Золотой Разброс1. Слезы Невидимых

— Брось эту фамильярность! Знаю, что за глаза Графом зовёте. Но всему предел есть! Зачем этого озёрного юродивого к институту приваживаешь?

— Ну что вы, Лев Николаевич! Не виноватая я! Он сам пришёл!

— Ладно бы один раз, а тут система! Как ты в Озере поплаваешь, так у нас «канальей» на весь институт разит!

— Сам приходит! Надоел уже.

— Так запрети!

— Пробовала. И потом…

— Ну-ну…

— Папа с мамой его, говорят, много чего видели, когда Озеро осушали. Им подо всем городом поплавать довелось. Могут быть интересные ниточки.

— Так на то и ниточки, чтобы за них дёргать! А ты только воду мутишь да бедному лягушонку мозги пудришь.

— То-то и беда. Я б давно с его родителями побеседовала. Только как говорят: седина в бороду, и не знаю кто у Водяных, в ребро. Пончик с нежностями, а папка меня, бедную беззащитную девушку, все за попу ущипнуть норовит!

— Прояви дипломатию! И от попы твоей драгоценной не убудет. Не девочка! Который уже век живёшь. Или забыла при девичьей памяти?

— Натерпелась я за свою долгую жизнь от вас мужиков! А сами-то помните, как в Верхнеудинске с ума сходили?

— Нет теперь Верхнеудинска! А в Улан-Удэ в прошлом году в командировке был, так, будто только вчера не Граф, а я с мадемуазель расстался. Тоска взяла…

— Лёвушка! Не надо жить прошлым! — каким-то новым, с интимной хрипотцой голосом произнесла Лилия. — Помнишь, я тебе про будущее, про Париж у камина говорила?

Глаза Льва Николаевича стали вдруг грустными-грустными.

— Иди уже, Лилия Эльрудовна. И подумай, как Озёрный Люд к нашему делу пристегнуть. Соорудила девицу себе на потеху, да для пригляду за графом Брюхановым, а теперь честный учёный, бюджетник, между прочим, обречён на вековую печаль по прошедшей любви. А за что не понятно. Кто мне этот граф Брюханов? Только по твоим рассказам знаком.

— Сам знаешь, первый опыт у меня был. Вместе радовались, что за любвеобильным Графом француженка будет приглядывать.

— А кто тебя просил такую козу взбалмошную соорудить? Или сама такая, и её по своему подобию точно состряпала?

— Почему непременно надо меня, бедную, обижать? Говорю же: впервые вместо себя «маячок» в своём образе оставила! Сомолично никак в этой дыре прозябать не могла. Дела поважнее были. Опыта не было. Вот и не отфильтровала из головки Лилиан свои знания про другие времена. У меня-то всё по полочкам в мозгах разложено, а у этой чокнутой в голове салат под названием винегрет получился.

— А шампанское?

— Тут понятно всё. Сам знаешь, утешалась я алкоголем, когда при полку состояла. Вот и к «кукле» перешло.

— Всё-то тебе понятно да ясно. Одна у нас такая — самая умная.

— Так и воистину одна. Кто, кроме меня, из Племени всё как есть помнит и по временам в полном сознании путешествует? Правильно. Никто. А я даже на том свете побывать успела. Недолго правда, пока Сила от Слёз не всколыхнулась.

У Базуки

Дух Могучей Реки, удобно расположившись в гостиной Базукинова особняка, с шумом прихлёбывал из расписного блюдца чай и увлечённо хрустел кусочками сахара.

— Куда в тебя, Дед, лезет! И так всю жизнь в воде да под водой сидишь, а тут второй самовар приканчиваешь!

— Больно распоясался, Алексей! Уже просто Дедом кличешь. Ладно, я не сержусь. Вроде как товарищи теперь мы стали. Хотя и чудно это.

— Ты не обижайся. Мне чаю не жалко. И уважаю я тебя. А Дедом зову, чтобы покороче.

— Вот все так люди сухопутные — спешат, спешат. Больно век ваш короткий. А ты молодец. У вас нынче в городе самовара не найдёшь.

За окном смеркалось. Редкие тучки вяло пугали граждан дождём, но выполнять угрозу не торопились.

— Так, что у нас на повестке дня? — Дед успел нахвататься современных оборотов речи и очень этим гордился.

— Повестка такова: сегодня ночью будем выводить твою собаку Баскервиллей на оперативный простор, — в тон Водяному ответил Лёха.

— И что?

— Попробуем пустить её без поводка по территории. Что-то сильно зверюга беспокойная стала, как на колокольню её стаскали.

— Надо её внутрь большого колокола поместить, да вдарить по нему хорошенько. Я видел, так туземцы на моих берегах делают, когда всё Племя собирается.

— А зачем?

— В том и штука. Видел: берут самую крупную псину, садят в золотой чан, переворачивают его. Потом молотят по нему снаружи дубиной. Собака под чаном рычит, злится, и краями чана, прямо пашет землю. А туземцы вслед бегут да по нему хлещут.

— А потом?

— Где собака из сил выбьется, там копать начинают. Всегда золотишка по нескольку фунтов поднимают.

— А как реализуют?

— Знать не знаю. Не моё дело. Вот только много лет тому, видал, как голодало это Племя страшно в свою первую зиму в тайге. Всю свою живность поели, включая собак.

— А нынешняя псина откуда? Новую породу что ли туземцы завели?

— Могу рассказать. Как снег таять начал, да солнышко пригрело из пещеры, что в Утёсе, выбралась на свет сучка беременная. Похожа была на прежнюю съеденную породу. А так-то сильно не приглядывались: пошел завод собачьему роду и слава их пёсьим Духам.

— А эта…

— Эту я, стыд на мою седую голову, спёр у своих таёжных постояльцев. Прямой потомок эта собачка той суке будет. И если собачье племя золото в тайге чувствует, думаю и здесь, откуда его приволокли, тоже не оплошает собачонка. А мы будем поглядеть, что из этого сможем поиметь.

— Ну и базар у тебя, Дедуля, стал!

— С кем поведёшься…

Верхнеудинск

Хороший городок образовался из казачьего острога. Людишек всё прибывало. Вот уже и настоящим городом стал. Надо сказать, новые поселенцы неплохо уживались с местными бурятами. Были и любители экзотической старины. Граф Брюханов Лев Николаевич, к примеру.

Граф — человек образованный. Любил на досуге археологией да этнографией побаловаться. Всерьёз-то науками заниматься графу вроде и неприлично, а как милое развлечение, даже шарму добавляло. Новомодным английским понятием «хобби» можно было науку объявить.

В такой глухомани, недавно присоединённой к Империи, сам Бог велел стариной заняться, чтобы от скуки не свихнуться. Аборигены эту графскую блажь сразу раскусили. Не было отбою от разных «калик перехожих» с раскосыми глазами.

Один особо лохматый и одарённый вообще у графа в усадьбе поселился. Понравились Их Сиятельству сказания, которые мастерски исполнял сей менестрель Востока, аккомпанируя себе на диковинном инструменте хур — бурятской двухструнной скрипке.

Ещё Графа, немного знакомого с языком и религией бурят, впечатлило имя сказителя — Гэгээн. В переводе — Просветлённый.

А местные жители таковым Гэгээна и считали. Мол, издревле пророчество известно: воплотится однажды, когда придут на Отчую Землю люди с бледной кожей и подчинят себе местное население, Дух Великого Гэгээна, и просветит, и прославит Землю Отцов.

Странными были сказания Гэгээна. Вроде и про Забайкалье. А вроде и про другие края, да народ, который себя Детьми Невидимых Родителей прозвал. Да были у народа того богатства несметные, которые Родители дали. Только назывались почему-то эти сокровища Родительскими Слезами.

Много вёрст отмерил Граф со своими экспедициями по Сибири и Дальнему Востоку. Много легенд слышал. Знал и про местность, именуемую Белой Горой, что ныне на территории города Чумска находится. Жило там, якобы, Племя богатое и славное, да куда-то и откочевало, унеся с собой свои богатства.

Немало Графу в его изысканиях помогала мадемуазель Лилиан, которую он подобрал по прибытии в Верхнеудинск в одном из трактиров с нехорошей славой.

Была девица дивно хороша собой. И, хотя за версту видно её французское происхождение, несомненно, в родословной имелись какие-то мавры, то ли турки: наверное, кто-то из предков-крестоносцев в походе в Святую Землю согрешил.

Пела мамзель за гроши и выпивку для нетрезвой публики французские шансонетки и русские жалобные песни про тоску-кручину и цветочки-лютики.

Однако, была девица не столь проста, как казаться хотела. И воспитания изрядного, и языки, кроме русского и французского, были этой особе известны. Даже на местных наречиях изъяснялась лучше Графа. Многое непонятное в сказаниях Гэгээна объяснить могла.

Одна беда: нельзя было с уверенностью сказать, что в её речах, правда, а что пустая болтовня. От жизни кабацкой усвоила пагубную привычку без меры потреблять шампанское. Часто прямо с утра в постели вместо кофию.

Лев Николаевич даже подозревал, что слегка умом его любезная повреждена была. Не белая горячка, конечно, но всё же…

«Я, друг мой милый, всё мечтаю тебя с Юликом Бриннером познакомить. Он король. Да-да. Король Голливуда. А как поёт! «Поле, ветер энд огоньки. Дальние-е-е дорога…». Его сам цыган Ванька Дмитриевич учил, который старца Распутина развлекал! А с сыночком его, Алёшкой, Юлик даже альбом цыганских песен записал. Экзотика: Голливуд и семиструнные гитары! А познакомились они в Париже… Париж, Париж…

Мы с его папкой Жюлем вместе в эти дикие края прибыли из Швейцарии. Но это всё в далёком будущем. А Юлик — мой дальний родственник. И тоже с азиатской кровью. Жюль, слыхать, на монгольской принцессе был женат! Только Юлик в Париж да в Нью Йорк удрал. А я в Верхнеудинске свою молодость гублю. Зато Дюма-сын свой занудный роман «Дама с камелиями» про меня напишет! Фу! Папка Дюма веселее книжки сочинял.

« Пора-пора-порадуемся на своём веку»... Впрочем, это Максик Дунаевский придумал. Он, точно, не француз…

Но это всё в далёком будущем! Ещё шампанского подать, в честь Дюма-Отца и Сына!»

Слушал Граф такую болтовню. Дивился. Порой страшновато ему становилось. Любил он эту беспутную кокотку и боялся искренне за её рассудок. Однако отучить Лилиан от «шампани» не удавалось. Так что приходилось терпеть эксцентричные речи и поведение возлюбленной.

Беда, только: она и без вина часто стала несообразное нести. Любовь зла. А Лилечка уж больно хороша собою.

«Господи! Спаси и помилуй! Заступи, Мать Пресвятая Богородица! — взывал Граф.— Что за абракадабру несёт! Откуда и слова такие непонятные! Может, просто путает всё по-русски, вот и получается чушь!»

Так пытался себя утешить Лев Николаевич. Хотя и знал, что русскую речь девица понимает изрядно.

ИИВЖН. Недалеко от Северной столицы

В прибрежной лесной полосе Озера уютно (скорее укромно) расположились корпуса какого-то то ли пансионата, то ли санатория. Однако трудиться и искать таковой в туристических справочниках Ленинградской области смысла не имело. Да никто и не искал.

Не замечали этого учреждения отдыхающие. Местные жители и вовсе считали, что за высоким забором находится военный объект — что-то вроде ракетной базы.

Между тем на КПП объекта имелась вывеска, честно извещавшая всех обученных грамоте, что здесь находится «ИИВЖН. Ладожский филиал». Короче, понимай, как знаешь. Всё по-честному обозначено.

А если попадёшь за ворота КПП — увидишь корпуса, напоминающие больничные. В корпусах и вправду больные лежат.

Странные там обитают люди. Потерянные. Многие даже не тратят сил, чтобы выйти хотя бы на крыльцо своего корпуса. Оно и понятно: зачем трепыхаться, если безнадёжно болен?

Название болезни ни больные, ни врачи вслух стараются не произносить, однако слово «онкология» шуршит зловещим шёпотом в больничных коридорах.

Главный врач, седой благообразный Лхасаран Цэрэмпилович Багмаев дни и ночи проводит в заботах о пациентах. Каждого в лицо и по имени знает, каждому найдёт ласковое слово, каждого ободрит и утешит. Но не скрывает, что все больные безнадёжны. Считает — надо учить больных смотреть правде в глаза. За прямоту его и уважают.

Только вот никто из больных, да и немногие из персонала, не знают, что основная, официальная специализация Лхасарана Багмаева — это психология и психиатрия. Онколог же он, вроде бы по совместительству.

По слухам, ещё его прадед практиковал в дореволюционном Петербурге, был модным доктором, вращался в кругах, близких ко двору. Этот прадед, говорят, и основал на берегу Ладоги лечебницу, куда свозили со всех краёв необъятной Империи «интересных» для медицинской науки больных.

Ныне лечебница приобрела статус филиала «Института исследования взаимодействий жидкостей недр», находившегося в далёкой Сибири в городе Чумске. Почему так случилось, никто особо голову не ломал. А больные и не знали таких тонкостей...

А тонкость была в том, что для экспериментов с «больными» требовалось особое свойство проистекания этих самых жидкостей недр — наличие водоёма-озера, дающего начало реке.

Больные подбирались здесь особые. Из тех, кого при переносе Родительских Слёз на Север по временам разбросало. Что говорить, особая публика. И головы у всех отвинченные. Туго про себя и мир соображают. Но обрывками кое-что интересное помнят.

Умные люди ещё в позапрошлом веке к таким приглядываться начали, после экспедиций знаменитого графа Брюханова. Только немного было тех, что помнили. И те, в большинстве, Жёлтым домом кончали.

Бесценной находкой для исследователей древних сказаний коренных жителей Белой Горы стала «туземная принцесса Лилия», которая полностью сохранила память и осознание. С её помощью и других «разбросанцев» определяли.

Впрочем, кто кого нашёл: Лилию исследователи или она исследователей — большой-бааальшой вопрос!

А «разнесло» эту публику оттуда, где ныне расположен город Чумск и Озеро Чистое небольшую речку Чистую порождает. Мало по стране таких мест. Однако есть.

Вот и поместили филиал Чумского НИИ на берегах Ладоги, дающей начало могучей Неве. Как под микроскопом хотели все обстоятельства воссоздать: малое озеро и реку великими заменили. Не чета речка Чистая славной Неве.

Другой филиал соорудили в столице Бурятии Улан-Удэ. Там, хотя и не очень близко, но и недалече, по сибирским меркам, седой Байкал породил Красавицу-Ангару. Буряты же Ангару особо уважают. Даже единственный национальный бурятский балет называется «Красавица Ангара».

Золотая усыпальница

В устье Ушкуйки плавно заходили из вод великой Матери Реки невиданные лодки, совсем не похожие на скорлупки, в которых Племя занималось рыбной ловлей. Невиданных размеров были те лодки, а в них, зорко всматриваясь в берег, стояли крепкие вооружённые люди.

И просвистела стрела. И, охнув, схватилась за левую грудь красавица Лилия, и упала со стоном на землю...

И засвистели стрелы вокруг Фируза, приникшего к бездыханному телу жены.