| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
В голове постоянно крутилось одно слово: "Зая".
Как она там? Не обижают ли? Не притесняют?.. Переживает, небось?
Даже, когда ложился спать, долго ворочался, прислушиваясь к завываниям ветра за стеной. В памяти всплыли воспоминания о тихих вечерках накануне поездки в Орешек.
И уже засыпая я видел, как из ледяной тьмы мелькнула серая тень. Махнув громадными крыльями, она мчалась ко мне, разевая широкую острозубую пасть.
Тело охватила нервная дрожь. Безумные глаза, горящие огнём... Дрейк схватил чьё-то тело...Я подумал, что это Корчакова. Рванулся вперёд и полетел во тьму ледяной пропасти...
7
Выезжали, едва рассвело. По распоряжению Стержнева мне дали гнедого невысокого жеребца.
Солдаты с некоторой неприязнью смотрели на меня. Даже паренёк Егорка, хвостиком следовавший за Туром, не сдержал ухмылки. Правда, едва натолкнувшись на мой ответный взгляд, тут же потупил взор и поспешил затесаться среди своих старших товарищей.
Сотник обошёл наш немногочисленный отряд, насчитывающий вместе со мной двенадцать человек, лично проверив походное снаряжение.
Я стоял чуть в сторонке, дожидаясь когда Тур подойдёт ко мне.
-Где топор? — сердито буркнул он, разворачивая меня спиной к себе.
Тут я обратил внимание, что помимо вооружения, у всех людей отряда за поясами были заткнуты топоры. А у двоих кроме того ещё и длинные пилы.
-А ну-ка, Егорка, принеси-ка мне мой запасной, — крикнул сотник. — Запомни, — обращался Тур уже ко мне, — тут в лес без топора да огнива не ходят. Ясно?
-Само собой, — я не обижался. Пусть учит.
Тур вручил мне топор и потом вскомандовал в путь.
Рядом с его лошадью побежали два огромных лохматых пса. Грубые головы на длинных шеях, черно-белый окрас, глубокая мощная грудь — всё это выдавало в них местную таёжную породу. Её особенностью было то, что практически у всех собак оба глаза были разного цвета: один голубой, второй карий. Говорили, что одним глазом эти псы видят наш мир, вторым — скрытый мир духов.
Эта порода практически не гавкала. С издавна охотники брали их с собой на медведя, или тигра. Сами собаки по своей природе не были злыми. Скорее, эдакими добродушными увальнями, которым даже доверяли малых детей. Говорят, что они мирно уживались с кошками, безразлично глядя на их пакости.
Но вот лично я им отчего-то не очень понравился.
Едва Тур вышел из избы в сопровождении псов, как они замерли и исподлобья уставились на меня.
Тур резко свистнул и похлопал себя по бедру. Собаки несколько секунд колебались, а потом нехотя поплелись за хозяином.
Сотник потрепал их по загривку и что-то сказал. Я так понял, типа, что это свои люди. Потом Тур недобро глянул на меня и вскочил на коня.
Выехали через северо-западные ворота и направились по припорошенной дороге вниз к чуть заледенелому Вертышу. Переехав переправу, подле которой были несколько женщин, полоскающих бельё, мы очутились в густом еловом лесу.
Погода была хоть морозная, но ясная. Конь подо мной пару раз взбрыкнулся, проверяя седока, но потом спокойно последовал по дороге вслед за остальными.
-Надо до вечера добраться до Медвежьего порога, — сказал Тур, обращаясь ко всем. — Там и заночуем.
Порогами в Сиверии прозывали водопады, коими кишел Малый Вертыш, проистекающий из Соленого озера. Насколько я помню, когда разглядывал карту у Исаева, их здесь было как минимум четыре. Сразу у озера был Грозный, потом Медвежий, за Молотовкой шёл Малый порог и ещё один, весьма крутой и высокий — Гремящий, что в рукаве, текущем в Светолесье в Белое озеро. Но последний уже считался порогом другой реки, образованной слиянием Малого и Длинного Вертыша, и прозываемой просто — Вертыш.
В месте "столкновения" рек образовался огромный плес, с поэтичным названием Студёный. Говорили, что он довольно глубокий и рыбы в нём тьма-тьмущая.
Глядя на карту Исаева, я отмечал, что вторая река, Длинный Вертыш, действительно была весьма длинной. Её истоки начинались где-то в другом конце аллода у громадной горы, которая на карте обозначалась как Проклятый Храм. Долго петляя, словно заяц, по Сиверии, она стремительно врезалась в Малый Вертыш.
Дорога пролегала по Северному Уречью, которое согласно межевым разделениям, о коих упоминал на вече летописец Митрофан Гомонов, принадлежало людям. Противоположный берег, вернее нагорье сразу за Таёжной долиной — гоблинам.
Солёное озеро располагалось в каменном мешке, называемым Солёными горами. Сразу за ними было астральное море.
В лесу было тихо. В некоторых местах мы увидели женщин в купе с взрослыми детьми, собирающих шишки. Потом чуть дальше натолкнулись на мирно беседующих у костра дровосеков. Но к обеду лес совсем обезлюдел: дальше никто заезжать не рисковал.
Мы поехали в гору. Дорога стала труднее и лошади натужно похрапывали, взбираясь на крутой склон. Едва выехали наверх, как Тур предложил сделать небольшой привал.
Сам он ушёл на край скалы и долго всматривался вперёд.
Мне не было с кем особо разговаривать, потому пришлось обосноваться особнячком и слушать речи остальных.
Болтали в основном о каких-то понятным лишь сиверийцам делам. Среди отряда исконных жителей края насчитывалось семеро, остальные, как и я, были пришлыми.
Также отдельно держался молодой красивый воин, которого ребята прозывали Холодком. Надменность и гордая осанка выдавала в нём аристократические корни. У него была отменная выправка, хорошее оружие, за которым он не переставал ухаживать даже во время привала.
Заговорили о семьях. К этому времени уже вернулся Тур. Его хмурое лицо не выражало ничего, кроме внутренней сосредоточенности.
Раздали варившееся в котле мясо, по мискам разлили похлёбку.
-Давайте-ка жуйте по-быстрее, — заторопил сотник. — А то мы так и к утру до Медвежьего не доберёмся.
Солдаты застучали ложками, чуть прекратив разговоры, но потом снова вернулись к болтовне.
-Моя жена так оленину готовит, что просто пальчики оближешь! — хвастался один из ратников.
Холодок вдруг громко (причем намеренно громко) хмыкнул, при этом покосившись в мою сторону. Кривая ухмылка выдавала в нём лихого парня. Его серые глаза, острый нос и черная бородка, стриженная по столичной моде, дополняли портрет.
Холодок жадно ел свой кусок мяса. До этого он слушал разговоры, молча, изредка всё также ухмыляясь. Я заметил, что с ним мало кто общается, как впрочем, и он сам мало кому что-то рассказывал. При его приближении лица товарищей чуть кривились в неком презрении, однако никто не рисковал открыто что-то высказывать.
-Я, — вдруг Холодок подал голос, когда все чуть замолчали, — всегда считал, что мне необычайно повезло. Все эти жёны, бабы и вообще... Привязанность для воина не приемлема! Я давно это понял.
Мы, молча, смотрели на Холодка. Тот вытер рукавом жирные губы и надменно приосанился. Не знаю, какой он воин, но, думаю, что не плохой, иначе Стержнев такого бы при себе не держал.
Егорка, сидевший у костра, превратился в слух. Его глазки заблестели, ведь сейчас вот-вот начнут говорить о былых сражениях.
-А друзья-то у тебя есть? — спросил я.
Ратники теперь вдруг удивлённо посмотрели на меня. В их глазах я прочитал интерес к предстоящему разговору.
Для Защитников Лиги я ведь тоже был чужак. Только Влад отчего-то имел иное мнение.
-Или ты тоже считаешь, что они обуза?
Холодок посерьезнел. Он никак не ожидал, что в разговор решусь вступить я, а не его товарищи.
-Друзья? — переспросил он.
Я успел уловить, как на какие-то лишь мгновения его лицо вдруг стало иным. Такое выражение, мне помниться, было у того разбойника с Больших валунов, когда он увидел смерть своего сына.
-В бою друг лишь тот, кто стоит рядом с тобой и бьется плечом к плечу.
-А если он испугался? Уже не товарищ?
-Тогда он трус.
-А ты сам никогда не боялся?
-Я? Нет.
Врёт. Нет такого человека, которому не было страшно в минуту опасности. Или же он тогда просто сумасшедший безумец.
-А я вот боялся...
-Кто бы сомневался! — тут уж Холодок работал на публику. — Воину нечего боятся. Он всегда...
-И я боялся, — поддержал меня Тур.
Я вдруг вспомнил, что кто-то говорил, что своё прозвище он получил за рогатый шлем, который, по слухам, добыл в бою против какого-то имперского солдата.
-Воину не следует бояться, — повторился Холодок, напрягаясь.
Он отложил свою порцию в сторону и с вызовом посмотрел на всех нас.
-Хорошо, что ты так думаешь, — продолжил Тур. — А то мы уж было подумывали, что в схватке струсишь.
Никто не заметил, что как на какую-то секунду лицо сотника застыло, словно маска. Образы прошлого промчались табуном, вынося наперёд старые неприятные воспоминания.
-Эта палка, над которой вы все так посмеиваетесь, — очень ровным голосом сказал Туча, — моя награда. Вместо меча. Я её таскаю с собой, потому как уже никогда не буду управляться оружием в битве. Ни в какой! Это — моя награда! Я ей горжусь. Другого мне не надо.
Туча смотрел на нас с таким вызовом в глазах, будто перед ним сейчас был авангард имперских солдат.
-А вот вам Лига доверит меч, чтобы вы, — тут Туча ткнул клюкой вперёд, целясь прямо в Тура, — её защищали... Как мать! Как сестру! Или жену, детей!.. Имперцы свою родину защищать умеют. Я тому свидетель. И защищают её до последнего вздоха! Они — славные ребята! Железные ребята! Орлы!.. А вы — дубины! Слабаки! Соплееды!.. Марш в хлев, убирать навоз!..
Тур явно подначивал Холодка, но тот этого не понял и напрягся.
-Такому смелому парню самое место на Святой Земле, — сказал я. — Но почему-то ты, Холодок, здесь, в Сиверии.
-А я там был.
-Да? И за какие подвиги тебя отправили сюда?
Холодок издал негромкий рык и резко сказал:
-Я — воин в пятом поколении. Мой отец, мой дед, отец моего деда...
-Ничего себе! — усмехнулся я. — Какие славные предки. А ты сам такой же?
Холодок поднялся во весь свой рост.
-Хочешь проверить?
-Нет, спасибо. Что-то нет желания.
Егорка сидел с открытым ртом, глядя то на меня, то на Холодка, то на остальных.
-Боишься? — боец сделал шаг вперёд.
Вот мы и пришли к логическому концу: скажу, что не боюсь, так вызовет на бой, а если отвечу, что боюсь, то стану опозоренным в его глазах, и, наверняка, в глазах дружинников. И что ещё хуже — в лице Егорки.
Я вдруг увидел в этом мальчишке себя...
Вон мой наставник Гуннар, дружинники — Эгнер, Юхан, Веум, Эйольф... Я их всех вспомнил. И вспомнил, как стоял среди них, и они казались мне просто великанами. Сильными, смелыми парнями. Воинами без страха и упрёка.
Я помнил, как меня учил Гуннар. Он ведь тоже говорил, что настоящий воин не имеет привязанностей. И я его слушал, как вот этот вот Егорка, развесив уши, внимая каждому слову... Каждому...
Это было так неожиданно, что я, право, растерялся.
И вдруг подумалось: если я действительно тот самый Сверр, то, сколько же мне лет? Сто, как минимум. А то и больше.
Сто лет! С ума сойти!
Если Бажена всё-таки права, то выживать мне помогает кровь единорога. Святая кровь... Вот только я не святой. Совсем не святой. И как это всё совмещается во мне?
Кто и зачем сделал мне этот дар? Какова цель? И какова моя судьба?
Перед глазами встал образ Жуги Исаева с фигуркой в руке.
-Мы называем их "масками", — сказал тогда он, показывая мне её. — Она живет и действует вне установленных правил...
Зачем я такой нужен? И кому?..
-Боишься? — повторил свой вопрос Холодок.
Моя заминка, созданная размышлениями, навела всех на мысль, что я действительно опасаюсь прямого столкновения.
А я вдруг подумал, что изменился. Буквально и года не прошло, а я изменился. Что-то во мне делало меня же мягче, человечнее. Уж не кровь ли единорога тут причастна?
На плечо легла тяжёлая рука Тура.
-Не стоит ерепениться, друзья. К добру это не приведёт... То, что ты, Холодок, хорош, мы все знаем. А ты, Сверр...
-Какой же он "сверр"? — не отступал Холодок. — Вы все думаете, что это его настоящее имя? Да его зовут каким-нибудь... каким-нибудь Лаптем Мужицким. А Сверром прозвался, чтобы перед нами покрасоваться. Это я "сверр"! Настоящий...
Я поднялся. Те двое дружинников, которые тогда были у Стержнева, и которых я хорошенько приложил, усмехались в усы. Они точно знали мне цену.
-Ты хочешь меня обидеть? — спокойным голосом спросил я.
-Какой ты догадливый!
-Ты назвал меня Лаптем Мужицким.
-Да, так и есть. И что?
-Судя по всему, ты ненавидишь крестьян.
-А чего их любить? Смерды! Слабаки и трусы. Вот я...
-Э-э! — вдруг поднялся рядом со мной Тур. — Я, между прочим, из смердов.
Сотник не выглядел сердитым. Нахмурился он лишь по привычке. Его зрачки расширились, и память выдала далёкие воспоминания, о которых он давным-давно позабыл.
Тур вспомнил мать, отца, пятерых его сестёр и братьев. Вспомнил, как очень тяжело жилось одной зимой. Холода тогда пришли очень рано, где-то в середине осени, не дав последней возможности собрать до конца и без того скудный урожай. К всему прочему на рыбацком промысле за всё лето особых деньжат отцу не заплатили. И семье пришлось зарезать корову...
Туру тогда было двенадцать. Худой. Высокий. Волосы цвета выгоревшей соломы, всклокоченные, торчащие во все стороны.
Ночью от голода сводило живот. И хотя родители отдавали свою порцию, утверждая, что им не хочется, Тур помнил тот огонёк в глазах матери, глядевшей на краюху ржаного хлеба, которую жадно делили между собой дети.
Той ночью он решился. Поутру собрал свои пожитки... Да какие там пожитки: запасная рубаха, дедов охотничий нож, тулуп из шкуры оленя, беличья шапка — вот, пожалуй, и всё.
Отец уже был во дворе. Он возился по хозяйству, когда увидел выходящего из дверей сына.
Встретились глазами. Так постояли несколько мгновений.
-Прощай, тятя, — проговорил Тур.
-Мамка...
-Не говори ей сейчас, — попросил Тур. — Потом.
Отец подошёл и крепко обнял сына.
-Куда ж ты надумал? — печально спросил он.
-Доберусь до столицы. Буду проситься в Ратный Двор к Защитникам.
Его голос уже начал "ломаться" и оттого казался смешным.
-Молод же ещё...
-Ничего. Авось выкручусь.
Что-то горячее обожгло щеку. Тур рефлекторно дотронулся до неё и ощутил на пальцах влагу.
Слеза была одна.
-Мороз, вот очи и слезятся, — пояснил отец, и Тур понимающе кивнул (взрослый же, чего ж не понять). Да и у сиверийцев не принято плакать.
Морозно. Пронизывающий ветер пробирался под тулуп.
Тур шёл, а в голове вдруг снова и снова всплывал материн голос, грустно поющей ту старую песню.
Вон как всегда горит лучина. Вечер. За стеной воет вьюга... Как сейчас. Снег залепляет глаза, гудит ветер, но в доме тепло.
Тур лежит на лежанке вместе с братьями да сёстрами, поглядывая на мать. Её длинная русая коса касается пола. Отец неторопливо вырезает своим ножом ложку.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
