| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Потом стала немного бояться: я встретила того человека, которого смутно видела в своих грёзах. Это был Михаил Макаров, известный специалист в нашей общей с ним области и еще более известный жуир: про него ходили буквально легенды, как про Дона Жуана. Мне он показался тоже интересным, но как раз образ Дона Жуана к нему как-то не приклеивался: был он деликатным, ненавязчивым, немножко грустно-усталым. Хотя, возможно, это было просто следованием модели поведения мужчины, сформулированного Пушкиным: "Чем меньше женщину мы любим, тем легче нравимся мы ей". Не знаю, я с подобными типами мужчин пока не встречалась: большинство мужиков — самоуверенные бахвалы и трепачи.
Говорили, что Михаил то ли в разводе: то ли он ушел от жены или она от него ушла. В один из вечеров после моего доклада на его секции я потеряла голову, и произошло то, что и должно было в такой ситуации произойти. Когда мы расставались, я дала ему адрес моей подружки Ларисы: если захочется что-нибудь мне написать, то это надежный почтовый ящик!
И вот сегодня мне позвонила Лариска и сказала заговорщицким голосом, как будто нас кто-то на линии подслушивает: "Тебе из оргкомитета конференции пришло письмо. Зайдешь прочитать, или мне можно его выбросить?"
Я конечно, тут же примчалась. В конверте оказалось только небольшое стихотворение.
Лариса вся исходила от любопытства и спросила можно ли ей прочитать стихотворение. Я ответила ей, что, конечно, можно, более того, я хочу письма Михаила хранить у нее: не хочу, чтобы на них случайно или неслучайно наткнулся Аркадий. Еще я ей принесла на хранение и стихотворение о Талине. Лариска почти с завистью мне сказала: "Счастливая ты, Машка! Тебе такие стихи пишут!"
А мне стало немного грустно, что кроме стихотворения в конверте не было ничего, даже малюсенькой записочки. Я вспомнила, что давая Михаилу адрес, я сказала, что он может присылать мне стихи. Неужели он понял меня настолько буквально?
Михаил мне очень понравился... Даже больше, чем просто понравился. Я почувствовала, что пришло то, чего я так долго ждала... Дождалась, называется! Что из того? Я ведь у него просто еще одна экзотическая бабочка в его энтомологической коллекции! Ничего серьезного: ну, встретились, ну, переспали...
Но образ его не дает мне покоя, хотя и понимаю, что надо смириться с реальностью: ничего серьезного между нами быть не может...
Михаил. 1953, 10 ноября
Уже больше двух месяцев я пишу письма Марии. Мне это жизненно необходимо. Мне нужно о ком-то мечтать, кого-то хотя бы вот так "заочно" любить. Мария запала мне в сердце, я начал о ней мечтать: мне кажется, что это последний шанс в моей жизни...
Собственно я пишу ей не письма, а просто посылаю новые стихи. Старые стихи я ей не посылаю: у меня слишком много есть того, что хочется сказать непосредственно ей... Стихов я стал писать столько, сколько никогда еще не писал. Мария, как я и ожидал, мне не отвечает. Но я ее понимаю: для письма нужны время, подходящая обстановка и соответствующее настроение... А у меня этого добра предостаточно!
Глаза русалочьи твои ли,
Иль голос тихий и манящий,
Мне сердце будто раздвоили
И заставляют биться чаще.
Я рад, что жизнь судьбу плетя,
Вела меня такой дорогой,
Что встретил я в пути тебя —
Такою страстной недотрогой...
Павел. 1953, 20 декабря
Все складывается в моей жизни, казалось бы, так, как я и мечтал когда-то: женат на Катерине, у нас растет сын, на работе все нормально... Вот с Сергеем никак не налаживается: мне все время, когда я на него смотрю, мерещится, что это Михаил смотрит на меня с укором... А Сергей действительно похож на отца.
Но хоть все вроде бы и хорошо, а вот мучает какое-то подспудное ощущение несвершенности чего-то. Может, из-за того, что мне уже тридцать пять, а я только начал нормальную жизнь? А может, оттого что почти восемнадцать лет вел эту тайную греховную жизнь с Катериной и от этого психологически сломался?
Теперь она моя законная жена, каждый вечер ложимся в постель без страха, что кто-то войдет, кто-то увидит, кто-то услышит... А вот ощущение восторга и радости пропало! Оно, правда, пропало уже давно, тогда, когда Елена Степановна "застукала" нас... Когда это было? Давно... Кажется, что в декабре сорок шестого.
Катя продолжает от меня требовать прежней страстности, прежнего огня, а я не могу: перегорел, наверное. Может, все это потому, что я так и не жил все прежние годы своей жизнью, все было лишь ожиданием непонятного смутного "завтра". Все это время я был продолжением Катиного чувства ко мне. А, наверное, каждый человек должен прожить свою жизнь самостоятельно, а не идти за хозяином, как лошадь на поводу... А сколько раз я вспоминал Олю! И иногда даже вкрадывались крамольные мысли: не Катя ли написала ей что-нибудь оскорбительное, что та так резко вдруг перестала писать мне? Ну, да теперь это быльем поросло... У Кати не спросишь, да и что бы она ни сказала, всё будет плохо: скажет, что она действительно что-то сделала, я стану ее по-тихому ненавидеть, а скажет, что ничего не делала, я не поверю... Так что ничего и не остается, кроме как "молчать в тряпочку".
Да и вообще, о чем я думаю? Ведь я стольким Кате обязан! Она меня и в Москву вытащила, и сына ради меня родила. Да что там: она из-за меня свою семью разбила. Я же понимаю, как страдает Михаил... И вижу, как тяжело Сереже: я ему, конечно, никогда не смогу заменить отца!
Ну, что поделать... Надо жить. А счастье? Наверное, я уже исчерпал свой жизненный лимит: слишком рано начал! Да и не так начал.
Катерина. 1954, 11 января
Вот я и добилась, чего хотела, к чему стремилась... Даже мама, по-моему, успокоилась. Сережу я, вроде бы, тоже убедила, что нам с ним жить лучше с Павлом, чем без него. Да и к братишке своему он очень тепло относится, я даже не ожидала, думала, будет обычная ревность к младшему. Ну, да Сережа уже совсем взрослый парень, он все понимает! Ведь между ними разница почти восемнадцать лет — Павлик ему в сыновья годится!
Все хорошо, но я не понимаю, что творится с Павлом. Все установилось: мы муж и жена, у нас есть ребенок, он на хорошей работе. Казалось бы, живи да радуйся! Не могу пожаловаться: он внимательный, предупредительный. Немного, правда, с Павликом прохладен, но может, это он так себя ведет из-за Сережи, чтобы не вызвать у того чувства ревности? Сереже-то он вообще практически не уделяет никакого внимания, никогда ни о чем с ним не говорит, не спрашивает, как у того дела. Впечатление, что Павел Сергея просто боится. Надеюсь, что это все же временное.
Но вот со мной Павел — будто его сглазил кто! Когда мы ложимся спать, он вроде меня боится. Вся его активность пропала, хотя, казалось бы, теперь все спокойно, никаких тебе опасений, никаких тревог... Я уж иногда думаю, что, может, он так привык к этой многолетней нервотрепке, что у него, как у собаки Павлова, слюна выделяется только в привычной обстановке темного коридора? Ох, что-то я уж слишком стала злая, точнее, злоязыкая...
Может, мы слишком долго ждали этого счастья? И вот пришло к нам, наконец, позавчерашнее наше счастье, а мы сами уже стали сегодняшними!
Ксения. 1954, 8 марта
Были сегодня с Виктором в гостях у Кати с Павлом.
Маленький Павлик здорово вырос, пока еще не говорит, но сообразительный парнишка.
Я очень по маме соскучилась, да и с Катей мы давненько не виделись. Сережа совсем взрослый, посидел с нами немного для приличия и умчался. Катя говорит, что у него девушка появилась. Ну, что же: возраст такой!
Все было хорошо, но когда уже ближе к вечеру собирались сесть за стол, то Катя стала что-то резкое и обидное говорить Павлу. Виктор не сдержался и обрушился на Катю с упреками: какое она имеет право унижать человеческое достоинство Павла. Катя что-то и ему сказала неподобающее.
Виктор вообще-то человек очень выдержанный, но тут аж взорвался. Ворвался на кухню, где мы с мамой готовили какую-то закуску, и сказал: "Собирайся, Ксения, поехали. Мне это надоело! Нельзя так измываться над человеком!"
Когда мы одевались, в прихожей появился Павел, выглядевший каким-то побитым и расстроенным. Катя осталась сидеть в комнате и к нам не вышла. Мы попрощались с ним и поехали домой.
По дороге Виктор долго молчал, и было видно, что сильно расстроен. Потом будто извиняясь за свои резкие действия, сказал мне: "Мне искренне жаль Павла. Он не плохой человек, но совсем уж бесхребетный. Ты сама видишь, что Катерина согнула его в бараний рог, он не имеет ни права голоса, ни даже права молчания! Ты меня извини: я знаю, что их с Катериной отношения меня не касаются, но сегодня я уже выдержать не смог!"
Мария. 1954, 13 марта
У нас с Михаилом идет роман в письмах... Он буквально завалил меня своими стихами. Стихи у него отличные! Или мне это так кажется, поскольку они все обо мне и для меня?..
Присылает он мне в конверте стихотворение, никакой больше записочки, ничего. Тем не менее, у меня часто возникает желание написать ему письмо. Но что я ему напишу, кроме того, что его стихи прекрасны: что он мне очень нравится, что я думаю часто о нем? А нужно ли это ему? Кроме того, даже если я и решусь на письмо, у меня нет ни места, где бы меня никто не трогал хотя бы полчаса, ни этого самого получаса свободного времени...
А вообще-то, нет у меня сейчас настроения письма
Михаилу писать: я беременна... Как я и обещала Аркадию, мы запланировали ребенка сразу после моего возвращения из Талина. Он очень уж хочет иметь "собственного сына". Ожидаю я в середине июля.
Иногда я мечтала, чтобы этот ребенок был от Михаила. Но потом одергивала себя: что за глупая фантазия? Прежде всего, откуда я взяла, что у Михаила есть что-нибудь серьезное по отношению ко мне? А во-вторых, родился бы ребенок, похожий на Михаила и ничего общего не имевший бы с Аркадием... Что я скажу Аркадию? Что мальчик похож на моего прадедушку, ну просто копия, да? Что предписано судьбой от того не убежишь...
Михаил. 1954, 7 августа
Я не удержался... Нашел повод и махнул в Каунас. Я больше так не могу. Я должен видеть Марию, поговорить с ней, услышать ее голос... Я позвонил Ларисе и сказал ей, чтобы она передала Марии, что я приезжаю в Каунас. Я знаю. Что у нее ребенок, но для меня это... Как бы это сказать? Ведь ребенок любимой женщины — от кого бы он ни был! — это продолжение любимой женщины!
Я приехал, остановился в ближайшей гостинице. И сгорая от нетерпения, бросился туда, к тому дому, где живет Мария... Я бродил, как обезумевший, по дорожкам и тропинкам около ее дома и, наконец, увидел ее, идущую с коляской. Я бросился к ней, забыв про все: про приличия, про то, что ее муж может быть рядом, про то, что нас видят другие люди. Я подбежал к ней и, даже забыв поздороваться, стал поздравлять ее с рождением ребенка. Она сказала, что это дочь. Не знаю почему, я спросил:
— Ты назвала ее Дарья?
— Да... А откуда ты знаешь? Тебе Лариса сообщила?
— Нет, нет! С Ларисой я не общался давно. Я не знаю почему, но мне показалось, что твою дочь должны звать именно Дарьей!
— Странно, Миша... Как ты угадал? Это же не такое часто употребительное имя...
— Ну, может, я просто читаю мысли на расстоянии! — Сострил я, стараясь выйти из этого положения: мне и самому стало странно.
Я заглянул в коляску и увидел совершенно изумительное дитя. Я знаю умом, что все новорожденные дети страшны до ужаса. Но этот ребенок Марии показался мне и взаправду изумительно красивым.
Мы прогулялись немного по дорожке, между домами.
Мария сказала мне:
— Михаил, у тебя, наверное, много дел в городе?..
— Нет, Мария, я приехал специально, чтобы увидеть тебя!
— Михаил, ты сходишь с ума! Ты мне очень нравишься, но у меня семья, дети... Мне самой жаль, что все так обернулось в моей жизни... Но что можно поделать?..
— Я бы не приехал, если бы смог не приехать... Но я, наверное, правда, схожу с ума. Я понимаю, что поделать ничего нельзя. Но пусть даже так, редко, на ходу, но я должен видеть тебя. Прости меня за это...
Опять стучат, стучат колеса,
Несется поезд по Литве.
И паровозный дым белесый
В осенней курится листве.
И паровозный дым белесый
Течет рекою по траве.
И первых звезд тревожных блёстки
Навстречу мчит холодный ветр.
И первых звезд тревожных блестки,
И сумрак пожирает свет...
И тает явь. И ярче грёзы
В моей безумной голове.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
