Квартал второй. Живая мёртвая девочка

Меня должно вырвать, как на пороге женского туалета?

Об ногу заскребло и сомкнулось на ней кольцом. Лениво повернув голову, я увидела, что одно из тел, чья овечка глядела зелёным индикатором, перевернулось на бок и вцепилось пальцами мне в щиколотку. Чёрная клеёнка прижалась к срезу — уже никакая фантазия не смогла бы вообразить там голову. Тем не менее, акнур тыкался этой пустотой мне в ногу, как бы пытаясь укусить тепло, нащупанное сквозь грязную ткань штанины.

В голове кто-то громко ругнулся матом — затейливый выверт, подчерпнутый из "мамкиной косметички", как называл Майк свою коллекцию цветастых ругательств. В реальности я не шевельнулась, скорее, благодаря заторможенности реакций — только продолжила наблюдать.

Один из чистильщиков подошёл к телу, нагнулся и чем-то щёлкнул на овце — лента "эквалайзера" вытянулась на всю. Содрогнувшись, акнур безвольно свалился на пол, и грубый пинок шнурованного сапога сдвинул его обратно к контейнеру.

Звук.

— Нервы у тебя либо стальные, либо отсутствуют.

Запрокинув голову — поскольку макушка моя была на уровне его кадыка — я посмотрела на чистильщика. Когда мы с майором только пришли сюда, окуляры собачьих масок казались бездонно тёмными, но теперь в их глубине что-то неуловимо отсвечивало. Словно эти широкоплечные фигуры вышли из режима ожидания.

— Судя по твоему виду, отсутствуют.

Голос, пропущенный сквозь электронный фильтр в респираторе, вибрировал, и услышь я его вживую, то, наверное, не узнала бы. Зато теперь стала понятна природа странного звука: хмыканье, с которым этот чистильщик — а может, и все они — наблюдал за мной.

Взглядом я поискала майора, но он стоял в тени, закинув локти на стойку открытой кофейни, и прижимал пальцы к устройству в ухе.

— Забудь, — негромко прожужжал голос, — он получает разгон от начальства.

— Почему?

Чистильщик смотрел на меня сверху вниз, и я вспомнила пустые глаза идола, вырезанного из дерева племенами южного материка — такой стоит в кабинете Осенева.

— Пятый параграф седьмой главы запрещает контактный бой с пентаморфными и более высокосоставными полипагами. Десятый параграф запрещает контактный бой с биморфными и более высокосоставными зоаклабридами. Если вкратце.

Он умолк, а я силилась понять, что же в таком случае следовало делать.

— Донна предпочла бы, чтобы ты сдохла.

— Что?

Механический голос лился из фильтра монотонно, как белый шум.

— Без обид.

Я моргнула.

— Он велел не покидать постов и вызвал только Тушканчик, но все мы предпочли бы, чтобы ты сдохла, а он остался жив. Если бы пришлось выбирать.

Стоило опустить веки, как из темноты послушно выкарабкался цианозный образ зоаморфа, обползающего тёмную фигуру.

— Экзекутор, даже бывший, всегда на вес золота. Хотя вы, сони, конечно, считаете иначе.

Экзекутор? Сони?.. "Во мраке Снам стать"... гражданские, что ли?

— Нет, — качнула я головой, — разумный выбор.

Разумный.

Майк любил повторять: "Мы никому не нужны", хотя в его устах, конечно, оно звучало как "Пошли они все!". Если очередная социальная реклама изрыгала потоки лжи насчёт цветов жизни, Проказа повторяла: государству необходимы налогоплательщики, исполнители определённых ролей, чтоб поддержать столпы власти, а люди — люди никому не нужны. Дети тем более. И она сама была никому не нужна, и Водянка, и Джо, Майкл, Никита, и Киара, и я, и все остальные.

Мы бесполезны для государства.

Хотя порой на арене Круга создавалась иллюзия, словно ты сильней этой бесполезности. Выше неё, как сверхчеловек. Может, поэтому Проказа выигрывала каждый свой поединок.

Чистильщик помолчал, а затем сунул руку в один из съёмных модулей на жилете и достал блестящую монетку.

— Выбери любой.

Его палец в перчатке указал на контейнеры с головами акнуров.

Я медленно погружалась в болото ирреальности, а потому не стала ничего спрашивать — просто подошла к тому вместилищу голов, чья овечка горела ровным зелёным индикатором.

Звук.

— Открой.

Замок поддался при простейшем нажатии, и я откинула крышку — лицо цвета оленьего мха окружено соломой белокурых волос, верхняя губа, тонкая и широкая, разрезана посредине арки купидона, что придало чертам нечто кошачье. На дне глазниц под складкой век и сосудов покоились маленькие круглые глазки — они распахнулись, стоило открыть контейнер. Белки беспросветно красные от лопнувших сосудов, зрачки расширены, радужка непонятно грязного цвета.

Чистильщик присел на корточки рядом со мной и ножом бесцеремонно раздвинул вампирше челюсти с ровными, испачканными кровью и губной помадой клыками. Большим и указательным пальцем он сунул ей глубоко под язык монетку и отдёрнул руки — капкан зубов моментально сросся в зверином оскале. Хоть я смотрела в упор, но так и не поняла движение, которым Наблюдатель ловко открыл рот акнура.

— Достань, — он вручил мне нож и вернулся на пост.

Болото ирреальности шумело кровью в ушах, воняло клабридом и саднило на кончиках пальцев. Выбрав ту часть лезвия, которая не касалась вампира, я сделала порез в нижней части ладони. Правая рука, зависшая над бледным лицом, дрожала, и дрожь эта сбивала празднично-красные капли в желобок под носом трупа — глаза вылезли из орбит, разрезанная верхняя губа приподнялась, и щупальцем задёргался лиловый язык. Я погрузила пальцы левой в копну соломенных волос к самым корням, выдавила крови в ямку под нижней губой и, прижав ладонь к нижней челюсти, сухой и холодной, резко подняла голову макушкой к полу.

Зубы оглушительно заклацали. Лязгнул о зубную эмаль металл.

Затылком вниз.

Жидкие красные бусины скользнули в рот. Мелькнул язык. Дёрнулись мышцы.

Голова повисла на волосах — из пищевода в подставленную ладонь выпала монетка и капли моей собственной крови.

Медленно и осторожно я выдохнула. Мне не верилось, что получится сыграть на глоточной фазе рефлекса вместо того, чтобы ковыряться у вампирши во рту.

Я обернулась к чистильщику и показала ему серебряный кругляш с гербом Иллюзиона.

Пёс не шелохнулся, вперив в меня сфокусированную пустоту окуляров.

Кривая звуков выровнялась в тишину.

Хлоп.

Они таращились на меня круглыми глазницами подобно сонму идолов на капище.

Хлоп. Хлоп-хлоп.

Держась в тени, майор выдохнул сигаретный дым, клубящийся вокруг его шеи туманной фрезой.

Хлоп-хлоп-хлоп.

Как тяжёлые градины в воздух падали приглушаемые перчатками аплодисменты чистильщиков. С той медлительностью, которая может — хоть я и не верила этому — свидетельствовать об уважении.

Но человек, к которому я повернулась после первого же хлопка, неспешно курил и прятал в уголках губ довольную улыбку.

Уложив голову обратно в контейнер, я протянула монету в подставленную ладонь чистильщика. Вместо этого он забрал у меня нож.

— Смекалка и жертвенность.

Если это обо мне, то ой как мимо.

Кретинизм без тормозов — этот девиз подходит мне больше.

— Это было испытание? — поинтересовалась я.

— Вообще-то, мы развлекались, но ты справилась, и поэтому — да, это было испытание. Грош оставь себе.

При слове "грош" я уставилась на монетку. Осенев рассказывал, что в последние годы правления Маркуса Второго Иллюзион начал чеканить что-то вроде денег. На них ничего нельзя было купить, но ими расплачивались за любую услугу: еда, ночлег, помощь в дороге. Наблюдатель — но далеко не каждый — на своё усмотрение мог оставить подданному короны маленький кругляш из сплава серебра, который прозвали ночным грошом. Человек, предъявивший эту вещицу, в обмен на оказанную некогда услугу имел право просить орден об ответной услуге. И даже если бродяга стучался в обитель самого Великого магистра, просясь на ночлег, монетка открывала перед ним дорогу. Конечно, гроши подделывали, но Наблюдатели никогда не обманывались внешним сходством и из сотни всегда могли выбрать настоящий. Поэтому торговля подделками если и существовала, то лишь за счёт самых наивных дураков. Монеты предпочитали получать непосредственно из рук служителей Иллюзиона и откладывали как сокровище на чёрный день, в приданное или наследство. В те времена, если человеку и его семье требовалась индивидуально помощь ордена, он должен был подать заявку в специальной приёмной ближайшего городка, и она рассматривалась в порядке очереди. Грош давал право обратиться непосредственно к Наблюдателям и попросить, например, упокоить жену, которая умерла во время родов и обратилась в ночницу. Разумеется, после оказания услуги монетка всегда изымалась.

По какой-то причине мне казалось, что ночные гроши вышли из обращения то ли после падения монархии, то ли после Договора Дня и Ночи. Хотя лежащая на ладони монета имела современный вид и фигурку собаки на обратной стороне — то есть, их изготовляли и ныне.

— Не знала, что они ещё в ходу.

— В ходу, — кивнул чистильщик. — Но крайне редко. Этот теперь — твой. И, я думаю, при таком таланте вляпываться в дерьмо он ещё пригодится.

Да уж, действительно.

— Часто вы развлекаетесь? — я засунула грош поглубже в карман и, отыскав свободное место, тяжело опустилась на край диванчика. Меня знобило. Порез на ладони наливался той концентрированно-прямой болью, какую всегда оставляет лезвие, но это самая пустяковая царапина из всего, что я получила этой ночью.

— Бывает. Иногда нам скучно, иногда сонь надо встряхнуть, чтоб не рехнулись от пережитого. Соня в истерике — то ещё удовольствие. Барашек гадает им на северных рунах из пивных крышечек. У Кузнечика есть скетчбук с рисунками, — лёгкими кивками чистильщик указывал то на одного, то на другого Пса. — Эффект... знаешь, как если показать плачущему ребёнку яркую погремушку.

Хотя он говорил с монотонной серьёзностью, я не выдержала и рассмеялась вперемешку с сухим кашлем:

— Вы, Наблюдатели, все любите рассказать историю-другую или только мне так везёт?

Звук.

Один. Второй. Третий.

С разных сторон.

— Тебе, — отозвался пёс. — И ты прошла испытание. А мне скучно.

Пытаясь совладать с першением в горле, я перевела взгляд на бедро чистильщика, стянутое бинтом с аккуратным пятнышком крови.

— Осколок. При ходьбе чувствую, как об кость скребёт.

— Вампиры?

— Самодельная взрывчатка.

На меня опять навалилась жажда. Томная, тянущая, липкая — я невольно поскребла горло ногтями.

— Я думала, вы как-то защищены.

Наблюдатель равнодушно пожал плечами.

— Есть униформа для ловли тетерь, которую просто так не прокусишь, но таскать её каждый день утомительно: слишком тяжёлая. К тому же, тетерями теперь полисмены занимаются. У них транквилизаторы на все случаи жизни.

— Тетери — это териантропы?

— Да.

— А это? — я обвела пальцем своё лицо там, где у чистильщиков был респиратор.

— Против нервно-паралитического газа. Кровососы не дышат, а потому ценят ручные газовые гранаты. Школа Алиаты. Она использовала взрывчатку, растяжки, огнестрельное оружие — полный набор мёртвого партизана. Она же придумала начинять кровью носферату осколочные мины. Когда в метрополитене Фольквата рванули начинённые юшкой спидозника, город бился в ужасе. После неё и Танхелина все остальные — подражатели.

Откашлявшись, я спросила:

— И они всё делают сами?

— Не обязательно. Иногда воруют, иногда покупают и переделывают. Оружие-то производят на продажу ради прибыли, а не для того, чтобы обеспечить им хороших ребят.

В круг света, заключённый меж колон, бесшумно шагнул майор и протянул мне тёплый бумажный стакан с эмблемкой мини-кофейни. Внутри оказалась сладковатая вода с невнятным привкусом.

— Что это?

— Регидратирующий раствор.

— Кто?

— Вода, сахар, соль. От обезвоживания. Пей, — с этими словами мужчина вернулся в тень.

Ладно, всё-таки жидкость, а не кубик льда за щёку. После того, сколько я сегодня потела и блевала, мне и водонапорной башни не хватит напиться.

— Никогда раньше не видела такой униформы, — призналась я, осушив стакан до половины.

— А много труповиков повидала? — отозвался чистильщик.

Это они сами себя так обзывают?

— Не очень.

— Стандартная экипировка второй группы.

— Как это?

— Не знаю, что тебе рассказывали в школе, но в основном мы разделены на две группы. Первая работает в безлюдных частях города: кладбища, заброшенные территории, канализация. Специфика: полная инаковость, полипаги, нежить. Вторая группа — что-то вроде дежурства, раз в полгода меняемся. Работа в городе. Экстремистские группировки, томатные бордели, взбесившиеся тетери. Работы меньше, риска, — Пёс постучал носком раненой ноги об пол, — больше. Моё дежурство заканчивается через месяц. Уже скучаю по кладбищам.

— Вы не...

— Нет, дело не в этом, — равнодушно прожужжал голос. — Вторая группа — прибитый к полу ошейник. Материальный ущерб частной и муниципальной собственности, заложники, свидетели. Для использования чего-то кроме автоматов и пистолетов — запрос в мэрию. Пока запрос рассматривается, Бонифаций на крыше доедает соню. Каждый убитый соня — проблемы, расследование и выговор. Каждый убитый без ордера в борделе реципиент — проблемы, расследование и выговор. Обычно в местах нашей работы наблюдаются осадки в виде брызг бюрократической слюны. Твой дорогой майор, к примеру, на работу и с работы добирается по этой слюне на лодке, прикрывшись зонтиком.

— Кто такой Бонифаций? — я решила пропустить мимо ушей "дорогого майора", так как знала: только хуже будет.

— Принюхайся.

Первое, что я чувствовала на каждом вдохе — вонь зоаморфа.

— До него самым проблемным полипагом была Белла Донна. Представь тело женщины, у которой вместо таза — пояс верхних конечностей и, соответственно, ещё одна пара рук. Таких сегментов — около двадцати пяти, а в конце — ещё один торс. Симметрия и грация. Она походила на сколопендру. Цеплялась пальчиками с коготками за малейшую выемку, передвигалась по стенам и потолку. Когда мы выслеживали её в канализационных тоннелях Старого Города, Белла Донна ползла над нашими головами совершенно бесшумно. Я запрокинул голову и увидел, как слаженно она переставляет свои тонкие ручки в метре от меня. Мне следовало испугаться, но я ощутил восторг.

Качнув головой, я залпом допила остатки раствора и выбросила стаканчик в металлическую урну.

— Интересная у нас работка, да?

Я промолчала: что-то мне казалось неправильным.

Чистильщик смотрел на меня.

— Но ведь это не работа, — произнесла я.

Звук.

Второй.

— Верно, — кивнул Наблюдатель, — для нас это не работа. Гляди, баргест на подходе.

По торговому ряду, избегая ступать на следы крови, бежал чёрный терьер — так, как это умеют лишь огромные мохнатые собаки: с одной стороны развевается шерсть, с другой высунутый язык. Скользкий пол подвёл его в конце пробежки, так что последнюю пару метров он проехал на заднице и забавно пришвартовался рядом со мной, жизнерадостно стуча хвостом по мраморной плитке. Голова его оказалась на уровне моего сердца, и под этой головой сверкал знакомый медальон с именем.