В начале я подумал что эти деньги являются мощными магическими амулетами, про которые Наставник мне как-то рассказывал. Но найдя однажды в дорожной пыли одну такую, довольно большую денежку, и ПОСМОТРЕВ на нее, — я ничего такого особенного не обнаружил. Для эксперимента попробовал создать еще горсть таких. Вначале я ошибся, и создал абсолютно чистый металл. Но потом заметил свою ошибку и добавил все необходимые примеси. Самая простейшая работа. Так чего с ними так носятся?
Отдал все монетки Хромому, сказав что нашел их в кустах. — Думал может он определит разницу. Но он не определил. Хотя и страшно обрадовался моей "находке". Сильно хвалил меня, а заодно и себя, мол — "...всегда знал, что я непременно принесу ему счастье. Поскольку дурачки, они вроде как под особым присмотром у Богов и Защитников". И даже настаивал чтобы я взял часть денег себе. Но я опять отказался, повторив что не знаю для чего они нужны.
Хромой сразу сник и погрустнел. Как в ту нашу первую встречу, когда узнал про "гибель" моих родителей. Опять начал меня утешать и говорить, — "Чтоб я не беспокоился. Что деньги он пустит в дело, и я всегда могу попросить свою долю. А если мне что понадобиться, чтоб я даже и не думал, а сразу обращался к нему". А по приезде в город принес мне зачем-то новую и очень неудобную одежду, сказав, — "Что шмотки, по самой распоследней моде. Такие только у сынков самых богатых купцов есть.... А если тебя Умник, — кто обидеть посмеет, я тому жабьему сыну враз башку-то оторву".
И с тех пор, — моя жизнь, и так в целом меня вполне устраивающая, наладилась полностью. Переехать в дом Хромого я отказался, — продолжая жить в конюшне. Но теперь никто в нашем обозе или на нашей улице даже и думать не смел как-то мне досадить. Поскольку Хромой, хоть и был хромым, но даже самые авторитетные бандюги предпочитали с ним не связываться, так как кулаки он имел быстрые и тяжелые, а ножом, дубинкой и мечом, — орудовал куда лучше большинства здоровых. (Просто так, за красивые глаза, вожаком не станешь). На нашей улице и в городишке, почти все об этом знали, и Хромого боялись. Но не только боялись, но и уважали, — за честность, отзывчивость, и справедливость. А поскольку в глазах общества, я стал чем-то вроде его приемного сына, — ко мне больше никто не осмеливался лезть.
Хотя и раньше попытки"остроумных", поразвлечься за счет полудурка, не достигали цели. Я просто не реагировал на их шуточки и подколы. Тем более, что всегда точно знал, когда кто-то готовит мне какую-нибудь пакость. За что и прослыл безнадежно тупым.
Так я и жил, насколько понятие жизнь, может относиться к существованию среди людей.
К счастью, большую часть времени мы проводили разъезжая по окрестностям Трехи. Эти поездки мне нравились максимальной близостью к моим любимым лесам, и удаленностью от города. А главное, — там на свободе, я мог позволить себе иногда попрактиковаться в магии.
В городе магия была под запретом. Особенно когда сразу после приезда, я почувствовал городе и его окрестностях нескольких магов. Не слишком сильных, но магов. А раз я их смог обнаружить, — значит и они смогут обнаружить меня. Против чего предостерегал меня Наставник.
Но как же этот запрет раздражал и бесил меня. Кажется легче было бы отказаться от еды и питья, чем от магии. До того как попасть к людям, я даже не подозревал насколько глубоко она вошла в мою кровь. Иногда было просто физически больно от невозможности сотворить или преобразовать что-либо.
А ведь по мере того как взрослело и менялось мое тело, — я начал обретать новые удивительные способности, которые не мог даже попробовать и развить. Это было особенно мучительно. И тогда малость подумав, — я изобрел "магический колпак", — заклинание полностью скрывавшее работу моего "магического" мозга. Теперь для любого мага я виделся тем же, что и для обычных людей, — тупицей, почти растением.
Но это решало проблему только с магами жившими далеко от меня. Но были еще и люди, под чьим постоянным присмотром я находился сутки напролет, и потому не мог позовлить себе что-то выходящие за их представление о норме.
Но как же обидно было таить свои зарождающиеся способности к полету и мгновенному перемещению в пространстве, что пробудились во мне. И как мучительно чувствовать как переполняющая тело энергия распирает меня изнутри. Иногда я был готов бросаться на стены, визжать как безумный, или метать молнии и швыряться огненными шарами. Преодолевать эти приступы безумия, с каждым днем становилось все труднее и труднее. Но тут к счастью, я услышал зов Наставника, поведавшвий мне что теперь я могу вернуться обратно.
ПОЛТИННИК
Когда все тела были осмотрены на предмет признаков жизни и лишнего имущества, — оно, это имущество, было свалено в общую кучу и поделено. По старой традиции, все от меня и кончая последним "духом", получали одинаковую долю. Ведь это была не просто добыча, это была память о наших погибших товарищах, а что есть более святого и ценного у солдата, чем память? Оружие, одежда, еда и питье которые мы получали, — принадлежали Армии. Добыча взятая с бою, награбленная или украденная, — отряду. И только немногие мелочи, которые можно легко унести в кармане или заховать в тесный, солдатский мешок, — принадлежали только ему.
После дележки остро встал вопрос, — Что делать дальше? Оставаться на прежнем месте больше не имело смысла, а идти... . А куда нам теперь прикажете идти? Возвращаться в армию Добра, чтобы опять воевать с Врагом? А кто теперь Враг? И как с ним воевать, — если у меня рука не поднимается никого убить, даже Врага? Вопросов было больше чем ответов. А вернее сказать, — ответов не было вообще. И где их искать, я не знал. Конечно, здесь в лощине, ответов тоже не было. Но здесь хоть было как-то все понятней. А что там, в большом мире? Сколько новых проблем свалится на нас? Уходить не хотелось, а причин оставаться не было. — Ответ пришел из самого неожиданного места, — их брюха. Его многозначительное урчание подало мне хорошую идею. — Ну-ка орлы, — развязывайте свои мешки, пожрем на дорожку. — Бодро скомандовал я. — Дорога впереди дальняя, что будет дальше вообще не ясно. А встречать опасность на пустое брюхо, хуже некуда.
Все заулыбались, и начали готовиться к перекусу с таким восторгом, — словно им предстояло жрать не сухари с солониной, а королевские разносолы. Видно не одному мне страшновато вылезать из нашего уютного убежища.
Отряд Кудрявого то ли сам по себе, а то ли глядя на нас, — принял такое же решение. И как-то так получилось, что садиться мы начали каждый в свой круг, а образовали общий.
Граница между нами, столь непреодолимая еще утром, с каждой минутой становилась все более размытой и незаметной. Уже не только я с Кудрявым, нашли в себе силы заговорить с Врагом. Многие бойцы наших отрядов, теперь свободно болтали между собой, а кое-где даже слышался смех. Находились даже смельчаки, с некоторым вызовом предложившие Врагам попробовать свою пищу. И даже те, кто осмелился положить в рот пищу Врага, и даже разжевать ее и съесть. (Я конечно не верил что враги едят человечину, но все-таки...).
Чтоб их подвиг не пропал даром, — попробовавшие начали нахваливать чужую жратву. — Дескать, — "В жизни ни ели более нежных сухарей и столь замечательной сушеной рыбы". (По правде говоря, — рыбкой нас начальство не баловало уже лет десять, с тех пор, как мы потеряли подступы к морю). А вражьи смельчаки, рассыпались в ответных любезностях, превознося наши сухари и солонину, и вскоре все мы, удивляясь собственной смелости, начали лопать чужую еду.
От вопросов нехитрой солдатской кулинарии, беседа плавно свернула на общие армейские правила и порядки. Все почему-то страшно удивлялись, узнавая что у них, все вроде также как и у нас. Разница только в названиях должностей, да знаках различия.
Лично я этому нисколечко не удивился, поскольку за столько лет войны, хорошо успел изучить противную сторону. Задал правда пару вопросов Кудрявому, касающихся некоторых тонкостей командования полусотней. Но это я больше для проформы и общего поддержания беседы.
Но уж самым удивительным открытием было то, что оказывается и они боролись со Злом. Только Злом для них, — были мы! Вот тут то, с многих и спало благодушие и веселье. Закипели ожесточенные споры, в которых обе стороны перечисляли зверства и преступления противоположной стороны, доказывая кто здесь Зло. Но чем больше я это слушал, тем грустнее мне становилось. Слишком много правды было и у тех и у других. Получалась какая-то несуразица. Нет, несуразица, — слишком мягкое определение того, что лично я творил оказавшись на землях Врага. И чем больше я об этом думал, — тем сильнее то, чем я раньше гордился, начинало вызывать у меня тошноту и отвращение.
И не только у меня, многие, как я заметил, приуныли и опустили глаза, ранее горящие праведным гневом. А некоторые наоборот, бросились отстаивать свою правоту, с таким ненатуральным рвением, что от этого становилось только хуже. Так что на всякий случай, я рявкнул на наиболее азартных спорщиков, вносящих разлад в нашу уютную компанию. Ибо драки мне не хотелось. После чего разговор опять свернул на общие, хозяйственно-бытовые темы.
Так и продолжалось до конца нашей незамысловатой трапезы. Я уж было почти расслабился, но когда мы доели и свое и чужое, Кудрявый вдруг как-то напрягшись и скукожившись, рубанул по мне вопросом.
— А ты Полтинник, — что об этом, обо всем думаешь? В смысле Добра и Зла?
Поначалу, хотел отделаться какой-нибудь шуткой, или пошлостью. Как делал всегда когда мне, вот так в лоб, задавали неудобные вопросы. Когда врать не хотелось, — а честный ответ грозил лишними напрягами. Но прежде чем что-то подобное сорвалось с моих уст, — взгляд мой наткнулся на непробиваемую стену внимательных и настороженных глаз. И мои и чужие вояки ждали, нет, — просто требовали ответа на вопрос, — Что же твориться в этом мире? И ждали его почему-то от меня. Да. — Похоже, что здесь шуткой не отделаешься
— А что тут можно думать Кудрявый? — мучительно выжимая из себя слова, начал я. — Все тут выходит у нас, Добро защищают, а Зло значит наказывают. Только сдается мне, — хочешь верь, — хочешь нет, — а так не бывает. ...И сдается мне, что когда столько народа, да с таким рвением начинают воевать со Злом, — сильнее всего достается Добру. Так что, — как ни противно мне это говорить, — а сдается мне, что, (уж не знаю как ты Кудрявый), а лично я Добру то кажись..., вроде как..., не служил. А это значит что служил я.....
...Это вот то что я могу про себя сказать. А что ты про себя скажешь, — тут уж пусть тебе твоя совесть советы дает.
Мои недовольно зашумели, услышав это. Да мне и самому не больно-то нравилась что я сказал, но уж коли начал говорить, надо заканчивать. — Вот сидел я тут, слушал, да размышлял, — А чего же такого хорошего я сделал на службе Добру? Был солдатом, убивал, разрушал, жег. Правда думал я тогда, что все это ради Добра. Да вот думают ли так же те, кого я убил?
— А на кой
* * *
**, мы тогда воевали? — прервал меня Кудрявый. — Оно конечно, — может Добру мы не служили. Уж то что я творил, когда.... Но ведь ради чего-то я воевал? Я хочу знать ради чего. Ради чего там, — показал он в сторону поля боя, сегодня тысячи людей друг другу глотки резали, да черепа крушили?
— Да, действительно, ради чего. — Поддержал его многочисленный хор голосов.
— Вы вот тут смотрите мне в рот, и ждете когда я вам оттуда, хорошо разжеванный ответ выплюну. А ответа этого у меня и нет. Похоже, кинули нам кость, назвали ее Добром, вот мы и грыземся за нее, как собаки
— Да кому и зачем, могло такое понадобиться? — вопросил чей-то голос. — Кому и зачем могло понадобиться перебить такую уйму людей?
— НАЧАЛЬСТВУ!!!!!!!!! — заорало в ответ общественное мнение. — Это они гады....
— Ну..., — начальству?! — задумчиво произнес Кудрявый, — а на кой хрен, начальству это надо? Ради чего? Что они, — развлекались так?
— Ага, это у них прикол небось такой, — выступил какой-то сопляк из моего отряда. — Может, они там в игры такие играют! Сидят небось себе где-нибудь на пригорочке, смотрят, как мы друг дружку режем, и ржут как ненормальные. — (Слабость аргументации, сопляк решил компенсировать живописностью образов). — Все они начальники сволочи! Мы гибнем, а они веселятся.
Последний аргумент, многим показался достаточно убедительным, и партия антиначальников существенно увеличилась.
— Ах ты
* * *
* такой. Где? На каком таком пригорочке, тут кто веселиться? — свирепо вступил в беседу, мой ближайший помощник Одноухий. — И кто...., Сопля ты Аршинная, ржет тут как ненормальный?
— Ну может и не на пригорочке, а на...., или..., — но веселятся точно! — после свирепого наскока Одноухого, Аршинная Сопля малость стух и начал запинаться, но продолжал отстаивать свое партийное кредо.
— Да посмотри ты вокруг, — внес нотку разумности Кудрявый, и в очередной раз погладив свою абсолютно лысую голову продолжил, — похоже это на игру? Опять же, — я вот тоже, какое никакое а начальство. А весело мне что-то давненько не было. Да и кому нынче весело?
— Ну это..., там, — Благородные всякие там..... — Ну эти, — бароны значит..., там ярлы, князья...., — вот короче, — они и есть начальство. — Промямлил Аршинная Сопля.
Возникла короткая пауза, подходящая для того что бы обдумать все вышесказанное. Но тонкий писклявый голосок ее испортил. — А вот у нас в деревне, ну то есть не в самой деревне, а значит в замке, при котором значит деревня, жил этот, как его, — рекс-ярл. Мне бабка рассказывала.
Вся нелепость и несуразность данного сообщения, не сразу была понята публикой, и оно несколько сбило нас с толку. После чего их автору было отвешено несколько подзатыльников и настоятельно предложено, — "Заткнуть фонтан".
— Значит так, — снова взял я на себя председательские функции. — Если еще хоть одна сявка раскроет свою квакалку, — то сильно огребет по ховальнику. — (В лучших традициях парламентаризма и высокой дипломатии высказался я). — Перебивать старших, — нехорошо, и если кто-нибудь об этом забыл, я напомню. И мало не покажется.
— А я, добавлю, — подтвердил мои председательские полномочия Кудрявый, распространяя тем самым мою юрисдикцию на "своих".
Еще несколько мгновений, члены собрания, усваивали новые установки, припоминали регламент, и свое место в отрядной иерархии. А я тем временем, обдумывал одну, запавшую мне в душу мысль.
— Нет, я все-таки сильно сомневаюсь, насчет начальства, — прервал мои размышления Кудрявый. Оно конечно, дворяне там, ярлы, бароны, — нас за быдло держат, однако сколько их в этой войне полегло..., мало не покажется. У нас вон, лет пять назад, — вообще весь штаб армии вырезали, — и я сильно сомневаюсь, чтобы там кто-нибудь смеялся.
... Как ни странно, я мог точно сказать что тогда там никто не смеялся. Поскольку это я, воспользовавшись дурным, подворачивающимся один раз в тыщу лет шансом, добрался до вражеского штаба.
Но говорить об этом здесь я не стал. Подумав что этот рассказ может показаться неприятным Кудрявому, или его товарищам. Да и у меня связанные с тем делом воспоминания, — тоже были не из приятных. Хотя начиналось все очень здорово. Я провел отряд сквозь брешь в обороне врага, почувствовав что-то, не стал задерживаться громя тылы противника, а пошел вперед, ворвался в лагерь Врага, смел оставшуюся при штабе гвардию, прорвался к самому большому шатру и уничтожил всех кто находился внутри или рядом с ним.
