Герой не нашего времени (2001)

— Вашбродие?

Я продолжал молча смотреть. Не в силах отвернуться или хотя бы выругаться…

Он умрет.

Я сделал шаг, опустился на колено. Расстегнул ремень, с которого кто-то снял кобуру с моим револьвером. Подозреваю, что этот "кто-то" как раз истекает кровью.

— Все в порядке. — я заставил себя улыбнуться. — Тебя осколком задело, старый ты хрыч.

Он облегченно вздохнул, зашевелился...

— Лежи спокойно, старик!

Ременная петля обхватила обрубок выше колена. Я поднатужился...

— Крепче, — строго велел дядька. — Чтоб кровяка не текла... Не ровен час, сдохну, Вашбродие — за энту вашу нежность!

— Не сдохнешь. По крайней мере — не сейчас.

— А как же...

— Я тебя лично повешу. — пообещал я. — А если нет, то Отморозок тебя на том свете разыщет.

— Он могет. — согласился дядька, довольно оскалившись. Нездоровая какая-то улыбка, решил я. А что ты хочешь? Он в шоке, страшнейшем посттравматическом шоке, у него крыша едет... Эйфория, позволяющая не чувствовать боль. Он даже не осознает, что лишился ноги и скоро истечет кровью.

А где ж тогда салага? — мелькнула мысль. Я отогнал ее прочь. Не до того сейчас. Климожанином, если он жив, займемся позже.

— Вот и все. — сказал я, отпуская ремень. — До виселицы доживешь.

...Салага все еще был жив. Но для всех было бы легче, окажись он мертвее мертвого...

Наскоро перевязав Кондрата обрывками его же собственной рубахи, я отправился на поиски. Голова трещала, перед глазами все плыло. Тихо матерясь и чувствуя противную слабость во всем теле, я на четвереньках (от движения по-пластунски пришлось отказаться по вполне понятным причинам) передвигался от одной воронки к другой, высматривая салагу.

Лучше бы я его не находил…

Грудная клетка раскрылась, словно крылья чудовищной бабочки, розовые легкие быстро вздымались и снова опадали, дыхание ускорилось настолько, что казалось, салага не дышит, а пожирает воздух. Жадно, мелкими кусками, как делает саранча, объедая кукурузный лист.

И, что самое страшное, он был в сознании.

"Адский плуг" — коротко и ясно. Оружие магов. Полоса длиной в километр, шириной в два метра и глубиной в полтора человеческих роста.

Словно бы борозда, проведенная гигантским плугом. И горе тому, кто не успеет уйти с дороги...

"Детинушке" не повезло. "Плуг" ударил его в спину, отбросив на на десяток метров в сторону от борозды. По пути климожанин сбил меня с ног и тем самым спас от неминуемой гибели.

Как обычно, все шишки достаются не мне, а тем, кто имеет сомнительное счастье находится рядом. Это как чума — можно не быть больным, но при этом оставаться заразным.

— Держись парень. — сказал я, опускаясь на колени рядом с салагой.

Его взгляд остановился на мне.

— Дядько? Кондрат? Пить. — слова звучали отрывисто, рывками, в такт учащенному дыханию. От зрелища колышущихся розовых внутренностей меня едва не вырвало. — Пить, дядько! Пить!

Я с горечью подумал, что будь у меня фляга, я все равно не смог бы его напоить.

— Темно. — раненый словно позабыл о своей жажде, глаза потеряли осмысленность. — Как здесь темно... Дядька!

— Я здесь, — сказал я, беря парня за руку. Пальцы его судорожно сжались, я едва сдержал стон — рука словно попала в тиски. Хватка у климожанина еще та, такими пальцами подковы ломать надо, или гвозди гнуть на потеху ярмарочной публике…

— Не хочу в пещеры! — внезапно закричал салага и забился в конвульсиях. Хрустнуло. Кисть пронзила острая боль.

— Не хочу! Дядько! В пещеры... Не хочу!

Скрипнув зубами, я вырвал правую руку из тисков. На коже багровели следы пальцев. Кисть безвольно повисла. Черт! Сломана, понял я. Еще и это...

— Не надо! Пещеры, пещеры... Песок сыплется... Песок... Пе...

Салага последний раз дернулся и затих. В голубых глазах отразилось серое небо с тяжелыми грозовыми тучами.

Я протянул здоровую руку и закрыл климожанину глаза.

— Упокой Господи твою душу. — прошептал я.

Невдалеке раздавалось бормотание Кондрата, разговаривающего с самим собой.

— Прости, солдат. Но я должен позаботиться о живых. — сказал я.

Это прозвучало как попытка оправдаться. Насквозь фальшивая попытка генерала, потерявшего армию, остаться чистым хотя бы перед самим собой.

Не слишком много жертв для твоего невезения, а, Контр-Адмирал? Не слишком?!

Я выпрямился в полный рост, игнорируя опасность. Будут стрелять? Свои? Тем лучше. Кто бы знал, как мне все это надоело...

# Глава 14

Глава 14

Из донесения Грэхема, командира 4-го Иррегулярного отряда:

«Вчера прибыл Контр-Адмирал Доронин с гвардейской ротой и двумя пулеметами. Ситуация резко ухудшилась. Несмотря на его помощь, мы все еще удерживаем позицию».

Еще чуть-чуть, велел я себе. Шаг, вытянуть на себя шинель с дядькой, шаг, шинель... Гроб на лафет, он ушел в поход. Гроб на лафет... Перед глазами кружились черные пятна, медленно раскачивался залепленный грязью бруствер. Вот из окопа показалась чья-то голова...

— Стой, кто идет! — окликнули меня. — Назови пароль!

— Ghamel forz! — я даже не пытался импровизировать. Выдал из ругательств самое простое — настоящий матершинник счел бы это примитивизмом и оскорблением высокого искусства — и полез на бруствер, волоча за собой обеспамятевшего дядьку. Нелегкая задача. Если мое слабенькое ругательство еле дотягивало до матерной одноэтажности, то сам я не был способен даже ногу поднять повыше. Сапог скользнул по глине, земля взбрыкнула... Я распластался на бруствере.

В следующее мгновение мне в лицо ткнулся винтовочный ствол.

— Э-э, — сказал я. — А-а...

— Ты, карла вшивая, говори по-людски! И эта... руки подними!

— Свои, — вспомнил я нужное слово. — Не стреляйте...

КОНЕЦ 1-ой части

2. Мирмиллон

Автор: Шимун Врочек

— Идущие на смерть приветствуют тебя!

Я медленно шел по кругу, держа ловца в центре, и песок, налитый солнцем песок арены скрипел под ногами. В правой руке я держал короткий широкий, слегка загнутый меч, время от времени пытаясь угодить зайчиком в глаза противнику, но тот был старым бойцом, и на уловку не попадался... Небольшой прямоугольный щит прикрывал левую половину моего тела от внезапного удара — не то чтобы уж очень прикрывал, и уж точно не половину, но... Ударить меня в сердце еще никому не удавалось.

— Иди ко мне! — внезапно закричал ловец, бросая сеть. Та летела так лениво, что я без труда уклонился, выпрямился и насмешливо отсалютовал противнику мечом. Аплодисменты раздались со всех сторон — нас оценили...

Я подмигнул ретиарию, давай мол, работаем на публику, пускай свободные граждане повеселятся, глядишь, и пить сегодня будем не на свои... Тот на мгновение скорчил рожу, понятно, чего не понять? — побегать, побегаем, класс покажем, кровишку для жалости пустим, а убивать, нет, не будем, это пусть в столице убивают, да на больших Играх, там и выложимся, а сейчас давай — побежали...

— Эй ты, снулая рыба! — завопил ловец, — Спишь на месте! Иди ко мне, и, клянусь трезубцем Нептуна, я избавлю рыбий род от такого позора!

Крича так, он потрясал собственным трезубцем, и толпа мгновенно оценила шутку, и на бедного глупого мирмиллона, то есть на меня, посыпались насмешки.

Я молчал, всеми силами изображая угрюмого, но очень обидчивого мечника, которому только что наступили на любимую мозоль. Язык у меня подвешен, что надо, но таковы роли и выходить из них ни мне, не насмешнику ретиарию не позволено. Почти обнаженный ретиарий со своей сетью и трезубцем кажется всем этим матронам, весталкам, жирным гражданам, тощим гражданам, жрецам и чиновникам, всем им он кажется совершенно беззащитным. Особенно рядом с закованным в железо мирмиллоном — мной. Они уверены, что мой меч, мои доспехи, мой щит, наконец, дают мне неоспоримое преимущество над ловцом... Все так. Но с точностью наоборот...

— Рыба, рыбешка! — продолжал приплясывать ловец, глазами показывая — чего ты ждешь? Давай, побежали...

Не торопись, я чувствую, когда пауза становиться затянутой, но и недодержать ее нельзя — действие смажется, акцент сместится... Ага, вот-вот... Сейчас!

— Ублюдок! — взревел я голосом, который некоторые сравнивают с криком слона, другие — с воплем раненого льва, третьи... Хорошо сработано, похвалил я сам себя, когда испуганные крики долетели до меня с трибун — теперь женское внимание мне обеспечено...

Но спектакль продолжался.

Я огромными прыжками рванулся к ловцу. Он метнул трезубец мне навстречу, промазал, развернулся и побежал, мелькая босыми пятками. Как ему не жарко? — изумился я про себя, — Песок раскален, а он без сандалий...

Некоторые из наших выходили на арену босыми — чтобы лучше чувствовать опору под ногами, утверждали они, но я не мог себе представить, как это можно ходить голыми ногами по дымящемуся жаром песку и при этом еще и драться...

Ловец преодолел уже половину длины арены, и теперь описывал круг, пытаясь обежать меня и первым добраться до трезубца — трибуны кричали и улюкали, подбадривая его, но сквозь гул я расслышал несколько поощрительных криков и в свой адрес. Сила всегда привлекает. Я представляю на арене силу, ловец — хитрость и ум. Этакая битва Марса и Меркурия! Надо не забыть сравнение, подброшу Арториксу — он у нас остряк, вот пусть и пустит в народ, многие подхватят, глядишь, и Марсом называть начнут...

— У-у-уа-а-а!! — заревел я, рывком кидаясь к воткнувшемуся в землю трезубцу. Ретиарий отпрянул от моего рубящего удара, и, делая вид, что трезубец ему необходим, как младенцу кормящая грудь, закружил вокруг, время от времени осыпая меня нелестными эпитетами и потихоньку приближаясь к месту, где он потерял свою сеть.

Глупый, глупый мирмиллон, — думают сейчас трибуны, — неужели он не видит...

Вижу, граждане, вижу и получше многих из вас. Сейчас ловец схватит свою сеть, и я буду пытаться ему помешать, но не успею — я специально не успею, хотя и сделаю это очень естественно — вам не поймать меня на фальши, как вы не старайтесь, а вы и не будете стараться — вы пришли сюда отдыхать и развлекаться, вот мы вас и развлекаем... Как можем, и как умеем.

Ретиарий схватил свою сеть. Я прыгаю к нему, но не успеваю — совсем чуть-чуть не успеваю, но все же, и попадаю прямиком в сеть, запутываюсь, и с грохотом, слышимом даже в задних рядах цирка, падаю, роняя меч, и кричу на земле, как всем им кажется, от бессильной ярости...

Я продолжаю играть, я вхожу в роль, как нож в подогнанные ножны, и именно за это меня ценит ланиста — не за силу, есть намного сильнее, не за умение владеть оружием — здесь я тоже не самый-самый, и даже не за искренность — я всегда искренен, даже когда утверждаю, что небо если еще не упало, то вот-вот упадет —, нет, не за это... Я играю, и заставляю играть других, я демиург арены, и попавшие со мной в круг действуют так, как представлял я, еще только готовясь обнажить меч, и люди верят, что все это — правда.

Я роняю меч и кричу на земле, как всем им кажется, от бессильной ярости. Ловец бежит к трезубцу, оглядываясь на ходу, и ускоряет бег, увидев, как я страшным усилием пытаюсь разорвать сеть, веревки трещат — они не слишком крепкие, об этом договорено с ланистой, и начинают поддаваться нажиму...

Трибуны замирают — вот она, кульминация, момент величайшего торжества для меня, когда я чувствую, как сердца бьются в унисон с моим, и они — мои, все — мои, и их жизни теперь зависят от каждого моего жеста, слова, телодвижения, взгляда...

Особенно — взгляда.

Отчаянный, яростный взгляд не сломленного, дерущегося до конца, человека, воина, и трибуны прогибаются под его тяжестью, и симпатии теперь на моей стороне — теперь я для них не бывший раб, а ныне гладиатор, нет, теперь я нечто несравнимо большее...

Почти бог.

Да я и сам в этот миг чувствую себя богом...

...Ловец бегом возвращается, держа трезубец правой рукой на весу, подобно метателю копья. Я делаю последнее усилие, и — сеть разорвана, меч — в руке, но ноги все еще стянуты, и я поднимаюсь на одно колено, играя лицом боль, ярость, переходящую в отчаянную решимость и последнее спокойствие воина, для которого безразлично — жить или умереть.

Трезубец бьет меня в грудь, отлетает, отбитый щитом. Но удар настолько силен, что щит разлетается на куски, а мое плечо окрашивается кровью. Ничего страшного, понимаю я, всего несколько неглубоких царапин, но публике этого не понять — она видит кровь, видит гримасу боли на моем лице, и взрывается криками. Успех!

Лицо ретиария... Искаженное боевой яростью, с глубоко посаженными горящими глазами — прекрасно, это не фальшь, это — настоящее. Хорошо!

Новый удар! Я блокирую клинком, про себя браня его идиотскую форму, но что делать — наше оружие и доспехи порою выглядит самым странным образом — таковы условности боя на арене, и не мне их менять. Главное — привлечь публику, остальное приложится.

Еще удар. Я с трудом отбиваю его, пытаюсь встать с колен — сеть не дает. Все они видят раненого, измученного, но все еще могучего бойца — крики не стихают, но теперь кричат не только мне... Добей его! Не дай ему подняться! — это уже ретиарию.

Все, пора заканчивать. — понимаю я, — Публика уже натешилась, будет с нас, пора...

Коротким молниеносным ударом я вышибаю трезубец из рук ловца, и, на возврате клинка, рассекаю ему грудь. С коротким — Хх-а-а! — он отшатывается, запинаясь, падает на песок, и смотрит на меня безумными глазами с побелевшего лица — все, доиграли... Заканчивай!

Еще не все, ловец, еще не все... Осталось еще кое-что, чего никак нельзя упустить...

Я срываю проклятую сеть с ног, делаю два шага по направлению к лежащему ловцу, и ставлю на него ногу — прости, друг, они ждут, что я так сделаю — и, поднимая вверх правую руку с мечом. Взгляд на трибуны — это победа, и не только моя, но и ваша, я знаю, что вы дрались со мной, чувствуя всю мою боль, ярость, ненависть, отчаяние, так почувствуйте как я горд, почувствуйте мою радость, и облегчение оттого, что бой наконец-то кончился, и я могу пойти в казармы, отдохнуть, отмыть грязь, пот и кровь, а затем пойти в кабачок, и выпить полную чару неразбавленного вина, наслаждаясь покоем...

Я оглядел трибуны — и увидел, как все держат руки с поднятым вверх большим пальцем...

Тебе только что даровали жизнь, ловец — ретиарий, и не смотри на рану так — жить ты будешь, это я тебе обещаю; я ж не первый день на арене, могу убить одним незаметным движением, но могу и нанести страшную на вид рану во всю грудь, от которой не пострадает даже ребенок... Тебе я всего лишь срезал полоску кожи — крови на вид — озеро, а вреда никакого...

Верь мне, ловец — я не бросаю слов на ветер!

Ведь я — мирмиллон...

И этим все сказано.

3. Теоретик

Автор: Вячеслав Доронин

ТЕОРЕТИК

1

Из придорожных кустов высунулась драконья морда, блаженно зевнула, показав розовый язык и чёрную дыру глотки. Насмешливо хрюкнула.

Кобыла испуганно всхрапнула, скакнула вбок, высоко подбрасывая тяжёлый зад, и сэр Брадисхольм, рыцарь Бубновой Розы, не удержал равновесия... Земля прыгнула в лицо, ударила между глаз, высекла сноп искр из шлема, раздавила, смяла, как кузнечным молотом, доспехи и полностью вышибла сознание из бритой головы благородного рыцаря...