Дневник молодого человека

— На вечерней поверке, в самом ее конце, мы поем гимн, — начал я, невольно погружаясь в совсем еще свежие воспоминания и видя перед собой плац в сумерках десяти часов вечера, строй, командира части напротив... — И наше подразделение располагалось как раз посередине строя. И я, стоя первым, всегда находился как раз напротив командира части, подполковника Белевского, шагов в пяти-шести от него. И вот мы стоим напротив друг друга, смотрим глаза в глаза, оркестр начинает играть гимн, но почему-то абсолютно на похоронный мотив, я добросовестно пою первый куплет, за ним — припев, а потом просто начинаю разевать рот, так как дальше я не знаю. И вот я стою, смотрю на командира части, тупо разевая рот, и понимаю, что он видит это, да еще эта похоронная мелодия — и от всего этого такой смех начинает меня одолевать — кое-как сдерживаюсь, напрягаюсь, чтобы не рассмеяться. Добросовестно разеваю рот все оставшиеся куплеты, давая себе твердое слово — на этот раз выучить гимн полностью. И потом мы расходимся, и я забываю про это обещание — не до него — и так других проблем выше крыши. А на следующий месяц — снова вечерняя поверка, и все повторяется заново... И так — все два года.

Я посмотрел на нее — мне было интересно, как она отреагирует? Ира тоже посмотрела на меня. Кивнула, несмело улыбнувшись.

— У меня тоже с гимном история была, — произнесла она, перехватывая разговорную инициативу. — Один знакомый, тихий такой был, молчаливый. Ну, думаю, скромный попался, — добавила она, смешно потирая руками — изобразив в лицах свое тогдашнее состояние. — И как-то его друг вдруг стал приставать ко мне. Я его, естественно, послала. А этот скромный вдруг хвать бутылку и на меня: Ах ты моего друга посылаешь?!... Такой вот скромный оказался. Потом мы всей компанией возвращались на электричке, этот скромный вдруг хвать меня за горло: Пой гимн! — Да не знаю я. — Пой. — Ну я и запела, что помнила. — Громче! — Так и пела на всю электричку. Потом его посадили — девчонку зарезал. Придурок.

Я с удивлением скосил на нее глаза, но так, чтобы она этого не заметила. Однако! — только и подумал я, мысленно покачав головой. — Хорошо, что ей попался я, а не какой-нибудь дебил. Хотя вон сколько у нее приключений! Может, у нее чутье уже выработалось?

Мы прошли мимо пустых аттракционов, мрачно чернеющих среди высоких сосен. Вышли на Александра Невского.

По пустой темной улице, гремя чем-то железным, мимо нас пролетел одинокий грузовик и чуть не облил нас грязью, в изобилии скопившейся по краям проезжей части. Я резко остановился, тормозя Иру. Потоки грязи звучно шлепнулись прямо перед нами.

— Бл..ь! — вырвалось у нее. — Извиняюсь за выражение, — скосила она на меня глаза.

Я только кивнул.

Повалил мокрый снег с дождем. Причем — довольно сильный. Неприятно повеяло резким зимним холодом. Стало темно и как-то неуютно. И мы, не сговариваясь, тут же повернули обратно. Ира была без рукавиц (мои руки грелись в карманах). Руки мерзнут. Она остановилась, достала зонтик:

— Шапка замокнет, — объяснила она, дыханием согревая руки. — Да и ты тоже.

Я невольно улыбнулся такой заботе.

— На первом месте — шапка, — пошутил я.

— Ну, естественно! — театрально всплеснула она руками.

Мы посмеялись пока Ира раскрывала зонтик. Потом я забрал его у нее, накрыл нас обоих. Она сунула руки в карманы. Прошли два шага. Чувствуя, как снег падает мне за шиворот и на левое плечо, я решительно остановился.

— Мы так под зонтик не влезем, — наконец, не выдержал я. — Возьми меня под руку и встань теснее.

Она послушно взяла меня под руку, слегка прижалась. Я левой рукой накрыл ее ледяную руку, согревая. Мы пошли дальше.

Опять, как и в первое наше свидание, она говорила всю дорогу. Рассказала про своего брата — двойняшки. Он был в детстве болезненный, маленький, и Ира его гоняла. А сейчас он подрос, стал выше ее на голову, широк в плечах. В армии сейчас. Южный — фамилия. Я запомнил. Нормальная фамилия, подумал я. У нашей классной руководительницы вообще была фамилия — Строгая!

Подошли к "Юбилейному". Снег с дождем затихли и я свернул зонтик и нес его в руках. Ира завернула во двор магазина. Дошли до школы 143, зашли в ее двор. Поднялись на мостик через большие и толстые трубы отопления — в глубоком детстве я любил по ним бегать! Остановились.

— Мы раньше компанией часто здесь собирались, — сказала она, доставая сигареты.

Закурила. Стояли молча. Снова повеяло каким-то неудобством, дискомфортом. Снова я лихорадочно принялся искать темы для разговора.

— Ты про спирт прошлый раз рассказывала, как пили на лабах, — вспомнил я, глядя вниз, на трубы. — Я тут вспомнил одни забавные истории.

Она никак не отреагировала на мои слова, молча покуривая и, облокотившись руками на перила, как-то отрешенно-задумчиво глядела вниз, на трубы. Может, вспоминала что-то, связанное с этим местом? — кольнуло меня.

— До армии по роду работ мы занимались предприятиями, имеющими дело с радиоактивными веществами. В Новосибе такое всего одно — 80-й завод, поэтому, в основном, мы ездили в командировки по закрытым городам — Красноярск-26, Томск-7... И в Семипалатинский полигон.

Она скосила на меня глаза.

— Я там не был, — тут же пояснил я, — Не знаю, чем наши там занимались. Может, датчиками радиации какими-нибудь...

Ира отвернулась.

— Мужики рассказывали... На профилактику компьютеров им выдавался спирт. Причем, качественный, питьевой, так как если разъемы протирать изопропиловым, то можно надышаться и если не умрешь, так существенно повредишь свое здоровье.

Ира снова покосилась на меня.

— Например, зрение потеряешь, — тихо произнесла она, как-бы мимоходом.

— Ну да, — согласился я, слегка удивляясь ее просвещенности в области метиловых спиртов. — Выходило около девяти литров, — продолжил я. — Начальник ВЦ хранил его в железном шкафу в трехлитровых стеклянных банках. И вот как-то в ночную смену наши мужики расстелили на полу полиэтилен, подняли этот шкаф и аккуратно, но сильно, бросили вниз, так, чтобы бумаги внутри остались все на своих местах, не рассыпались, а банки — разбились. Спирт вытек через щели и его собрали. На утро начальник растерянно смотрел на банки, а мужики сочувственно ему говорили: Наверное, вы банки плотно закрыли, спирт нагрелся, вот банки и лопнули.

Ира впервые улыбнулась, и я, довольный, продолжил.

— Но так продолжалось недолго и начальник стал держать спирт в алюминиевой канистре. Тогда мужики просверлили стенку позади шкафа, просверлили сам шкаф и канистру в верхней ее части — заранее вычислили, долго готовились — сунули кембрик и слили весь спирт, как бензин из бензобака.

Ира снова улыбнулась. А я вдруг к ужасу своему понял, что иссяк — не рассказывать же ей снова про армию?!

Она бросила сигарету вниз. Молча спустились с мостков, дворами вышли на хмурую улицу Объединения — уже совсем стемнело, зажглись редкие фонари. Дошли до Современника. И тут дождь заморосил вновь — мелкий, ленивый, бесконечный. Я принялся раскрывать зонтик и мы остановились. Распахнул его, поднял над Ириной, и она, помедлив, встала ближе ко мне.

— Может, зайдем ко мне? — вдруг предложил я просто так, ни на что в душе не надеясь, и вопросительно-умоляюще посмотрел ей в глаза. — Ну?..

— Это обязательно? — слегка напряглась она, как-то пристально посмотрев на меня в ответ.

— На пять минут. Чаю попьем, — продолжал настойчиво уговаривать я, только теперь по-настоящему заволновавшись — а вдруг получиться?! — и стараясь улыбкой сгладить ее напряжение — так ведь можно и окончательно ее потерять! — Отогреемся, — просительно закончил я, как можно искреннее посмотрев на нее. Даже вспотел от напряжения, почему-то боясь вытереть пот со лба.

Ирина молчала. Судя по ее лицу — о чем-то серьезно размышляла. Потом чуть заметно кивнула.

И мне сразу же стало так легко на душе! Не передать словами! До этого момента я, честно говоря, совершенно не мог представить ее у себя дома, в моей домашней обстановке! Да и сейчас я этого тоже представить пока еще не мог!

— Вот мой дом, — указал я на ближайшую к Современнику пятиэтажку за пустырем, наполовину занятым базарными киосками.

Она внимательно посмотрела на старенький восьми подъездный панельный дом с плоской крышей, стены которого когда-то были выкрашены в светло-желтый цвет. Я взял ее под локоть. Ужасно волнуясь — вдруг все-таки передумает? — слегка подтолкнул вперед. Она неуверенно шагнула, потом второй шаг, третий... Пошла! Я шел рядом, волнуясь и ликуя в душе.

И вот мы подошли к дому, в котором я жил — Объединения 31. Вошли в ближайший с нашей стороны, последний по-порядку, восьмой, подъезд. Я почему-то пропустил ее вперед, хотя лампочка на первом этаже не горела и в подъезде было достаточно темно. Да и не знала она, на какой этаж подниматься! Ира неуверенно пошла вперед, я — позади, глядя ей в спину и получал удовольствие от этого — от того, что такая девушка и идет ко мне! И именно ко мне, в мою квартиру! На этажах, когда она вопросительно, не оборачиваясь, притормаживала, я говорил ей тихим хриплым голосом — Дальше. И она покорно поднималась выше.

И так мы поднялись на последний, пятый этаж. Лампочка здесь также не горела. Полумрак, нарушаемый светом с четвертого этажа. Ирина выжидательно остановилась. Я поднялся следом за ней на площадку, обогнул ее и подошел к своей двери — средней между тремя на этаже. И Ира тут же посмотрела на номер моей квартиры.

— Я как раз на 118 автобусе на работу езжу, — прокомментировала она, пока я доставал ключ.

— Ну вот видишь! — постарался я обратить ее замечание себе на пользу. — Не спроста все это! — многозначительно добавил я, посмотрев на нее в темном подъезде — но глаз ее толком не разглядел.

Гремя замком, открыл дверь. Очень темно в квартире. Почему-то снова пропустил ее вперед, приглашающе махнув рукой, и она покорно шагнула в темноту. Я вошел за ней следом. Нашарил выключатель, глядя в спину замершей впереди Ирины. Включил свет. Пока она осторожно озиралась, закрыл входную дверь.

— Где родители? — еще более настороженно спросила она, как-то даже очень пристально посмотрев на меня.

— На другой квартире, — честно признался я, слегка поморщившись, так как мне очень уж не хотелось вдаваться в тонкости нашей семейной жизни.

Грустно махнул рукой. Она вроде бы поняла меня, кивнула, больше ни о чем не спрашивая. Медленно, очень медленно, словно сомневаясь, принялась расстегивать пуговицы плаща. Я быстро снял свою курточку, скинул летние ботиночки, чувствуя, как неприятно замерзли ноги, ожидающе встал позади нее.

— Давай, помогу, — сказал я, держа свою куртку в левой руке.

Она снова кивнула, стоя спиной ко мне. Почему-то как-то даже испуганно. Расстегнув все пуговицы, неуверенно опустила плащ мне на руки. Взяв его за плечи я быстро повесил на крючки свою куртку и ее плащ. Обернулся. Она стояла в светло-коричневом, в цветочек, платье на десять сантиметров выше колен. Довольно нарядном — невольно кольнуло меня под сердцем.

Сняв меховую шапку и встряхнув его над входным ковриком, она неуверенно положила ее на полку над куртками, легко потянувшись вверх. И это у нее получилось достаточно красиво. И я поймал себя на мысли, что наблюдать, как она постоянно что-то кладет на верхнии полки, вполне удовлетворило бы все мои желания.

Потом Ирина наклонилась, принявшись расстегивать молнию на сапожках. Качнулась, чуть не падая. Я автоматически подхватил ее за талию, придерживая... и обжигая руки.

— Извиняюсь, лавочек в коридоре у меня нет. Тесновато, — сказал я ей в свое оправдание, быстро убирая руки, чтобы она не подумала чего-нибудь плохого.

— У меня тоже самое, — глухо ответила Ирина, не разгибаясь.

На глаза мне попались мои комнатные тапочки — хоть в зале на полу и лежит шерстяной ковер, но пол в квартире все же холодный, апрель в Сибири — зимний месяц. И я, нагнувшись рядом с Ирой, выдвинул из под тумбочки красные женские тапочки — остались еще с давних времен. Тридцать седьмого размера.

— Это — тебе, — произнес я, теряясь — вдруг она поинтересуется — чьи это?

Ира сняла сапоги. Прислонила их к стенке возле входной двери. Выпрямилась — ноги гладкие, ровные, прямые. Глянула на тапочки. Потом внимательно и как то странно посмотрела на меня. Молча обула. Неожиданно они оказались ей как раз, что меня удивило — при таком-то росте!

Я прошел на кухню и включил там свет — в комнате не стал, в тайной надежде, что мы с ней будем сидеть в зале в полумраке.

— Тут такой склад — лучше не смотреть, — пояснил я, махнув в сторону зала.

— Да у меня в комнате тоже сиф, — успокоила она меня, проходя следом за мной на кухню и доставая из сумочки сигареты "Стюардесса".

Присела на выступающую под окном чугунную батарею. Не сильно горячую, так что греться об нее было комфортно. Почти прислонилась спиной к окну — две деревянных рамы, между которыми проложен слой ваты для тепла. А все стыки рам на зиму были тщательно заклеены полосками бумаги — мать с работы приносила рулоны от кассовых аппаратов, так как ничего похожего в продаже не было. Клеили на хозяйственное мыло, либо на кефир. А при закрытии рам, их дополнительно обтягивали полосками поролона.

— Садись, что стоишь? — сказал я, благо на кухне у меня аж три табуретки.

— Подрасти хочу, — ответила она усмехаясь. Оглянулась назад, слегка приоткрыла форточку за спиной — для проветривания.

Увидела возле газовой плиты спички. Взяла. Закурила. Затянулась пару раз, раскуривая сигарету. Я сел на табуретку напротив нее — возле мойки. Не знал, о чем говорить, а просто так сидеть почему-то было неудобно. И выйти с кухни мне совсем не хотелось. Она молча сделала еще одну затяжку, глядя куда-то в сторону. И я, сообразив, быстренько заскочил в зал, включил маг, благо катушка в нем уже стояла. Тут же заорал "Назарет", 75-й год, и я быстро вывернул громкость почти до минимума — чтобы не мешал разговору. Поспешно вернулся на кухню, почему-то боясь, что она заскучает и станет собираться домой.

Ира по-прежнему сидела на батарее, спиной к холодному окну. Неторопливо осматривала кухню. Из зала негромко доносились звуки тяжелого рока.

Я наполнил чайник водой из под крана, поставил его на газовую плиту, зажег огонь. Снова сел напротив нее. Смотрел на Ирину, получая от этого огромное удовольствие.

— У меня есть одни знакомые, — вдруг произнесла она, глядя куда-то поверх мойки. — Отец и двое больших сыновей. Так они сами себе сделали кухонный гарнитур. Довольно красиво получилось. И оригинально — черного цвета.

— Что-то уж больно мрачно, — прокомментировал я. Мне снова стало неприятно, что она говорит о своих знакомых мужчинах.

— Да, так вот, — задумчиво продолжила она, разглядывая белую тумбочку и белые навесные шкафы над мойкой. — И туалет у них был совсем без щеколды, но с лампочками — красного и зеленого цветов. Как заходишь — загорается красный. Я как-то сдуру ломанулась туда, а там старший сын стоял у унитаза с расстегнутой ширинкой. Недовольно посмотрел на меня. "Смотреть надо!". Я, конечно же, поспешно извинилась, быстро закрыла дверь. Так было неловко!