Сказки участкового

Легко сказать: "работайте со сторожем", а как с ним работать то, если он не то, что слова сказать, глаза открыть не в состоянии. Минут десять я безрезультатно крутился возле решетки, за которой покоился нетрезвый организм гражданина Горыныча. Затем, решив, что есть время позаботится о собственном организме, и отпросившись у начальства, отправился домой, завтракать.

Акулина Васильевна встретила меня горячим чаем с медом и пирогами. Она внимательно выслушала недлинное повествование о сегодняшнем происшествии, посокрушалась и жалостливо поохала, сочувствуя страданиям несчастной музейной работницы, и даже обещала помочь, чем сможет в моем нелегком труде по восстановлению правопорядка на вверенной территории. Впрочем, этим ее обещаниям я тогда не придал никакого значения. Ну, сами посудите, чем может старушка — "божий одуванчик" помочь в раскрытии преступления? Так разве, что где-то, что-то услышит и мне расскажет. Старушки они ведь такие, целыми днями сидят на лавочках и сплетничают между собой, а вдруг среди этих сплетен и перессуд и проскочит маленькая крупица полезной информации. Еще на лекциях в институте, наш преподаватель криминалистики иногда любил задать вопросец с подковырочкой, типа: "кто лучший друг толкового участкового?". И окинув взглядом безмолвствующую в ответ аудиторию, сам себе отвечал: "лучший друг настоящего участкового — бабушка — пенсионерка на лавочке у подъезда. Она все видит, все слышит, все помнит. Надо лишь только уметь найти к ней правильный подход".

А тут и подход искать не надо. Акулина Васильевна ко мне как-то сразу с первого дня стала относиться как к родному. Настолько сильна в этой доброй, одинокой женщине потребность о ком-то заботиться.

И не надо думать, что я вот такой вот беспринципный тип, цинично пользуюсь добрым расположением старушки. Ничего подобного. Просто я тоже к ней очень хорошо отношусь, ну вроде, как будто это моя родная бабушка. Вот честное слово не вру. И объедать небогатую пенсионерку тоже не собираюсь. Наоборот, мы договорились, что со своей зарплаты буду отдавать ей деньги необходимые для моего прокормления. Она конечно и слышать об этом сначала не хотела, пришлось пойти на шантаж, пригрозить, что совсем откажусь от ее угощений.

В общем, на работу ваш покорный слуга вернулся часа через два, и был встречен радостным известием. "Клиент" созрел и был готов давать показания. Оставалось лишь извлечь его из КАЗа и придерживая, поскольку ноги слушались Федора Абдурахмановича весьма неохотно, привести к себе в кабинет.

Пока я рылся в планшетке в поисках ручки и чистого листа бумаги, музейный сторож скромно сидел на стуле напротив и с неизбывной тоской и скорбью взирал на стеклянный графин, стоящий на моем рабочем столе. Увы, сосуд был пуст, если не считать паутины на дне и деловито снующего по ней паука.

Ход беседы с гражданином Горынычем пересказывать не буду, поскольку процедура эта была до ужаса нудной и протокольной, и что хуже всего совершенно бесперспективной. Скажу только одно, никаких подробностей вчерашнего вечера вытрясти из него мне не удалось. Сплошные "тут помню, тут не помню". Если уж совсем коротко, поведанная сторожем история выглядела так: вечером в субботу, Федор Абдурахманович находился на своем рабочем месте и страдал от страшнейшего похмельного синдрома (надо сказать что состояние это последнее время было для него делом обычным, но от этого не менее мучительным). И вот на пороге сторожки появился — ОН. Спаситель! С тремя бутылками "лекарства" и банкой соленых огурцов. На этом связные воспоминания гражданина Горыныча заканчивались. В памяти остались лишь их жалкие обрывки. Помнил лишь частично начало самого процесса "лечения", и тот ужасный момент, когда вдруг обнаружил открытую дверь охраняемого объекта. Он успел лишь набрать номер своей начальницы, рассказать ей обо всем (именно этот его монолог Галина Андреевна приняла за зов потусторонних сил), и лишился сил. Увы, ни имени, ни фамилии неизвестного "спасителя" я от него так и не добился. Тщетно допрашиваемый старательно морщил лоб, вспоминая (ну, или, по крайней мере, делая вид, что вспоминает) ничего у него не получалось. Кстати про нашу с ним предыдущую встречу и тридцать рублей полученные за помощь в раскрытии "страшного преступления" Федор Абдурахманович тоже благополучно "позабыл". В ответ на все мои намеки он лишь удивленно хлопал честными глазами и уверял, что ничего подобного не было, да и быть не могло, поскольку видит меня сегодня в первый раз.

В общем, когда спустя два часа подолбных переливаний из пустого в порожнее, в кабинет заглянула дознаватель, в деле раскрытия кражи из музея я не продвинулся ни на шаг.

Оставив музейного сторожа по его обыкновению мучаться похмельем, любоваться пустым графином и размышлять о своей дальнейшей судьбе, мы вышли в коридор и устроили коротенькое совещание.

— Ну и что теперь делать? — выслушав мой рассказ о ходе расследования, тряхнула кудрявыми локонами Муромцева — надо, чтобы еще посидел, может чего вспомнит всетаки, хотя бы приметы какие — нибудь. Отпускать его нельзя, он же опять нажрется, а мне его еще на протокол допрашивать.

— Так давай его обратно в КАЗ закрою — предложил я — а мы пока пообедаем сходим.

— Да ты, что. Его Кулебякин обратно не примет. Больше трех часов прошло. По закону неположено. Он же знаешь как прокуратуры боиться.

— Вот блин. И как быть? Не могу же я с ним до вечера здесь сидеть, мне еще в музей надо с заведующей переговорить. Может, к себе его пока заберешь? Допросишь как раз.

— О чем допросишь? Чего он мне скажет: "тут не помню, там забыл"? — недовольно фыркнула Ольга — есть другая идея, получше. Есть у нас на первом этаже каморка, там уборщицы свои швабры, ведра и все такое хранят. Она снаружи на ключ закрывается. Вот туда его и спрячь, а мы через пару часов придем и продолжим работать.

— Это мысль! — не знаю почему, но предложение этой рыжей авантюристки на тот момент мне показалось очень удачным — а где ключи?

— В дежурке на гвоздике висят. Я отвлеку дежурного, а ты потихоньку их заберешь. А потом обратно повесим. Сможешь?

— Смогу, конечно! Чего тут не смочь!

Операция по изъятию ключей прошла "на раз". Пока Ольга что-то мило щебетала и строила глазки совершенно растаявшему, от внимания красивой девушки, Кулебякину, я бочком-бочком протиснулся в помещение дежурной части и незаметно снял связку с гвоздика, благо висели они у самого входа. Ну а дальнейшее было делом техники. Мы отвели Горыныча в каморку уборщиц, пообещав, что вернемся через пятнадцать минут, благополучно заперли его там и с чистой совестью отправились обедать.

* * *

Акулина Васильевна налила мне огромную тарелку ярко красного, с вкраплениями свежей зелени, островками мясных кусочков и янтарными кружочками жира, одуряюще ароматного борща, щедрой рукой бухнула туда добрых полстакана густейшей сметаны, и дав возможность проглотить пару ложек вкуснейшего варева, прямо в лоб огорошила неожиданным заявлением: "кушай Емелюшка, да пойдем. Нашла я твоего супостата".

— Кха. Гхм — обжигающе горячая вкуснотища комом встала у меня в горле, вызвав приступ мучительного кашля.

— Вот дура старая! — всплеснула руками Бабакула — едва не угробила мальчонку! Ты сынок не спеши так, ешь с расстановкой, никуда он от нас не уйдет.

— От нас? — я снова поперхнулся и закашлялся — кто не уйдет? Куда пойдем?

— Пока все не сьешь ничего больше говорить не буду — безаппеляционно завила старушка, и действительно не смотря на все мои попытки, вытянуть из нее хоть слово, до самого конца обеда ничего не сказала.

Надо ли говорить, что тарелка борща была проглочена моментально и уже через пять минут, я был готов следовать за своей домовладелицей. Однако Бабакула была непреклонна, и пришлось еще выпить пару чашек чая с ватрушками, прежде чем мы, наконец, вышли из дома.

— Поспрошала я значитца у соседок своих — рассказывала мне по пути Акулина Васильевна — а Митрофановна и говорит, так и так, мол, видала его, окоянного. Под самое утро уже. Бессоница у нее, понимаешь, встанет ранехонько, еще до петухов, и сидит бывало-че у окошка, ночи то нонче белые. А тут как раз энтот с мешком...

— А кто такой?

— А про то Емелюшка, она тебе сама расскажет. Вот почитай пришли уже. Только ты громче говори, а то слухом она слаба стала, и с чего бы это? Всего-то сто восемь годочков ей, Митрофановне-то.

Угу, правда, что. И счего бы это? Всего сто восемь лет. Молодуха. Практически невеста.

Рубленный из потемневших от времени круглых бревен домишко к которому мы пришли, был не велик и далеко не молод, наверное, даже постарше своей хозяйки, но всетаки выглядел ухоженным. Аккуратно крашенный, не высокий, штакетниковый забор, смазанная не скрипучая калитка, и расписанные ярким узором ставеньки на окнах, придавали ему очень даже нарядный вид. Ни дать, не взять, сказочный теремок. И сама хозяйка была под стать своему жилью, опрятная пожилая женщина которой с равным успехом можно дать и шестьдесят, а можно и все сто. Помните бабушку — расказчицу из сказок режиссера Роу? Вот. Значит, можете ее себе легко представить. Точная копия. Даже говорит также.

— Вот Митрофановна, привела я к тебе участкового нашего. Не смотри, что парень молодой, хватка у его знашь какая, у-у. Ни один бандит не сбежит. Ты расскажи Емельян Николаичу, чего видала — после недолгих приветствий, начала "допрос" Акулина Васильевна.

— И-и, милай! Дык я много чего видала. Вот помнится, в двадцатом годе приезжал к нам... — нараспев начала излагать свежеобретенная свидетельница и мечтательно улыбнулась — эх молода я была, ядрена. Кровь с молоком. Постой, а ктож-то был? Дай Бог памяти... .

Не-е, граждане, мне так далеко не надо. Интересно конечно, кто там приезжал в двадцатом годе и насколько "ядрена" была глубокоуважаемая рассказчица, но все-таки, дело, прежде всего.

— Бабушка, бабушка — вынужден я был прервать предавшуюся игривым воспоминаниям Митрофановну — вы меня, конечно, извините, но давайте лучше про сегодняшнее утро поговорим.

— Сегодня? А чего сегодня то было? — свидетельница поглядела в потолок, пожевала губами и без подготовки выдала — так, то Ондрюшка был.

— Стоп. Какой Андрюшка? Куда он шел? У него при себе, что-то было?

— Какой Ондрюшка? Да вестимо какой — непутевый. Матвей Феофилыча сынок. А шел он к лесу. И мешок при ем был. Да мешок был.

— Тяжелый мешок-то?

— А Бог его ведает, тяжелый аль нет. Ему шалопуту, что легкий, что тяжелый все одно, как пушинку взял да понес. Силушкой то Господь не обидел, весь в родителя свово. Матвей то мущщина виднай, по молодости бывало-че для шутки ради коня на скаку за задню ногу хвать, да и держит. А у их вся порода почитай такая. От деда, прадеда повелось, телесами велики, да умом просты. Один Серафимушко видать не в мать, не в отца, а заезжего молодца удался, сам хлипкой а умом востер...

Вот как! Значит, в Европе все дороги ведут в Рим, а у нас в лес. Очень интересная история. Кажется, даже догадываюсь, куда направился злоумышленник. Вот только зачем он бюст туда поволок? Надо сначала во всем самому разобраться, а потом уже начальству докладывать. С этими мыслями я быстро распрощался с бабулями и бросился к выходу.

— Емеля постой, ты куда так быстро? — уже у самой калитки меня окликнула Акулина Васильевна.

— Сейчас в отдел, пистолет возьму и в лес.

— Свят, свят — всплеснула руками старушка — а это то зачем? Нешто Андрюшку стрелять будешь? Он виноватый конечно, только зачем же так строго-то. Он парень тихий, безобидный, а ты стрелять его. Да и не пустят они тебя с пистолетом.

— Кто они? — я резко "тормознулся" и удивленно уставился на Бабакулу.

— А то, ты не знаешь — хитро улыбнулась она и тут-же перешла на деловой тон — ты вот, что. Одному тебе там не управиться. Я с тобой письмецо передам, найдешь там Митрича, отдашь ему. Чай мне-то не откажет, подсобит тебе по старой памяти, он ведь из ваших.

— Э-э-э. А каких наших?...

Но Акулина Васильевна уже меня не слушала, что-то бормоча себе под нос, она быстро засеменила вперед.

* * *

Уже через полчаса ноги послушно несли меня по знакомой дороге к волшебным воротам, а голова между тем обрабатывала полученную сегодня информацию. А уж тут было, что обрабатывать, поверьте мне. Ведь, что мы имеем на текущий момент. Некий житель Засарайска по имени Андрей, зная слабости гражданина Горыныча и умело на них играя, выводит музейного сторожа из строя, затем путем взлома запоров, проникает в охраняемое им помещение, тайно с непонятной, но явно корыстной целью похищает бронзовый бюст купца Калашникова и зачем-то тащит его в лес. Куда именно? Да в Заворотье конечно, больше некуда. Зачем? Понятия не имею. Стоп! Отчество папаши этого Андрея как? Феофилыч! И Серафимушка, который не в мать, не в отца... . Так вот оно значит, что! "Племяш Андрюха"! Нет, в этом городишке мне определенно нравиться. Такое ощущение, что здесь все жители друг друга знают, и как минимум половина из них состоит друг с другом в родственных связях. Но самое забавное даже не это. Самое забавное, в том, что в кармане у меня лежит записка, которую моя домовладелица Акулина Васильевна передает в Заворотье некоему Митричу. Который "из наших". Что бы это все значило?

Мучимый вопросами я сам не заметил, как добрался до ворот. Произведение деревянного зодчества оказалось на месте и пропустило меня беспрепятственно. Вот тоже, кстати, интересно. А если бы я с табельным оружием был, как бы они меня не пропустили? Обыскивать что ли будут? И откуда Бабакула знает про такие подробности? Вот тоже еще вопросы без ответов. Да ладно с этим потом разберемся, сейчас главное на Вепруса опять не нарваться. Да и Митрича надо как-то найти. Его точного адреса старушка не сказала. Впрочем, есть у меня здесь пара друзей — приятелей, может они подскажут.

Первым решил навестить Баюна. К сожалению, его на месте не оказалось. Минут пятнадцать я стоял под дубом, звал мохнатого по имени, даже кис-кис кричал. Все бесполезно. Ушел кудато по своим кошачим делам. Может мышей ловить, а может в библиотеку, кто его знает?

Зато Карен был дома, копался потихоньку на своих грядках. Моему приходу он обрадовался. Усадил за стол, накормил до отвала. Я в принципе и не голодный был, но перед неумолимым напором кавказского гостепримства устоять не смог. Хорошо хоть дальше идти пешком не пришлось, довезли со всем комфортом прямо до ворот нужного мне хутора.

* * *

Телега, погромыхивая на кочках и ухабах, подкатила к запертым воротам Стольного града.

— Ну, вот и приехали. Тпру-уу, милая — Митрич натянул поводья, останавливая колымагу, спрыгнул на землю и огляделся — чего тут стряслось то опять? Эй, служивые отворяйте! Чего заперлись среди бела дня.

Знакомство с этим не разговорчивым, серьезным дядькой лет пятидесяти, произошло просто и буднично. Жил он как я уже говорил на небольшом хуторке, километрах в пяти от здешней столицы. Оглядев мою новенькую форму, прочитав Бабакулину записку, и выслушав рассказ о случившемся в Засарайске происшествии, он хмыкнул, сочувственнно покачал головой и ни слова не говоря, отправился собираться в дорогу.