В голове здорово шумит и ноги не очень слушаются, но у меня прекрасное настроение и над головой полная луна. На луну всегда волки воют, я останавливаюсь в раздумье — нет, я не могу выть, я же волчьего языка не знаю, лучше я спою.

"Приду я домой, напою коня..." — я почти уверенно иду вперёд к темнеющему массиву домов. На заднем плане робко пробивается мысль, что, может быть, не стоило идти через пустырь. Всё-таки темновато тут, но с другой стороны — я что, не сама себе хозяйка? Где хочу, там и хожу! И вообще — что хочу, то и делаю, понятно? Этот вопрос я задаю громко вслух и, остановившись, жду ответа. Мне никто не отвечает, и почему-то, меня это очень обижает и злит. Я злюсь, страшно злюсь.

-Да что же это такое, даже поговорить не с кем!

Дома впереди медленно приближаются и неожиданно ложатся на бок. Ну, не фига ж себе! А, это не дома, это опять тут сугроб. Безобразие, сугроб на сугробе, девушке домой не дойти! Почему-то с каждым падением подниматься становится всё сложнее и всё сильнее мешает шуба. Вообще — зачем она мне?

На улице такая теплынь, даже жарко. Наверное, уже давно весна. Сейчас я её сниму и вот тут, где-то тут была скамейка, повешу. Пусть повисит. Точно.

Скамейка и вправду находится довольно быстро. Правда, она занята. Это просто безобразие. Я некоторое время пытаюсь рассмотреть тех, кто нагло расселся на спинке моей скамейки, но огоньки их сигарет дают слишком мало света и мне это не удаётся. Оставив все попытки опознать наглецов, я громко заявляю: "Эй!" А что, собственно, я хотела сказать?

— Тебе чё, коза? — спрашивают меня. Я оглядываюсь, даже поворачиваюсь, чтобы найти эту самую козу. Вот смешные, тут же никого нет, кроме меня. Я хохочу и начинаю снимать шубу.

— Э, ты чё, совсем? — один из сидящих встаёт и направляется ко мне. О, какой молодец! Пусть поможет, а то я совсем заблудилась в рукавах.

— Максимова? — парень наклоняется к моему лицу. — Максимова, это ты???

Я? Да, это я, ну и что? Уф, устала-то как, а ещё целый рукав остался.

— Не х... себе! Оденься, мороз же, идиотка.

— Твоя знакомая? — интересуются со скамейки.

— Учимся вместе.

— Ну, давай её сюда!

— Не, пусть валит, она не из этих, проблем потом не оберёшься... Максимова, ты где так нажралась? — меня, вот обидно-то! — запихивают обратно в шубу, застёгивают и, развернув по направлению к дому, дают под зад ускорение. — А ну, быстро, бегом!

Мозги не работают совсем, но команда выполняется чётко — ноги бегут.... Ну, как могут... Вот кто это был, интересно, лицо вроде знакомое... Одноклассник, говорит. Надо же...

Подхожу к дому, начинаю понемногу соображать. Мамочка моя, это же я чуть не влипла... И что ж я так напилась-то, боже мой... Ну, Ленка! "За нас, женщин!" — это я помню, потом как-то не очень, туманно всё, и "На посошок" — это уже на лестнице... Блин. Тихо посидели, называется. Стыдуха-то какая... Ищу в сумке ключи, голова кружится и перед глазами плывёт, поэтому в замок попадаю не сразу. Дверь открывается и на пол падает сложенный листок бумаги. Я смотрю на него, не очень понимая, что это. Беру в руки, разворачиваю и пытаюсь прочитать два торопливо написанных предложения. Так. Вообще-то в прихожей можно зажечь свет.

" Лида, позвони мне пожалуйста. Пожалуйста, позвони. М."

"Пожалуйста" подчёркнуто. "М" значит, ага. Ну, то, что это не "мама" — это понятно. Кто же у нас это "М"? Надо подумать. Ага, неужели профессор Мориарти... Ха-ха.

Алкоголь уже почти улетучился, но голова соображает туго. Я смотрю на часы — время детское, ещё нет десяти... Какой у меня сегодня длинный насыщенный день! Во сколько я оттуда ушла? Не помню, точнее не обратила внимание. Значит, Макс сюда приходил, наверное, ждал. Вот чёрт, на лестнице же холодно...

"Ну и холодно, а мне какое дело?"

"Как какое, жалко же..."

"С чего это мне его жалеть?"

"А что он тебе плохого сделал?"

"Как это — что сделал? Да он, он..."

"Что?"

"Ну..."

"Вот именно".

По-моему, это уже шизофрения...

Так, всё. Разгул заканчиваем, берём себя в руки, как бы ни было это противно. Вешаю на вешалку многострадальную шубу, снимаю сапоги, отправляюсь в ванную. Змеевик на стене относительно горячий, значит, вода должна быть. Включаю воду, некоторое время жду. О, радость — горячая вода наконец-то доходит до нашего этажа. Раздеваюсь и встаю под душ.

Струи воды смывают с волос и тела шампунь и, как видно, вместе с ним смывается усталость, остатки опьянения и дурость. Впрочем, дурости ещё много. Ленка основательно пошатнула мои представления и установки об отношениях. Теперь мне кажется, что уходить не следовало, надо было остаться до конца и делать вид, что ничего не произошло. Положа руку на сердце, надо признать, что так было бы правильнее, но вряд ли у меня получилось бы "держать лицо". Ладно, что сделано, то сделано. Вот только, как некрасиво получилось с Татьяной Георгиевной! Чёрт. Надо позвонить и извиниться.

Выключаю воду и выбираюсь из ванной. Зеркало запотело, и я протираю его кончиком полотенца. Закручиваю волосы в чалму, рассматривая себя в зеркале. И вправду похудела... Хм... Зато какой чёткий переход от талии к бёдрам — просто класс. И талия стала тоньше. В общем и целом — меня моя фигура устраивает. Поворачиваюсь боком, хмыкаю и делаю вывод, что если некоторым больше нравятся минусовые размеры, так пусть они и идут себе, полем и лесом! Никто плакать не станет! Вот так! Ну, может быть, немножко...

Закутываюсь в полотенце и иду на кухню. Надо сделать себе нормальный чай. Ставлю чайник, беру телефонную трубку. Позвонить я должна, это ясно, вот только пусть трубку возьмёт не он, пусть кто-нибудь другой... Ну, пожалуйста...

— Слушаю! — в трубке голос Максиного отца. Уф! Есть же в жизни и светлые моменты.

— Добрый вечер, Леонид Александрович! Это Лида. Извините за поздний звонок.

— Добрый вечер, Лида, — голос в трубке очень спокоен и располагающ. — Молодец, что позвонила, мы уже волновались.

— Я зашла к подруге... Я... — я запинаюсь. Надо было заранее обдумать, что говорить! — Вы не могли бы передать мои извинения Татьяне Георгиевне? Мой уход выглядел не очень красиво, но я просто не могла остаться!

Мой голос срывается, я делаю несколько глубоких вздохов.

— Мы не стали рассказывать Танюше... Татьяне Георгиевне причину твоего ухода, Лида, — после паузы говорит Леонид Александрович, — она немного удивилась, что ты не стала ждать, пока тебя проводят, но не более того.

— Спасибо, — у меня отлегло от сердца, хотя бы совесть не будет мучить. — Это всё. Не буду больше мешать отдыхать. Всего хорошего!

— Подожди, Лида, — голос в трубке становится чуть менее уверенным и чуть больше напряжённым. — Ты не хочешь поговорить с...

— Нет! — невежливо перебиваю его я. — Не хочу... Не сейчас...

— Да, я понимаю — он замолкает, я жду. — Мне бы не хотелось выгораживать своего сына и вообще вмешиваться в ваши отношения, но Лида, всё ведь может оказаться совсем не так как выглядит на первый взгляд.

Вот только папы-адвоката мне ещё не хватало! Понятно, что будет и выгораживать, и вмешиваться, и оправдывать!

— Леонид Александрович, — я закрываю глаза и изо всех сил сжимаю кулаки, чтобы держать себя в руках и попросту не нахамить, — мы.. я обязательно поговорю с ним... но только не сегодня. Хорошо?

— Да, конечно, ты права, уже поздно. Просто подумай, он ведь тебя никогда не обижал, правда?

О, боже ж мой! Да что, мне сейчас ещё и придётся прощение просить, за то, что обидела хорошего мальчика подозрением?

— Да, да, Леонид Александрович, спокойной ночи!

— Спокойной ночи, Лида!

Буквально пару минут разговора, а руки снова трясутся. Так я не засну. Где-то у мамы была валерьянка. Капаем в чай. Что-то не везёт мне сегодня с чаем — то коньяк, то валерьянка. Я ополаскиваю чашку, расчёсываю, высушиваю и заплетаю волосы. Забираюсь под одеяло. Наконец-то!

Глава 9

Ох, моя головушка... Ох, моя спиночка... Ох, кто же меня ногами-то всю ночь метелил? Как же мне плохо, мама дорогая... А ещё говорят, что от коньяка похмелья не бывает! Наверное, от дорогого и не бывает, а вот от пятого помыва с бочки... Фууу, как противно...

На кухне мама уже напекла творожников.

— Приветик! Давно пришла? — я старательно отворачиваюсь в сторону.

— Ого! — от мамы разве что-то скроешь. — Хорошо погуляли, я смотрю.

— Да нет, это я потом к Ленке забежала... Обсудить, так сказать, — усмехаюсь я, пряча глаза.

— Было что обсудить? — мама само спокойствие.

— Да так, по мелочам — оливье, хрусталь, тётки-дядьки... Ничего серьёзного. Просто языком потрепали, как без этого, сама понимаешь.

— Да, понимаю, как не понять, — мама размешивает чай. — Голова болит?

— Ой, болит, мам, — выдавливаю я улыбку.

Мама ставит подогревать молоко.

— Сейчас молока с мёдом выпьешь, и легче станет.

— А разве не положено стопочкой опохмелиться?

— Ага, двухсотпятидесятиграммовой! Перебьёшься. Пей уже!

Я пью без особого восторга. Во-первых, не очень лезет, во-вторых, мне хочется поговорить с мамой. Я просто уверена, что она мне сможет помочь, она просто обязана — ведь это мама. Мама же помогает всегда! Только вот с другой стороны получается, что я не могу справиться самостоятельно с первой же серьёзной проблемой. То, что поговорила с Ленкой — тут совсем другое. Подруга — она и есть подруга, как говориться, "в болезни и в здравии", а мама... Мама конечно, поможет, только расстроится... Или обрадуется, что всё закончилось? А закончилось ли? Камень на сердце тупо давит, не даёт глубоко вздохнуть, тянет...

— Мама?

— Что, детка? — мама поднимает голову.

Я смотрю на неё. " Нет, мама, ничего"...

— Я твой подарок вчера опробовала, тушь. Она и правда водоустойчивая, еле отодрала.

Мы вместе смеёмся. И во время моей истерики не растеклась, надо же, умеют делать!

— Ладно уж, допивай и беги. Опоздаешь!

Вхожу в класс, обвожу одноклассников взглядом... Кто же, интересно, мне вчера повстречался? Особенно пристально присматриваюсь к камчатке. Нет, никто не выражает излишних эмоций. Ну и ладно.

А вот зелёное Ленкино лицо наводит на размышления.

— Я что, тоже такая? — лезу в сумку за зеркальцем.

— Ну, не свинство? — Ленка утыкается лбом в парту, — пили-то вместе, что же мне одной-то так хреново?

— Так это ж элементарно! На кило живого веса, в данном случае моего, приходится спирта меньше, чем у тебя, потому что ты мелкая... — Я смеюсь.

— Я не мелкая! — Ленка возмущена, — я компактная!

— Ну, и что ты хочешь, всё логично.

— Иди ты со своей логикой! — Ленка стонет, её жалко.

— Хочешь конфетку?

— Иди ты со своей конфеткой! Шоколадная? Давай уже. Ух, ты, грильяж! А сама что?

— Не хочется...

Я отворачиваюсь, начинаю выкладывать учебник, тетрадки. Наверное, грильяжа мне не захочется ещё долго.

Пал Палыч, наш химик, вкатывается в класс одновременно со звонком. Он пунктуален до омерзения, педантичен до тошноты, трепетно влюблён в свой предмет и искренне не понимает, как можно не любить химию. Вообще-то он неплохой, но вот отмазки, что не приготовила урок потому, что болела голова, у него не проходят.

"Как может что-то болеть, когда ещё не выучены свойства ангидридов?" — вопрошает он, изумлённо подняв брови и воздев руки. И ставит двойку. Болезнь, по его мнению, это не оправдание. Вот так и живём.

Нельзя сказать, что я так уж люблю предмет, просто у меня хорошая память. Хотя... Вот с физикой у меня нет взаимопонимания, и память меня тут не особо спасает. А Максим любит физику... Ой, ну и зачем мне это сейчас?

-Сегодня мы вспомним совершенно волшебную тему — "Целлюлоза, её строение и свойства". Кто-нибудь хочет получить пятёрку? — Пал Палыч обводит класс горящим взором.

В классе устанавливается такая тишина, что слышно как дышат уснувшие за батареей мухи.

— Никто? Странно, такая лёгкая тема. Тогда... — ручка замерла над журналом, выбирая жертву. — Максимова!

Нескрываемый вздох облегчения проносится по классу, от Ленки быстрый шепоток: "Ни пуха!", я выбираюсь из-за парты, и понуро бреду к кафедре, пытаясь вспомнить, что я знаю.

— Целлюлоза, как и клетчатка, входит в состав растений, образуя в них оболочки клеток, — провозглашаю я с умным видом, видя перед глазами страницу учебника.

Пал Палыч с блаженной улыбкой кивает головой в такт моим словам, изредка поворачиваясь к классу, как бы предлагая разделить с ним удовольствие. Классу, собственно, по фигу — народ зарылся в учебник, пытаясь запомнить хоть что-то — ведь после первого вопроса, будет и вторая жертва.

— Продуктом гидролиза целлюлозы является глюкоза. Суммарный гидролиз целлюлозы может быть выражен уравнением... — Я старательно выписываю формулу, проверяю, кладу мел. — Большое значение имеют азотнокислые эфиры целлюлозы...

— Всё-всё, Максимова, хватит, дай и другим порадовать нас своими знаниями. Садись.

Забираю дневник, иду на место.

— Что поставил? — шипит кто-то сбоку.

Я открываю дневник посмотреть. Надо же, мне даже не очень интересно.

— Что ты там смотришь, Максимова? У тебя пятёрка, как обычно.

Я поворачиваюсь к учителю, выдавливаю улыбку: " Спасибо! "

— Куда ты собираешься поступать?

— В фармацевтический...

Он пережёвывает губами.

— Ну, что ж, тоже неплохо, надеюсь, у тебя всё получится. А сейчас, — с новым воодушевлением в голосе восклицает Пал Палыч, пританцовывая, возвращаясь к доске. — Уравнение реакции ведущее к получению этилового спирта из целлюлозы нам изобразит... Воинова!

Ленка издаёт задавленный писк и обречённо встаёт...

Весь остальной день проходит в полудрёме. Меня никто не дёргает, ничто интересного не происходит и, получается, ничего не отвлекает от грызущих меня мыслей. Обида почти прошла, в конце концов — кто я ему? Остались разочарование и опустошение. Чувствую себя ненужной вещью... Надо взять себя в руки. По здравому размышлению, чем скорее мы, вернее я, поговорю с... ним и расставлю все точки, тем быстрее всё это забудется, и я смогу вернуться к нормальной жизни. Не стоит тянуть. Надо продумать, что я скажу. Лучше, конечно, всё это записать, чтобы не сбиться. Читать по бумажке, понятно, глупо, но написать надо. Потом выучу и всё скажу, не запинаясь. А то я знаю себя, нападёт в нужный момент очередной ступор, слова выдавить не смогу — вей тогда из меня верёвки!

— Лен, — мы, поедая бутерброды, сидим на лестничной батарее. — А ты когда с парнем расставаться собираешься, что говоришь?

Ленка давится колбасой, я стучу её по спине.

— Тут я тебе не помощник, уж извини, подруга.

— Это ещё почему? — я ошарашенно смотрю на неё.

— Потому что вы завтра помиритесь, а я виноватой останусь. — Ленка закидывает в рот последний кусочек хлеба, вытирает салфеткой пальцы. — "Милые бранятся — только тешатся". Слышала такое?

— Не собираюсь я с ним завтра мириться! Лен, мне всё это очень неприятно, я хочу закончить побыстрее и забыть. — Я стряхиваю с юбки крошки.