Скользкая дорога

Какой-то фертик голландский или датский, я точно не запомнил, увидев в натуре сколько это — сто тридцать пудов икры, купил её. А уж черную брал — ручонки подрагивали. Наверное, в своих Европах решил резко разбогатеть, может в поставщики дворцовые поступить. Почетно, наверное, стать поставщиком какого-нибудь императорского или королевского двора. Говорил, корабль у него свой. В Николаевске дожидается. В гости приглашал...

Не понравился он мне. Мутный мужичонка, этот датчанин или кто он там. Уж больно манерный, но взгляд...В натуре, волчий какой-то! Здорово для иностранца по русски шпарил. Как москвич из прибалтов. Может шпиён? Икру для прикрытия купил, а сам вовсе и не датчанин, не голландец, а француз небось, а то и вовсе англичанин. А мне с того какая выгода? Подальше от всяких мутных типов держаться, вот какая! С моей липовой историей надо жить тихо, как мышь и сомнительных знакомств не заводить. Пускай про шпиёнов голова болит у того, кому положено. Вооот, здравое и достойное рассуждение! Только дальше что? Пока не знаю...Живет в Николаевске Михалычев дядька, живет и здравствует, к которому я типа еду, но вот примет ли? Он настоящего Васю Козырева знал, хоть и видел парнишкой молоденьким. Идти к нему или нет — вопрос открытый. Дойдем до Николаевска, там будет видно. Как самый крайний вариант. Как сложится...

Как сложишь, так и сложится. Может, в Николаевске зазимую. Может, с другими купчиной договорюсь. С японцем. И в Японию — фьють! Там тепло, там Фудзияма, гейши...А зачем мне в Японию? Тачками бэушными они еще точно не барыжат. И Ямахи подвесные еще не придумали. Тогда зачем? Рыбки фугу скушать? Есть менее экзотический способ умереть. Японок потрахать? Дык нанайки с ними на одно лицо, ничем не хуже. Некоторые даже по русски объяснится могут, в остальном одинаковы, только в бане отмыть... Нет, Коля, ловить там нечего, русские японцам явно не ко двору. Ну их, нехристей узкоглазых, зарежут и фамилии не спросят. И язык ихний, ры да гры! Нафиг! Нечего мне в Японии делать. Лучше с американцами. Точно! В Калифорнию рвану. Сан-Франциско, Сакраменто, золотая лихорадка, ковбои, виски, револьверы, тепло и бабы в бикини. Только меня тут и видели...

Фантазер ты. Ох и фантазеер! Размечтался, виски тебе, револьверы, бабы в бикини.... панталоны они сейчас носят! Пан-та-ло-ны! Ну, про баб в бикини тебе мозг от воздержания сигналит! Хе...будь честным, Колян, это не мозг, это совсем другой орган! Ну и ладно, причина уважительная, я уже два месяца монашествую... Оно бы полбеды, но клавкины ляжки и прочие части тела, неприкрыто сверкавшие по дому там и сям, пиндец как напрягали! Так и норовила подставиться, кобыла бесстыжая — чуть Михалыч из дому, так она то полы мыть затеет и юбку чуть ли не на голову задерет, то переодеваться начнет где ни попадя, то сиськой заденет, то вывалит их, как булки из печи, вроде как нечаянно, даже пару раз в баню приперлась — полотенце, мол, принесла...С трудом избежал греха влындить, сколь бы еще продержался....ну не железный же! Понять бабу можно, тут чистая физиология — сорок пять лет, муж на двадцать лет старше — классическая ситуация, когда шмонька рулит головой. А тут новый мужик, на фоне местных бармалеев весь такой из себя усатенький кроссавчег, нездешний, от того чуток загадочный, вот и заегозилась. Все Колян, уже все, выкинь грешные мысли из головы, больше не будет она тебя телесами дразнить. И радуйся, что оказался морально устойчивым, выдержанным и тэ дэ! А то мог на своей шкуре испытать, чем блядки с замужней бабой заканчиваются, вилы в спине еще никому здоровья не добавили.

И вообще, впереди еще шестьсот километров Амура и Тихий океан. Ну, это ежели в Калифорнию лыжи навострил! Совсем чуть-чуть, ага. Вот придем в Николаевск, определишься, что дальше делать, тогда и о расслабоне думать будешь. Только думать, а не расслабляться! А сейчас тихо сидеть! Ухи все время востро держать! И верить, что ты Вася Козырев, а старший брат тебя к дядьке в работники отправил. По причине слабоумия. И молчать.

На сам пароход я не пошел, хоть и есть там пару кают для лапотной публики. Ну, во первых, за каюту надобно платить, а откуда у крестьянина лишние деньги? А на барже тоже каюта, ну почти. С печкой, с нарами, есть где поспать, шмутье сложить, от непогоды схорониться. А во вторых, уж больно много разного народа на пароходе-то — офицеры, бабы ихние, господа важные, поп, какие-то монахи, еще публика непонятная. А я в местных реалиях еще плохо разбираюсь. Вдруг с какими расспросами полезут, стой, лупай глазами, как сказану чего не в тему, ну их.

Пока рыбу с икрой грузили, Михалыч сговорился со шкипером баржи. Так, мол, и так, брата мово до Николаевску свези, он за грузом присмотрит, да поможет, коль нужда в чем. Картошки в дорогу дал, лука, яиц вареных полведра...Шкипер согласился. А мне того и надо, с двумя мужиками проще роль отыграть, чем среди толпы на пароходе. Можно тупо сидеть и молчать. Или под дурака молотить, с дурня какой спрос.

За полтора месяца в Сарапульском я схуднул, к местному говору привык, мозоли натер, сам закосмател, да бороденка выросла. Небольшая, но все-таки. Чуток сросся со средой. Мимикрировал, во! А то, поначалу, бритым лицом и прической "под ноль" светился, как прыщ на голой сиське. И всех знаний про тутэйшую обыденную жизнь — книжка "Амур — батюшка", да рассказы дедов с бабками. Жили они много позже сейчашнего, значит рассказывали с чужих слов. Фольклор, короче, мне негодный.

Михалыч сперва маялся, что непонятного человечка приютил. Он явно-то не показывал, однако все равно видать, что внапряг ему такой постоялец. Но общие дела сплачивают, ситуацию сглаживают да сдруживают.

Конечно, будь я откровенным нахлебником, мое появление в Сарапульском, особенно после стычки с мужиками, хреново бы закончилось . Но, кроме засолки рыбы и икры, я научил Михалыча с Тимохой и Гришкой калугу и осетра сплавом (31)ловить, сети правильно грузить, уши к сетям (32) вымерять и привязывать, наплава (33) резать, грохотА (34) для икры изладил. Клавке показал — какую рыбу на фарш пускать, а какую лучше жарить или варить. Сводил Гриху с Тимохой в ближайшее урочище, где растет лещина (35), манжурский орех и местный виноград. Показал, что и как с ними делать, попутно нашел им клюкву с брусникой, лимонника с эллеутеррококом нарвал, да рассказал, для чего они годны. Объяснил, что тут под покосы острова выжигают, оно легче чем тайгу корчевать.. Перед первым снегом сделал пожог — выше Сарапульского как раз удобно два острова стоят. Заодно островных зайцев в воде наловил целый мешок. Деревенские сначала бухтели — дым два дня душил деревню. Но обошлось. На островах выгорела трава и валежник, а снег с дождем затушил остатки пожара. Сено до деревни по течению сплавлять — милое дело, в случчего его и по льду можно возить, на санях. И Митька выздоровел. Рана у него через неделю затянулась, здорово помог пантенол с антибиотиками. Все-таки организм, не отравленный городской дрянью и поглощением лекарств по любому поводу — чудо! Митька тому наглядный пример! Еще пару недель он, по моему настоянию, сидел или лежал, хоть и на третий день ему обрыдло бездельничать . Потом начал мне помогать — сеточку на грохотА плел, да икру на грохоте тер — как раз болящему по силам. Потихоньку, помаленьку и выздоровел.

Уже перед самым отъездом взялся староста всерьез у меня выпытывать кто же я такой. Вопросики с подковырками и раньше задавал, а под финиш насел . Пришлось задвинуть ему телегу про секретную экспедицию, что по царскому указу от министерства финансов назначена и про которую только в Санкт-Петербурге ведают. Местному начальству про нее знать не положено, потому как экспедиция тайно их и проверяет — как и где переселенцев селят, все ли от казны назначенное дают, сколь земельки нарезают, да не обижают ли чем, нет ли поборов или утеснений каких. А то денег из казны на переселенцев трачено много, начальники местные ишшо просют, а девают куда? Сам я из бывших унтеров пограничной стражи (36), мой начальник и проводник на лодке перевернулись и утонули оба, а с ними все имущество, еда, инструмент и документы, а меня вынесло сюда с одним ружжом. Оголодал, вот хлеб и украл ... наврал, в общем, с три короба. Еще и паспорт умершего брата выманил, типа, чтоб из экспедиции живым вернуться и дело завершить, хоть какой-то документ нужен. Иначе могу не доехать, не любят местные начальники ревизоров. Прознают, кто таков, пристукнут в темном уголку и скажут — так и было. Царь-батюшка и не узнает про народные чаяния да обиды крестьянские. А с докУментом поди меня ущучь!

Может и поверил....Паспорт-то дал! А может, то сыграло, что царским повелением козырнул? Наверное... Не дай бог бы узнали, что соврал, пришибли бы на месте ! Монарха крестьяне уважают всерьез. В каждом доме на божнице портреты Александра Второго! Наравне с иконами! Молятся люди на них с одинаковым почтением.

Так что не сдал меня Михалыч никому, даже шкиперу баржи сказал, что я, мол, евоный брат. Еще и приодел соответственно, указав, что в своей одёже я никак на крестьянина не похож. Пришлось снова привыкать к сапогам и портянкам, но кто в советской армии служил, тому портянки не в диковину. И, к моему счастью, нынче пристав в деревню не заезжал.

Загадка...а может проще все — люди сейчас лучше чем ты думаешь о них, это сейчас они испортились. Во, опять шиза поперла, для тебя и позапрошлый век — сейчас и двадцать первый. Лечится вам надо, гражданин!

Военно-морские байки и побывальщины Никанорыч рассказывает вечерами, когда пароход и баржа встают на стоянку. Еще не везде Амур размечен бакенами и створами, река коварная, мели гуляют по руслу год от года, не везде есть бакенщики, вот и приходится иногда пережидать ночь, отстаиваясь у сел. А днем...днем я смотрю и любуюсь проплывающими по сторонам пейзажами — эх, как же красив и величественен Амур. Он полноводен, еще не взнузданы плотинами его самые буйные притоки Зея и Бурея. Берега и сопки вдоль него еще не обезображены вырубками, привольно зеленеют на косах молодые побеги тальника, которыми лакомятся никем не пуганые тетерева, сопки залиты багряным и желтым цветом увядающей листвы, вперемешку с густой зеленью вековых ельников и кедрачей. Изюбры и лоси пьют воду в устьях проток, их скрадывают медведи. Тигры тропят стада кабанов, волки выслеживают косуль, в заливах кучкуются тысячные стада разнообразных уток, миллионы куликов вприпрыжку скачут по песчаным берегам и косам, готовясь к перелету на юг. Никто не тревожит это буйное изобилие. Чистейший воздух, напоенный запахом увядающих трав, опадающей листвы, созревших ягод и хвои. Небо, по осеннему белесое, но огромное. Простор. Несказанное чувство покоя и воли. Редкие деревеньки выглядят незначительно, они как будто придавлены величием и мощью сопок, огромного неба, могучей рекой, дикая природа царствует и торжествует. Я стараюсь увидеть и запомнить все то, что живущие в моем времени, увидеть не смогут — всю красоту первозданного, еще не тронутого людскими руками Приамурья. Искренне благодарю силу, внезапно и безжалостно забросившую меня сюда, чем бы эта сила ни была, за эти минуты, за кусочек прошлого, ставший моим настоящим. И тут же с горечью ловлю себя на мысли, насколько мерзко и мертво сотворенное здесь людьми за сто пятьдесят лет.И мною в том числе — мосты, дороги, разъезды...и опустевшая тайга, загаженные речки и ручьи. Вроде для людей делалось, но все-таки очень, очень многое оказалось сделано неправильно, не по уму, сикось-накось, в общем — через жопу, господа и товарищи.

Никанорыч к рефлексии не склонен, посмеивается надо мной, увлеченно любующимся окружающими пейзажами, дескать, темнота деревенская, лапотная. Мол, в своем Сарапуле ни речек больших, ни сопок крутых, ни зверья столько не видал, не снедал. Язык иногда аж чешется от язвительного замечания, но нельзя из образа скорбного умом Васи выпадать. Потому помалкиваю. И есть еще причина. Много чего видел и пережил русский мужик Фролов Иван Никанорыч, военный моряк-артиллерист,который прошел Атлантический и Тихий океаны, Петропавловск оборонял, на англичан с французами в штыковую ходил, пушечной картечи не кланялся, был ранен и выжил. Посему я сношу его шутки и подколки без всяких обид. Он, кстати, знаток и любитель оружия. Родственная душа. Надо как-нибудь вечером его аккуратно раскрутить, чтобы он сундук свой отпер. У него там ух сколько всякого разного, мельком увидел, но уж больно в каюте темно, чтобы разглядеть... И всё — раритеты! Для меня точно! На поясе Никанорыча револьвер всегда висит, не иначе Кольт. Уж больно рукоять похоже изогнута, как у ковбоев в вестернах. Посмотреть бы пушечку, да руками помацать. По мишенькам пострелять. Да узнать заодно — откуда тут Кольты, да почем. Я б купил, особенно если под унитарный патрон. Или еще шпилечные с капсюльными в ходу? Встанем на ночевку, ей-ей, настропалю нашего ветерана на показ оружейных мод. Шутю.

Гудок! Ого, а ведь мы к Пермскому подходим! К будущему Комсомольску! Точно! Ну чего, ты ж вроде как сюда стремился, Михалыч? Дык приехал, гы-гы! Иди ругаться! Только базу, где кабель уперли, построят лет через сто двадцать. Левый берег на нонешний вообще не похож, марь да болотина, а вот сопки правого точь в точь! Вход в Пиванское озеро. А напротив вход в Мылки (37)! Уток-то, уток у берега, вон и стойбище нанайское, лодки на берегу, чумы, люди, собаки бегают. Эх, бинокль в сумке схоронен, доставать нельзя, а то поглазел бы. Так, Никанорыч зовет, трюм рассупонивать, пермяки тоже рыбу грузить будут, еще немного и подойдем.

Глава пятая. Хорошо живу.

У ближнего к дощатой пристани костра залихватски-весело наяривает гармонь. С немалым удивлением слышу:

Мимо нашего окна

Понесли покойника

А у упокойника —

Выше подоконника!

Многоголосый заливистый хохот. А гармонист продолжает выпевать на удивление чистым тенором:

Утки плавают в пруду,

Серенькие крякают

А я милую люблю,

Только серьги брякают!

И опять взрыв хохота. Деревенская молодежь скучковалась рядом с гармонистом (это матрос с парохода) и отплясывает под частушки. Несколько молодых женских голосов задорно затягивают:

Ах, была я молодая,

Ах, была я резвая,

И в окошко за любовью

К гармонисту влезла я!

Снова заливистый смех и бешеный перестук каблуков по дощатому настилу пристани. Эх, где же мои двадцать лет! Мне бы сюда молодым попасть! Уж я бы тут отжег! И поплясал бы, и погулеванил! Девахи местные — ух, какие складненькие, да с огоньком! А как титьками трясут, как ногами перебирают, лица раскрасневшиеся, цветут улыбками! Красавицы! Даже бесформенные платья их нисколечки не портят.

Но частушки-то, частушки... Полтора века прошло, а слова не поменялись! Или гармонист тоже попаданец? Быть того не может! Тем временем женские голоса слаженно выдают:

Гармонист, гармонист,

Положи меня под низ.

Если будет хорошо,

Положи меня ишшо!

— Ох и озорные тут девки, ох и бедовые! Оженят матросика-то, оглянуться не успеет! — лицо у Никанорыча веселое, в отблесках берегового костра он напоминает то ли домового, то ли лешего.Скорее лешего, домовой, по моим понятиям, старичок махонький, как Нафаня из мультика, а Фролов мужик рослый, во флоте служил, мелких во флот не набирают.