, вынимая второй револьвер, и вскакиваю на ноги, стараясь рассмотреть хищника сквозь налипшую на лицо тину. Где он?

— Ты, воевода, даёшь! — слышу восхищённый голос Ильшата, поворачиваюсь в его сторону, — такого зверя завалил, прямо в глаз попал. Кому скажи, что из нашего пугача можно амбу убить, не поверю. Смотри, Викторыч, тигр-то хромой был, точно, людоед. Потому и убежать не смог, когда стрельба началась, он бы меня с одного удара прибил, как кутёнка*.

Кавалерийский командир сидит на корточках, рассматривая тело огромного тигра, успевшего в последнем рывке вывалиться на тропинку. Вытянутые вперёд лапы зверя ещё подёргиваются в смертной судороге. Ильшат осторожно отступает назад, я прикидываю длину тела тигра, размер лапы. Когти, выпущенные из передних лап, едва ли меньше длины стопы стоящего рядом мужчины. Я представил, что бы сделали эти когти со мной или моими друзьями, получилось настолько убедительно, что резко меняю тему разговора.

— Как наши, живы?

— Да, Фёдор уволок этого градоначальника к лошадям, его легко ранили копьём. Китайца, не Фёдора, — добавляет Ильшат.— Я нашёл трёх убитых в зарослях, думаю, пленник нам всё подробно расскажет.

— Да, пошли домой.

Пленник, захваченный мною, оказался на редкость разговорчивым. Приключения в тростниках, стрельба, гибель подельников и убийство тигра с трёх метров настолько впечатлили Ма Шу, как он представился, что информация полилась сразу и весьма бурным потоком. В результате пришлось срочно отправлять группы задержания по окрестным городам и весям. Братья Агаевы, Лёшка Варов, Сергей Круглов, братья Лебедевы, всего двенадцать групп разъехались задерживать предателей и засланных казачков. Конечно, мы не сомневались, что маньчжуры имеют разветвлённую сеть осведомителей на оккупированной нами территории. Но, покушения на наших командиров спускать с рук мы не собирались. И подавлять подобные поползновения будем крайне жёстко, правозащитников в этом веке нет даже в Европе. Неудачливый градоначальник, легкораненый копьём в плечо, оказался не замешанным в нападении. Предателем был его слуга, не успевший скрыться.

Шу оказался лакомой добычей, координатором подпольной сети, присланным из Пекина. Вернее, из Нингуты, крупного военного центра китайцев на реке Сунгари. Там находился наместник почти всей территории Маньчжурии, именно он направлял все военные отряды к нам. Послушав разговорчивого китайца, вернее, чистокровного маньчжура, мы не сомневались, что осенью следует ждать нового нападения. В Нингуте два года строят новые корабли, расширяют солдатские казармы и активно вербуют пушечное мясо. По словам лазутчика, в окрестностях города уже весной скопились пятнадцать тысяч солдат, да к осени должны подойти две армии из центрального Китая. Учитывая китайские масштабы, может набраться до полусотни тысяч воинов, нас просто шапками закидают. Либо трупным ядом отравимся, что не особо вдохновляет.

Полученные сведения не располагали к безмятежному путешествию, наш караван быстро добрался до Ближней крепости, где и застало сообщение о бунте на золотом прииске.

— Вот так номер, — я спросил у посыльного, — ты ничего не перепутал?

— Нет. — Ответил вместо него, Ильшат. — Старатели угрожали моим новобранцам и башкирам-поселенцам, запретили им приближаться к прииску, под угрозой расстрела. Ружья у всех старателей свои, а новичкам ещё не подвезли припасы, им и ответить нечем. Не с копьями на "Луши" кидаться.

— Вы это бросьте, не хватало нам своих рабочих убивать, оставайся здесь, сам поеду на прииск. — Я отпустил гонца отдыхать и повернулся к Ильшату, — Дай трёх сопровождающих, хватит. Думаю, за три дня управимся. Как раз весь караван подойдёт туда, всё равно по пути к устью Сунгари. Караван проведёшь мимо прииска, не на виду, чтобы переселенцы даже не догадывались, где там золото моют. Обустроятся в новой крепости, там видно будет. Пока заселение побережья вокруг прииска приостановим, сам понимаешь, надо решать с войсками в Нингуте. Встретимся с Палычем, обговорим, что делать.

Устраиваясь на ночлег между Ближней крепостью и прииском, я привычно расставлял палатку, протирал своего мерина, чистил его копыта и присаживался к костру, привлечённый запахом готового ужина. Всё это происходило автоматически, без особого напряжения и внимания, почти так же, как много лет назад, в двадцать первом веке. Только там я на автомате шёл с работы домой, покупал свежий хлеб и молоко, открывал квартиру и переодевался, кормил кота и ставил чайник, ложился на диван у телевизора и разговаривал с женой. Причём, тогда эти привычные мелочи занимали, как бы, не больше времени, подумал я, случайно вспомнив далёкое будущее. И это в небольшом провинциальном городке, где я тратил времени на дорогу на работу и с работы домой, всего двадцать пять минут, не торопясь. А в мегаполисах я бы два часа томился в автомобильных пробках, возвращался бы домой злой, как собака.

Стоят ли блага цивилизации бездумно потраченного времени? Стоят ли пластиковые тарелки и синтетические ткани уничтоженной природы, загазованных городов и раковых заболеваний? Неужели вершина человеческой цивилизации в пайке лапши "Доширак" с соевым мясом, в квартире на сорок восьмом этаже, наполненной пластиком и выжившими из ума гомосексуальными меньшинствами, насаждаемые нам по телевидению? И жизнь в кредит, чтобы оплатить бесчисленные и бессмысленные покупки, замена модели телевизора, мебели и автомобиля не от того, что вышли из строя, а от того, что вышли из моды? Раньше, во времена нашего детства, благами цивилизации оставалась медицина, спасавшая от эпидемий и ранений. Теперь, при неприличном изобилии лекарств и успехах пластической и прочей хирургии, 99% подростков хронические больные, и хорошо, если не наркоманы.

Когда произошёл перелом в сознании человечества от улучшения своей жизни к добыванию денег любыми средствами? Увы, ещё Карл Маркс писал, что нет такого преступления, на которое не решится капиталист за прибыль в 1000%. Значит, уже в девятнадцатом веке надлом человеческой морали был настолько заметен, по крайней мере, на Западе. Что делать нам в веке восемнадцатом, как изменить исторический путь хотя бы одной страны — России, чтобы она не поддалась всеобщему гипнозу добывания денег ради денег? Может, обратиться к восточной культуре, буддизму и конфуцианству, неторопливой созерцательности и жизни во имя чести, а не богатства. Однако, так смогут жить лишь обеспеченные люди, невозможно сохранить честь и порядочность, когда твои дети голодают. Тут я не впадал в идеализм, он хорош для тех, кто не знает нужды, а бедные люди, как правило, циничные практики.

Вид золотого прииска с вершины ближайшей сопки вызывал ассоциацию с садовым кооперативом начала восьмидесятых годов. Времянки, больше похожие на шалаши, и работяги, стоявшие на своих "шести сотках" кверху задом. Издалека не было видно, что старатели работают лотками или набирают песок, их вполне можно принять за активных садоводов-любителей, пропалывающих грядки.

— Посмотрим, какие вы тут грядки выкопали, — я тронул своего коня коленями и тот направился к прииску.

— Здравствуйте, господа старатели, — спрыгнул я с лошади возле столба с колоколом, куда успели подойти добрая половина золотодобытчиков. — Кто старший, кто будет говорить?

— Меня люди выбрали, — шагнул ко мне Данила Чуприн, грузный русоволосый мужик, ближе к сорока годам. Он был одним из первых старателей, приехал с нашим караваном три года назад. — Неправильно, воевода, делаешь. Три шкуры с нашего брата дерёшь. Половину золота мы тебе отдаём просто так, да продукты твои люди привозят, другой товар, опять вдвое дороже выходит. А давеча нехристи твои, прости господи, башкиры эти, тоже начали мыть золотишко, без нашего разрешения. Бают, ты им дозволил. Испокон повелось у нас разрешение спрашивать, а не самовольно лезть в землю, непорядок получается.

— Согласен с тобой, непорядок получается, — я внимательно рассматривал лица старателей, выискивая чужаков и зачинщиков. В обвинениях старшины не было ничего криминального, те же самые условия, что и на золотом прииске у Белого Камня. Разве, что туда вообще не поставляли продукты и товары, да башкирских добровольцев там тоже не было. Так там почти двести китайцев золото мыли, и никто не возмущался. Однако, видимо, очень богатый золотоносный слой здесь, коли от жадности мозги у старателей помутились, придётся поправлять их. — Отвечаю по порядку, прииск этот мой, хотя открыл его Аника Рваный, так, Аника? Был у нас договор, что все открытые на правом берегу Амура золотоносные участки станут моими? Я честно заплатил тебе пятьсот рублей за найденный участок?

— Правду баешь, воевода, уговор был, не со мной одним, со всеми старыми старателями такой уговор был, — пожал плечами Аника, оправдываясь перед собратьями, не все знали наш старый договор, заключённый ещё в Прикамье, в Таракановке.

— Значит, если прииск мой, могу пускать сюда, кого хочу, башкир, татар, маньчжур, кого угодно, на мой выбор. Башкирам я разрешил мыть золотишко, место указал подальше от вас, в чём ваша обида?

— Почто цены задрал на товар и продукты? — выкрикнул кто-то из толпы, народа уже набралось больше полусотни.

— Цены задрал по одной причине, прииск охранять надо, чтобы китайцы не прознали. Земля здесь не русская, маньчжуры уже войско собирают в Нингуте, думаю, к осени придут сюда. Войско большое, тысяч пятьдесят будет, если не больше. Коли прознают про золото, они это войско не на крепость поведут, а сюда, как, мужики, сможете такое войско отбить, или драпанёте? Всего по тысяче китайцев на брата выйдет, вас не то, что шапками, портянками закидают.

— Брешешь всё, барин, — нахально вышел из толпы здоровяк, мне ранее незнакомый, выше меня ростом и вдвое шире в плечах. — Мало тебе половины золота, хочешь ещё кровь нашу пить!

— Кто был с нами в Прикамье, знают, что бог меня даром предвидения наградил, — я перекрестился, — никогда я не лгал, даже о будущем говорил правду. Ты, кто такой наглый?

— Прокоп Левин, из казаков, — невозмутимо ответил мужик, — а таких, как ты, мы на деревьях развешивали.

— Рискни, вот он я, — отстегнув пояс с револьверами, я шагнул навстречу зачинщику бунта, теперь не оставалось в этом сомнений. Подобных наглецов надо бить их собственным оружием, сила на силу, — или ты боишься? Помощников надо?

— Ну, держись, барин, белая кость тебе в глотку, — шагнул ко мне Прокоп, скидывая кафтан. Никто из старателей, даже прибывших из Прикамья, не видели меня в драке и все, понятное дело, считали мягкотелым барином. Что ж, не буду разочаровывать зрителей, устроим "показуху".

— Эх, давно мы шашки в руки не брали, — я остановился на расстоянии удара от своего соперника. Тот не разочаровал зрителей, размашисто сработал двойку в голову, прямой слева и боковой справа, с одновременным подшагом. Увы, его ждало разочарование, я ушёл, но не назад, а за спину сопернику, нагло похлопав того по плечу. Ух, как быстро развернулся побагровевший казак, мне с трудом удалось отскочить. Прокоп снова отработал "двойку" в голову, с таким же результатом, но больше я его не хлопал по плечу. Вновь мой противник разворачивается, и третий раз бьёт "двойку". На этот раз я рискнул остаться на месте, прикрыл голову блоком, воткнув ему правую ногу в низ живота, раньше такой удар называли "май-гири". Надо же, пробил, казак согнулся в три погибели, матерясь, но шёпотом. Придётся закрепить победу, чтобы не назвали её нечестной. Я фиксировано ударил кулаком Прокопа в ухо, тот упал, нокаут, вполне достаточно для чёткой победы.